Он кивает.
– И если я правильно понял, вы пошли на это под давлением Совета Семи. Пошли на убийство. Грех, как ни крути.
– Жак, я пошёл на это сознательно, – спокойным, ровным тоном отвечает Ксавье. – Одна из обязанностей Седьмого, о которой люди предпочитают не помнить, – палач Совета. Это первое. И второе: если бы Доминика Каро убил не я, нашли бы другого человека.
– То есть вы взяли на себя поступок кого-то другого, чтобы этот кто-то не совершал его?
– Да.
Фортен долго молчит, обдумывая услышанное. По выражению его лица видно, что мысли, которые посещают его в данный момент, непросты и противоречивы. Ксавье Ланглу согревает руки над тлеющими углями, прислушивается к тихим шорохам, доносящимся из зарослей молодого кустарника. «Ветер, – думает священник. – И воображение разыгралось».
– Месье Ланглу, а лёд? – нарушает молчание Фортен.
– Что – лёд?
– Чем он был? Откуда появился, куда исчез? Как вы считаете? Я сам долго искал ответ, но так и не нашёл. Ни одна теория физики его не объясняет.
– Я пытался изучать лёд как химик. Это было очень непросто, так как кристаллы быстро разрушаются, – повествует Ксавье. – Состав такой же, как у воды. Кислород, водород, растворённые соли. Интерес представляла структура льда: кристаллы выстраивались подобно ростковой зоне корней растений. То есть лёд действительно рос. Я так и не нашёл, что содержалось в нём такого, от чего гибли люди. Выходит по-вашему: неизвестная нам технология. Только я склонен расценивать появление льда как кару Божью. Как петлю, затягиваемую на шее Азиля.
Фортен снова снимает очки, протирает их. «Потрясён? Взволнован? Стоит на пороге открытия?» – гадает Ксавье, наблюдая за библиотекарем.
– Нет, ну быть не мо…
– Мо, месье Фортен, ещё как «мо». Есть вещи, которые существуют независимо от того, верим мы в них или нет. Такая же история со льдом. Активность его возрастала пропорционально беспорядкам в городе. Он шёл от периферии к центру, скорость роста и разрушительная сила его также увеличивались. Мы все наблюдали это собственными глазами. Что это было? Реакция на агрессию людей? Я не знаю. Но я точно знаю, когда кара превратилась в спасение. Но это уже метафизика.
– Это антинаучно.
– Жак, существование разума тоже антинаучно. Его нельзя измерить, поймать и взвесить. Вот вы можете объяснить, откуда взялся жук?
– Месье Ланглу, у меня сейчас голова лопнет, – жалобно бормочет Фортен.
– А вот для этого надо просто верить своим глазам и не всё пытаться загнать в рамки науки. Даже если оно и противоречит идеям материализма. Моя тогда ещё будущая жена как-то рассказала мне притчу о большой жертве маленького человека, которая остановила разрушение мира.
Он умолкает, вспоминая тот поздний вечер в Соборе, когда Вероника рассказывала ему свою историю. Бабочки и ураган… Дети, пытающиеся противостоять тому ужасу, что несла в себе война. Вероника, Жиль, Амелия… и даже он сам. Память подсовывает яркую, как вспышка, картину: ребёнок, падающий ему в руки с башни Собора, и острые холодные кристаллы, которые он, Ксавье, встретил спиной миг спустя.
– Вы хотите сказать, что Бог… великодушен?
– Да. Великодушен. И может поменять своё решение. Творец заслуживает прощения, а чудо не нуждается в оправдании законами математики, физики и химии.
– Вот теперь я точно ничего не понял! – запустив пальцы обеих рук в буйные кудри, стенает Фортен. – Вы расшатали мою систему мировоззрения!
– Попробую спасти вас, Жак. Энергии, которая выделилась при аннигиляции двуокиси азота, хватило на то, чтобы пробудить спящие в земле семена… на аномально большой скорости роста. А той энергии, что появилась при разрушении льда и Купола, хватило на… на две жизни. Тут позвольте не объяснять.
– Где у нас коньяк?
– Коньяком ведает Гайтан.
– Всё, я пошёл к нему.
Ксавье провожает его взглядом, с трудом удерживаясь от смеха. Бедняга Фортен настолько комично выглядит, когда потрясён. «Истинный фанатик науки. Чистейший. Малейшая примесь того, к чему нельзя применить известные нам законы, – и у нашего Жака тяжёлая моральная травма. Ничего, коньяк отлично лечит подобные недуги».
Он поднимается со своего места, подходит к кустам, в сторону которых поглядывал весь вечер. Конечно, никого там нет. Даже теоретически возможной Амелии, которая спряталась и подслушивает.
Мысли невольно возвращаются к недавнему разговору с Акеми. А что, если всё происходящее сейчас – действительно сон? И не было чуда. Просто после смерти все они встретились в очень похожей на прежнюю реальности. Или во сне Акеми Дарэ Ка.
«В таком случае спи долго и сладко, Акеми, – молча улыбается Ксавье. – Лучше быть счастливым в другой реальности, чем потерять всех и умереть в прежней. И это точно не тот случай, когда надо докапываться до сути того, что же действительно реально. Мне просто хочется скорее оказаться дома».
– Учитель! – зовёт его издалека Жиль. – Мы тут такое нашли! Не зря гуляли, вот так вот!
Спешащая за мальчишкой Акеми что-то несёт в горстях. Ксавье торопится к ним навстречу, издали пытаясь рассмотреть, что же у девушки в ладонях. Жиль сияет так, будто они нашли сокровища, аж подпрыгивает от возбуждения.
