– Машины я такие видел, месье Фортен, – задумчиво говорит он. – Расцветка знакомая. Это военные.
– Фу, – кривится Амелия. – Война – плохо.
– Эти люди пытались нас защитить, малышка. Но не смогли, – протирая очки тряпицей, произносит Фортен. – В любой войне две стороны. Одни нападают, другие защищаются. Франция не нападала.
– Месье Фортен, а когда в Азиле была война, кто на кого напал? – любопытствует девочка.
Сорси фыркает так громко, что на неё с неодобрением косятся. Девица демонстративно зажимает себе рот обеими ладонями и насмешливо смотрит на библиотекаря: что же он ответит?
– Война разная бывает. В Азиле была гражданская война. Это когда внутри… м-м-м-м… скажем, одного города одни люди хотят одного, другие – другого. И начинают делить свои интересы.
Амелия отходит от колодца, задумчиво колупает носком ботинка поросшую травой кочку. Фортен подхватывает несколько сумок с вещами и направляется уже к входу в главное здание аббатства, но девочка останавливает его:
– То есть, если я хочу играть, а мама гонит спать, это гражданская война? Да, месье Фортен?
– Нет, – отвечает он через плечо. – Когда люди с разными интересами могут договориться – это дипломатия. А когда начинают убивать друг друга – это гражданская война.
Не желая дальше развивать тему, он уходит.
– Убивать? – растерянно переспрашивает девочка. – Я не понимаю, за что?
– А это ты у Акеми спроси, – неожиданно зло отвечает Гайтан. – Она убивала, значит, знает за что.
Акеми, поднимающая с земли связанные вместе спальники, резко выпрямляется, бледнеет, беспомощно озирается в поисках Жиля и Ксавье, но они ушли внутрь здания. Сорси нехорошо улыбается в сторону и делает вид, что кроме ведра, прикованного цепью к крышке колодца, её ничто не интересует. Поняв, что поддержки ждать неоткуда, японка поворачивается к Амелии. Девочка стоит в нескольких шагах – потрясённая, готовая броситься наутёк.
– Иди сюда, – зовёт её Сорси. – Пойдём посмотрим, что внутри дома!
– Амелия, – тихо окликает Акеми, присаживаясь перед девочкой на корточки. – Я…
– Ты убивала людей?!
– Я защищала. Тебя, Жиля…
– Защитница выискалась! – рявкает Гайтан. – Кого ты защищала от моего младшего брата, расскажи? Ему было двенадцать лет!
– Это не я… – трясёт головой японка, встаёт, в ужасе отступает на шаг, другой. – Это не я сделала!
Сорси подхватывает под мышки готовую заплакать девочку, что-то ласково шепчет ей на ухо, уносит за обитую жестью дверь главного корпуса. Гайтан и Акеми остаются возле колодца вдвоём. Йосеф заходит девушке за спину, глядит с холодной ненавистью.
– Что, не любишь вспоминать? – хмуро спрашивает здоровяк. – А я хорошо помню рану на горле Дидье. И прекрасно представляю себе, что за оружие такую аккуратную рану оставляет. Маленький меч, верно, косая? Тот самый, что в суде показывали. Очень удобно работать им со спины, в одно движение.
Ноги перестают держать Акеми, и она оседает в пыль у колодца, глядя перед собой загнанным взглядом. Гайтан нависает над ней, заглядывает в лицо. Левая рука стискивает японке плечо, больно защемляя несколько прядей волос, ребро ладони правой Йосеф подносит к её горлу.
– Очень удобно, когда вы одного роста. Кладёшь лезвие вот так. А потом резко и с нажимом…
Рывок правой ладонью вбок. Акеми орёт так отчаянно, что Жиль вылетает во двор, бросив всё. Подбегает к скорчившейся на земле девушке, почти падает рядом, обхватывает обеими руками, прижимает к себе:
– Что?! Что с тобой?
– Дидье вспомнила, – глухо бросает Гайтан. – Сука.
Он сплёвывает в сторону и собирается уйти, но Жиль требует:
– Ну-ка стой!
Тон мальчишки настолько неожиданно приказной, что Йосеф останавливается, удивлённо оборачивается:
– Тебе ещё чего?
Жиль медлит с ответом, решая, оставить ли ему Акеми и двинуть Гайтану или не отходить от девушки. Выбирает второе.
– Я был там, – говорит он твёрдо. – Я там был. А ты – нет. Я видел, кто убил Дидье. Если ты был в суде, когда Акеми давала показания, то знаешь правду.
– А я ей не верю, – пожимает плечами парень.
– А это твои проблемы! – холодно цедит Жиль сквозь зубы. – Херовый же ты оружейник, если не можешь отличить рану, нанесённую опытным бойцом, от раны, которую могла бы оставить девушка, не умею…
– Заткнись, малец! – угрожающе хмурится Йосеф.
– Не затыкай, когда самому сказать нечего! – рявкает Жиль.
Ксавье Ланглу стоит у окна и молча наблюдает эту безобразную сцену. Ему хотелось бы вмешаться, но он точно знает, что от этого будет лишь хуже для Жиля и девушки. Поэтому он позволяет своему ученику разобраться самостоятельно, дожидается, когда Гайтан с охапкой вещей зайдёт в здание, и лишь после этого спешит во двор.
– Жиль! – окликает он ученика. – Мне всё ещё нужна твоя помощь. Надо осмотреть комнаты первого и второго этажа. Что у вас случилось?
– Ничего.
Мальчишка помогает девушке подняться, поправляет пряди, которые выбились из её причёски.
