– Верю, – отвечает Акеми, глядя на облако, уплывающее за башню аббатства. – Знаешь… Когда я пришла туда, где стоят самолёты, я вдруг подумала о том, что мы совсем ничего не знаем о прежнем мире. А он был огромным. Азиль теперь кажется таким крохотным… как то пятнышко, которое обозначает его на картах. Месье Фортен разрешил мне посмотреть его книгу, где схемы дорог. Жиль… там столько всего по всем четырём сторонам нашего пути, что не хватит и жизни, чтобы увидеть! Эти старинные дома, города, которые мы проезжаем, реки, холмы, горы, мёртвый лес, самолёты… Это всё – маленькая часть громадного целого!
Жиль пытается себе представить нечто большее, чем они уже проехали и увидели, и ему вдруг становится жутко. Он трясёт головой, морщится:
– Нет, лучше не думать об этом. От таких мыслей хочется лечь на землю и глаза зажмурить.
– Почему? – удивляется Акеми.
– Потому что над нами ещё небо. Оно больше громадного мира.
Девушка обнимает его, прижимается к нагретому солнцем плечу щекой.
– А это здорово. Я тебе ещё скажу, пока нас не разогнали. Когда мы покинули Азиль, я… я не знала, зачем мне всё это. Как будто меня выставили из дома. А потом я стала смотреть вокруг. И поняла, что я, ненужная, презираемая, стала богаче всех, кто остался в Азиле. У них нет этого громадного мира. Они не видели ничего из того, что видела я, о чём теперь знаю не по легендам. И для меня изгнание стало свободой.
Она умолкает, касается губами щеки Жиля.
– Свобода и ты – это счастье. И больше ничего не нужно. Всё так просто.
– Акеми! Жиль! – зовёт их отец Ксавье. – Поторопитесь! К обеду мы должны быть в Париже!
Они тут же подхватывают рюкзаки, канистры с питьевой водой и котомки и почти бегом спешат к воротам. Амелия напоследок подбегает к колодцу во дворе, приподнимает край крышки и вопит в тёмный провал:
– Мы едем в столи-ицу! Йа-а-а-а-а-а!!!
Колёса дрезин постукивают по рельсам в унисон друг другу. Вот уже почти полчаса, как они продвигаются по Парижу, переключая стрелки, поглядывая по сторонам. Дрезины едут медленно, всех разморила летняя жара.
Амелия лежит на сиденье в одних трусах и рубашонке, сонно провожает взглядом проплывающие мимо серые бетонные заграждения. Через час после отъезда из Шато-Ландон ей стало плохо. Пришлось останавливаться, спускать малышку с насыпи на руках. Как назло, у подножия железнодорожных путей оказался один сплошной слой гравия, а дальше земля, сухая и твёрдая. Жилю и Ксавье пришлось потрудиться, разгребая голыми руками каменистый слой, докапываясь до земли. Пока малышка слепила-таки своего очередного зверя, они втроём измазались в грязи и взмокли. Пока отмыли руки спящей девочке, пока Гайтан обработал её царапины коньяком, потеряли целый час.
– Акеми, а когда Париж? – спрашивает Амелия.
– Ты проснулась? Да уже Париж…
– А где красота?
Она зевает, становится на четвереньки, сползает с сиденья. Высовывается наружу, крепко держась за поручень дрезины.
– Это не столица, ты ошиблась, – качает головой девочка. – Париж красивый. Я видела в книжках. Там всё яркое, огоньки, карусель такая большая с лошадками… И башня железная, у мамы такая маленькая, из проволочек серебряных, на шее висит… А ещё есть Лувр, там раньше висели картины, которые в музее Азиля. Он такой стеклянный, светится изнутри ночью.
Она растерянно смотрит на серые бетонные ограждения, потом на Акеми.
– Может, это не тот Париж? – с надеждой спрашивает девочка.
Японка неопределённо пожимает плечами, зовёт Амелию к себе:
– Иди ко мне на коленки. Сейчас в тоннель въедем, там темно. Лучше тебе быть тут.
Всякий раз, когда дрезины преодолевали тоннель, Акеми становилось не по себе. В темноте не видно, ни что под колёсами, ни что над головой. Девушка отлично помнит маленький оползень где-то между Нимом и Клермон-Ферраном, который частично присыпал один из рельсов. На разбор ушло полтора часа. А если такое где-то в тоннеле? А если там поезд стоит? Да, отец Ланглу сказал, что не должно быть ничего на путях, всё успели отогнать куда-то, но вдруг… Нет, пусть лучше Амелия сидит у неё на коленях.
– Сейчас будет немного страшно! – таинственно обещает Жиль, и дрезина въезжает во тьму.
– Акеми, – шепчет Амелия, – это же хорошо, что мы едем сзади, да?
– Почему?
– А когда месье Фортена схватит хрень пошатущая, он заорёт, и мы успеем убежать!
– Ты так не любишь месье Фортена? – укоризненно спрашивает Акеми.
– Нет, он просто сидит впереди.
– А может, лучше Гайтана слопают? – ехидно предлагает Жиль.
– Нет, – отрезает малышка. – Гайтан сильный. Он их отфигарит. Отец Ксавье, а когда мне дрын сделают?
Ксавье усмехается, скрытый темнотой, и отвечает:
– При первом же удобном случае.
Когда две трети тоннеля остаётся позади, Гайтан резко свистит. Жиль тут же хватается за рычаг тормоза, Акеми обнимает Амелию, прижимает её к себе. Ксавье выжидает несколько секунд и кричит:
– Что там?
– Сидите тут, – распоряжается Жиль и спрыгивает с дрезины.