– Мы прошли через парк, – рассказывает подросток. – Хотели посмотреть дома, которые видны от входа в вокзал. Такие… затейливые, с острыми крышами. Они как раз за парком. Шли-шли, обходили здоровую лужу посреди дорожки… а там они. И шевелятся!
Акеми смеётся, демонстрирует грязные ладони, сложенные лодочкой.
– Живые макароны! – комментирует она.
Ксавье с интересом рассматривает тройку тоненьких белесовато-розовых «живых макаронин», слепо копошащихся в полужидкой грязи, осторожно подцепляет одного пальцем, рассматривает. Под тонкой бледной оболочкой существа пульсирует кровеносный сосуд. Создание, похожее на один сплошной голый крысиный хвост, непрерывно извивается в поисках убежища. Священник пытается вспомнить название «макаронины», но сложно вспомнить что-то из университетских знаний, которые за тридцать лет ни разу не пригодились.
– Ну вы молодцы! – восторженно разводит руками Ксавье. – Надо месье Фортену показать, он должен помнить, как они называются.
«Если только Жак не успел выпить коньяку», – добавляет он про себя.
Фортен, совершенно трезвый, обнаруживается сидящим на подоконнике с блокнотом и карандашом и рисующим бунтующего в банке жука.
– Мы решили его выпустить, – сообщает Амелия. – Он ножку сломал. Значит, ему в банке не нравится. Месье Фортен его нарисует, и я выпущу Камушка в травку. А что это вы принесли?
– Жак, взгляните, пожалуйста, – зовёт Ксавье, отвлекая библиотекаря от рисования.
Тот подходит, поправляет очки, всматривается в находку в руках Акеми.
– Нет, ну это уже просто невероятно! – восклицает он. – Дождевые черви! Самые настоящие, прямо как на картинке в учебнике биологии! Месье Ланглу, моя наука тут даёт полный сбой. Чёрт, я не могу объяснить, откуда они взялись!
– Живые! – радостно вопит Амелия и тянется к червям. – Дайте! Дайте мне поиграть!
– Амелия, осторожнее, – предупреждает Акеми. – Они очень нежные. Вот, держи.
Конечно же, девочка тут же тащит находку Гайтану и Сорси. Из соседнего помещения, где те расположились на отдых, доносится пронзительный женский визг и полный возмущения бас Йосефа:
– Господи! Когда ж вы найдёте хоть что-то менее пакостное? Убери, Амелия! Фу!
– Они красивые! – верещит в ответ Амелия. – Ты ничего не понимаешь в червях! Они же не хрень пошатущая, чего вы так сразу?
Обиженная девочка возвращается обратно, кладёт червей на пол и зачарованно наблюдает, как те расползаются, тыкаются в камень и пыль слепыми заострёнными кончиками.
– Что они ищут? – спрашивает малышка.
– Они живут в земле, делают в них ходы-дырки, – разъясняет Фортен, заканчивая штриховать надкрылье жука на рисунке. – Когда их много, земля дышит. Они полезные.
– Значит, такие же черви живут в нашем сыре. Почему я их никогда не видела, а месье Фортен?
– Дырки в сыре делают не черви, – отвечает библиотекарь.
– А кто?
– Невидимые волшебные черви! – спасает Фортена Жиль. – Амелия, бери своё живое на улицу, и пошли помоем руки. Акеми ждёт. И спать уже пора ложиться. Особенно маленьким девочкам.
Пока Акеми и Амелия моют руки в ведре с дезинфицирующим раствором, мальчишка сидит в стороне и о чём-то думает. Когда японка уводит малышку готовиться ко сну, Жиль отправляется искать Ксавье. Он находит его за углом здания вокзала, где священник, одетый в лёгкие широкие штаны, разминается с мачете. Жиль облокачивается на капот полуразвалившегося автомобиля, терпеливо дожидается, пока учитель закончит тренировку. И только потом подходит:
– Учитель, может, я и не прав, но… Меня посетила мысль, хочу поделиться. Забуду же до утра.
– Рассказывай, конечно.
– Я тут подумал… Вот Амелия и дети Азиля лепят фигурки тех, кто когда-то населял Прежний мир. А что, если Бог прошёл здесь, слепил такие же фигурки и они ожили?
– Вполне возможно. Раз он может вдохнуть жизнь – да, вероятно, так и было.
– Но тогда, выходит, Амелия не выздоровеет. Она не Бог. И она так и будет лепить ящерку за ящеркой, умолять: «Жить!» – но чуда-то не будет! – В голосе мальчишки появляются нотки отчаяния.
Ксавье смотрит себе под ноги. Туда, где между босыми ступнями пробивается сквозь трещины в бетоне трава.
– Подумай, сынок, – говорит Ксавье, помедлив, – а что, если мы сейчас идём по следам Бога? Кого тогда мы ищем на самом деле?
Рассветное солнце подкрашивает улицы Лилля розовым. Облезлые стены домов обретают свежие краски, даже ржавые остовы легковых машин и городского транспорта выглядят не столь удручающе. Как будто город живой. Просто заспался и покрылся слегка пылью.
Акеми, одетая лишь в лёгкую нижнюю рубашку, одиноко идёт вдоль улицы Фэдерб. Она рассматривает изящную лепнину на старинных домах, лёгкие ажурные балконы, глядя на которые трудно поверить в то, что они из камня. Останавливается, чтобы прочитать сохранившиеся кое-где вывески. Девушка любуется широкой улицей, старается рассмотреть что-то в окнах за пыльными стёклами. Представляет, что когда-то тут жили люди. Подходит к дому из светло-серого камня, проводит рукой по стене, затем прижимается к ней щекой.