– Идём со мной? Подыщем нам тихий уголок, – с улыбкой предлагает он.
Акеми кивает, берёт его за руку, переплетаясь пальцами. У Ксавье легчает на сердце: да, на этот раз обошлось.
Изнутри главное здание аббатства сохранилось превосходно. Фортен сказал, что его на совесть отреставрировали перед войной, и если фундамент не подточит растительность, оно простоит ещё лет пятьсот точно.
– Учитель, аббатство – это как жильё при соборе? – любопытствует Жиль, поднимаясь по крепкой каменной лестнице на второй этаж. Акеми неотступно, словно тень, следует за ним.
– Почти, – кивает идущий впереди Ксавье и пускается в объяснения: – Само по себе аббатство – это жилой комплекс, при котором находятся часовня или храм, больница, поле для выращивания лекарственных трав, огород, помещение для содержания животных, постройки для хранения запасов и приготовления пищи, дом, в котором гостили странствующие монахи. Как видишь, в Сен-Северене мало что уцелело, кроме главного здания.
– Этот этаж похож на жилое крыло нашего Собора. Тот же длинный коридор и много дверей. Там кельи были, да?
– Скорее всего. Давай взглянем, что тут теперь.
Часть дверей заперта на ключ, часть с треском поддаётся под натиском сильного плеча Ксавье. В нескольких комнатах обстановка напоминает полицейское управление Азиля: стеллажи, заваленные бумагами, которые рассыпаются в невесомую пыль при попытке взять их в руки, столы, щедро усыпанные кусками извёстки с потолка, полуистлевшие, потерявшие цвет шторы на окнах.
Пока отец Ланглу осматривается в комнатах, которые не были закрыты, Жиль что-то подбирает в коридоре на полу, подмигивает Акеми и присаживается на корточки перед одной из запертых дверей. В руках у мальчишки два куска проволоки – тонкой, в ярко-жёлтой обмотке. Жиль вставляет в замок одну проволоку, рядом аккуратно пропихивает вторую. Тихонько насвистывая, мальчишка слегка пошевеливает проводки, оглаживая замок кончиками пальцев. Проходит минута, и что-то внутри двери щёлкает. Жиль вытаскивает проволоку, прячет её в карман и без труда открывает дверь.
Эта комната когда-то была жилой. В углу кровать с остатками матраса на панцирной сетке, на стенах в рамках висят то ли рисунки, то ли фотографии, сюжет которых уже неразличим – так они выцвели. Диван напротив пыльного стеклянного столика выглядит целым, но что-то подсказывает Жилю, что на него лучше не садиться. На столе стоят три пузатых бокала и плотно закрытая вычурной прозрачной пробкой гранёная бутылка с остатками золотисто-рыжей жидкости. Акеми подходит к окну, стирает со стекла пыль.
– Здесь красиво… – замечает она тихо.
Жиль выглядывает сквозь очищенный «глазок»: окно выходит на маленький пруд у подножья аббатства. Ветер колышет густую траву, мелькают в зелёных волнах яркие искры цветов.
– Давай здесь расположимся? – предлагает Жиль.
Девушка кивает, присаживается на край койки. Жиль скатывает в рулон матрас, закидывает его на плечо.
– Разложи наши спальники и приляг, не ходи сейчас туда, где все. Я помогу нашим разобрать вещи и зайду за тобой к ужину.
Из коридора мальчишку зовёт отец Ксавье. Жиль склоняется над сидящей Акеми, долго целует её в губы. Девушка не отпускает его, держит за руку.
– Поспи, сэмпай. Пусть всё плохое уйдёт. Я скоро за тобой вернусь, – обещает подросток.
– Возвращайся скорее. Мне без тебя дышать трудно, – просит Акеми, прижимаясь лбом к его щеке.
Жиль заправляет ей за ухо прядь тёмных волос и уходит. Отец Ксавье дожидается его в конце коридора.
– Как она? – спрашивает священник, кивнув в сторону комнаты, где осталась Акеми.
– Не очень, – коротко отвечает Жиль. – И я не знаю, что делать. И ты, похоже, тоже.
Повисает пауза – неловкая, возникающая, когда не получается ни закончить одну тему, ни плавно перейти на другую. Ксавье потирает заросший щетиной подбородок, качает головой:
– Так, Амелию сюда не пускать. В конце коридора зал, где слишком много костей. Давай в подвал спустимся. Фортен говорил что-то про здешние погреба. Надеюсь, там не заперто.
– Я открою, – усмехается Жиль.
Открывать не приходится. На первом этаже они встречают довольных Фортена и Йосефа, несущих на брезентовой куртке Гайтана позвякивающий ящик.
– Что я говорил? – жизнерадостно восклицает библиотекарь. – Мы нашли погреб, святой отец!
– В бочках была вонючая дрянь, а вот бутылки месье Фортен велел нести так осторожно, будто там сокровища, – басит здоровяк.
– Святой отец, туда бы света хоть немного… Сдаётся мне, в подвале не только коньяка залежи.
Наскоро организуют свет: Ксавье приносит из горы вещей во дворе мачете, отдирает от ящика рассохшиеся доски, рубит их вдоль, поджигает – факел готов.
– Возьми с собой полведра воды на всякий случай, – просит он Жиля и спускается в подвал.
Вскоре у лестницы, ведущей из подвала на первый этаж, высится гора настоящих богатств: четыре ящика коньяка, герметично упакованные мешки с армейскими пайками и канистры питьевой воды. Амелия радостно скачет возле растущей кучи добра, распевая что-то дикарское про «наконец-то поедим!».