Он осторожно ступает по шпалам, завидуя про себя кошкам, которые отлично видят в потёмках. Метров через семьдесят становится светлее, и Жиль уже может различить силуэты людей, стоящих у выхода из тоннеля.
– Гайтан! – окликает он.
– А, пришёл, – басит здоровяк. – Ну иди, полюбуйся.
Выезд из тоннеля завален. Перегорожен наискосок металлической ржавой балкой, которая, судя по всему, упала сверху и притащила за собой гору бетонного крошева, гнутой арматуры и битого стекла.
– Приехали, – вздыхает Сорси. – Ну, здравствуй, Париж…
Очки Жака Фортена отблёскивают, ловя солнечные лучи, проникающие в тоннель.
– Если сдвинуть балку, остальное несложно убрать, – произносит он.
Сорси то ли усмехается, то ли всхлипывает.
– У кого-то есть щётка? – спрашивает она.
– Сходи, позови отца Ксавье, – вздыхает Жиль. – Акеми скажи, пусть поспят пока с веснухой.
Он перелезает через балку, осматривает завал снаружи. Хватается двумя руками за ржавую арматурину, волочёт её в сторону. Гайтан пожимает плечами, принимается откидывать с дороги куски бетона. Жак Фортен пятится обратно к дрезине. «Как обычно, – раздражённо думает Жиль. – Месье библиотекарь выше всего этого». Но он ошибается: Фортен возвращается обратно уже без очков и берётся за расчистку завала. Через пару минут подходят и отец Ксавье с Сорси.
– Мадемуазель, давайте-ка в компанию к Амелии, – велит Ксавье, бегло оценив масштаб работы.
Сорси привычным жестом упирает кулаки в бока, подаётся вперёд:
– Отец Ксавье! Я вас очень уважаю, верите? Но вот сейчас идите в… Уйдите с дороги!
Она подтыкает длинный подол юбки за пояс, открыв ноги выше колен, и принимается разгребать мусор. Ксавье провожает её внимательным одобряющим взглядом, кивает своим мыслям.
– Осторожно, там стекло, – беспокоится за девицу Гайтан, пялясь на мелькающие из-под юбки незагорелые ляжки и переплетение татуировок, притягивающих взгляд к самым соблазнительным местам.
В ответ Сорси демонстрирует ему средний палец, не отвлекаясь от дела.
За полчаса они почти разбирают завал. Возились бы дольше, не посоветуй Фортен построиться цепочкой и передавать куски бетона друг другу. Жиль то и дело оглядывается в сторону тоннеля: ему всё кажется, что Акеми его зовёт.
Наконец остаются обломки бетона между шпалами и преграждающая путь балка. Взмокшие усталые путешественники садятся передохнуть на рельсы, Сорси приносит воды – попить и умыться. Когда она льёт воду в подставленные горсти Гайтана, тот, урча, хватает её за бёдра, тянет к себе край юбки и с удовольствием вытирает ею вспотевшее лицо.
– Пусти, придурок! Огрею!
– Да слышал уже, – смеётся Гайтан. – Сперва палец засунуть обещала, потом промеж ног коленом двинуть, ещё горло перегрызть, а теперь просто «огрею». Да ты, никак, сдаёшься, мамзель?
Сорси молча смотрит на него, удивлённо приподняв пропирсованную бровь. Окружающие тактично прячут улыбки, отвернувшись в сторону.
– Руки подставь, философ.
Она наливает ему в горсти воды, невозмутимо завинчивает пробку на канистре и уносит её на дрезину. «Ну, она ему нравится, – размышляет Жиль. – Раз он то и дело пытается её потрогать – нравится точно. А он ей как? Они одинаково плохо относятся к Акеми, но это не говорит о том, что здоровяк нравится рыжей…»
– Передохнули? – спрашивает Ксавье. – Тогда давайте решать, что делать с балкой.
Гайтан встаёт, склоняет голову сперва к одному плечу, потом к другому, разминает кисти рук. Подходит к балке, постукивает по ней кулаком, смотрит вверх.
– Чё решать? Двигать надо.
Ксавье тоже долго изучает балку, отзывает Гайтана в сторону:
– Втроём мы её дёрнем. На нашей дрезине есть несколько тросов, если взяться всем вместе – сдвинем. Но не обвалится ли что-то за ней? Риск завалить выезд наглухо высок.
Гайтан хмурит густые чёрные брови, скребёт пятернёй коротко остриженный затылок. Лицо его внезапно озаряет улыбка, и он машет рукой Жилю:
– Пацан! Двигай сюда!
Когда мальчишка подходит, Йосеф тычет пальцем в сторону насыпи над тоннелем и командует:
– Залезь, глянь, может там чё ещё рухнуть или нет.
Жиля второй раз просить не надо. Лёгкий тоненький подросток проворно взбирается по выщербленной каменной стене, цепляясь за выступы и торчащие металлические скобы. Ксавье напряжённо следит за его передвижением, за тем, как мальчик выбирает, за что ухватиться, куда ставит ноги. «Он столько раз влезал в окно по стене башни Собора, – думает священник. – Прекрати волноваться. Он сможет и теперь. Не выдавай своего волнения, Жиль должен быть спокоен и уверен в себе».
Выдохнуть получается, только когда мальчишка подтягивается на руках, ухватившись за край изломанного балкой ограждения над тоннелем, перекидывает ногу, садясь на край ограды, и машет рукой.
– Молодец, сынок, – шепчет Ксавье и кричит ему: – Ну, что там?
Жиль исчезает за краем, через мгновенье появляется и сообщает: