– Кей-тян, – зовёт она шёпотом. – Имо то[9], что-то не так со мной, родная… Поговори со мной. Во сне ты же можешь.
Она прислушивается к тишине улицы, опирается спиной о стену, поглаживает камень позади себя обеими ладонями.
– Кейко, пожалуйста. Ты мне очень нужна. Я одна, я совсем запуталась. Ты знаешь ответы на все вопросы. Помоги мне, имо то…
Акеми ждёт. Вслушивается в пространство, ловит хоть отзвук, хоть блик, хоть дуновение ветра, которое можно было бы расценить как присутствие Кейко. Бегут минуты, складываясь в узор отчаяния. Солнечный свет греет колени и босые ступни девушки, словно пытаясь её утешить.
– Где я на самом деле? Почему краски то ярче, то вдруг тускнеют? Почему звуки иногда становятся далёкими и медленными? Почему я касаюсь привычных предметов, заново вспоминая их на ощупь? Почему мне так страшно засыпать каждую ночь? – монотонно шепчет Акеми. – Почему те, кого я так люблю, внушают страх? Кто они – настоящие живые люди или призраки? Как мне понять это, как разобраться? Кейко, звёздочка моя, родная, помоги мне… Здесь так спокойно, так красиво и мёртво… И мне хорошо и плохо сразу, я запуталась…
Она садится на корточки, обнимает себя за плечи, будто ей холодно, и закрывает глаза. Такой её и находит запыхавшийся Жиль.
– Сэмпай! Что случилось? Я всю округу обежал, ты зачем меня так пугаешь? Почему ты с голой попой разгуливаешь, с ума сошла? – напускается он на девушку. – Ещё и босиком… Вставай! Идём!
– Что такое «почтовое отделение», Жиль? Как оно может мне сниться, я его не знаю… – жалобно глядя на мальчишку, лепечет Акеми.
– Ты напротив него сидишь, – сердито отвечает Жиль, помогая ей встать. – Я сам не знаю, что это, но двоим оно сниться не может. Эй! Посмотри на меня! Ты что?
Он прижимает её к себе, прячет в объятьях. Губами касается спутанных со сна волос на макушке. Ощущает, как колотится сердце Акеми, как она напрягается под его руками. «Это уж не первый день, – вспоминает мальчишка. – То не откликается, когда её зовут, то смотрит в одну точку… Когда я её касаюсь, она словно в комок сжимается… Ей неприятно? Больно? Что это?»
– Сэмпай… поговори со мной. Пожалуйста, – стараясь сохранять спокойствие, просит Жиль. – Давай присядем куда-нибудь?
Он находит на другой стороне улицы мокрую от росы чугунную скамейку, накрывает её своей курткой, усаживает Акеми. Сам садится перед ней на корточки, берёт за руку, греет в ладонях её прохладные пальцы. Девушка смотрит на него из-под опущенных ресниц и молчит.
– Если тебе сложно, давай я начну. Я вот всю ночь чувствовал, как ты спишь. Как дышишь вместе со мной, – неторопливо говорит Жиль. – Вот уже неделю это – моё счастье. Быть с тобой. Ощущать тебя. Касаться. Я постоянно хочу тебя касаться, трогать, гладить. Ловить твой взгляд. Пробовать на вкус – и всякий раз будто впервые. Я точно знаю, что большего счастья мне не надо. Я год молил Бога или просто того, кто за нас решает, чтобы тебя отпустили. Чтобы я мог видеть тебя свободной…
Акеми ведёт пальцем вдоль шрамов на его щеке – нежно, едва прикасаясь. Улыбается небу в глазах Жиля – синему, ясному, ещё весеннему, не напоённому зноем лета и предчувствием грозы. И что-то в её улыбке кроется такое, из-за чего мальчишку словно иглой прокалывают.
– Ты как будто не здесь, – произносит он тяжело. – Когда ты молчишь и не отвечаешь, когда смотришь куда-то, словно… словно есть что-то, чего я не вижу. И мне становится больно, Акеми. Я… я что-то не так делаю? Я ведь чего-то правда могу не уметь, делать не так, я же младше, и ты… ты первая и единственная. Правда. И единственной останешься.
Он неловко умолкает, покраснев. Садится рядом с девушкой, плечом к плечу. Смотрит под ноги, на мягкую зелёную поросль, затягивающую квадратики плитки на мостовой.
– Не вини себя, – едва слышно произносит Акеми.
– Я не могу. Я не понимаю, что с тобой, и хочу найти причину. Что-то мешает мне сказать: «Вот моя любимая женщина, она со мной счастлива». Я с тобой счастлив, а ты… ты – нет.
Акеми низко склоняет голову, вздыхает:
– Жиль… ты помнишь всё, что с тобой было?
– Да. С определённого момента. Маленьким себя плохо помню. А что?
– Ты помнишь, как… как умирал?
Жиль отстраняется. Слегка, просто убрав плечо, которым он касается Акеми. Но ощущение, будто между ними тут же вырастает холодная стена.
– Помню, – глухо отвечает мальчишка.
– А что было после?..
Он молчит. Слишком глубоко врезалось в память ощущение, которое было «после». Настолько, что он полгода старательно гнал от себя это жуткое воспоминание.
«Это не сравнить ни с чем, Акеми. Когда небо накрывает тебя всем собой и ты понимаешь, что оно не высокое и невесомое, а безжалостное и невыносимо тяжёлое. И оно давит тебя, медленно и жутко, а тебе даже кричать нечем и хочется биться – а тела нет. И ты можешь только осознавать, что оно впитывает тебя, делая своей частью. И этот момент – когда ты перестаёшь быть живым человеком, переходя во что-то иное… он кошмарен. Это как осознать, что такое „никогда“. Отец Ксавье говорил что-то про освобождение, про абсолютный разум… Наверное, я был слишком напуган, чтобы осознать происходящее и почувствовать свободу. Или меня слишком быстро вернули. Я не хочу делиться этим с тобой. Прости».
– Жиль?..
– А потом я шёл к тебе. Не знаю, было ли там время или расстояние… Помню, что шёл. Тянулся к твоему голосу, образу… сложно объяснить. Потом понял, что я живой, я расту, я помню.
– Ты помнил обо мне… там?
«Помнил ли я? Когда небо сделало меня прозрачным, чтобы вглядеться, я весь оставался лишь тобой. Твоим именем. Как просьба, мольба, самое дорогое, самое живое, суть меня. Как последнее, что я не хотел отпускать, не желал отдавать никому. Когда всё, чем я был, осыпалось в никуда, таяло, пропадало, я держался за твоё имя. И ты спрашиваешь, помнил ли…»
– Помнил. Я…
– Я тебя люблю, – просто говорит она и кладёт голову ему на плечо.
Внезапно Жиля обжигает странная догадка. Нелепая, но настолько очевидная, что на мгновение он забывает, как дышать.
– Акеми… Ты что, думаешь, что это не я?!
– Бака, – нежно говорит она и щёлкает его по носу. – Ничего я такого не думаю! Но иногда… Всякое в голову лезет. Очень сложно вернуться в большой мир, который ещё и изменился, после почти года в маленькой камере.
Мальчишка понимающе кивает, но его всё ещё не отпускает мысль о том, что в странном поведении Акеми виноват именно он. «Ей надо больше отдыхать. А я к ней то и дело со своими нежностями… Может, её утомляет, когда я о ней забочусь? Она же одна была всё это время, отвыкла совсем. Значит, надо оставить её в покое? Но вот как…»
– Здесь красиво, – говорит Акеми, скользя взглядом по крышам домов. – Я хотела бы тут жить. Много-много лет назад.
– А сейчас чего тебе хочется? – спрашивает Жиль, не особо надеясь на ответ.
Девушка задумывается на мгновенье и выдаёт радостно:
– Мёду!
– Пошли. Если наши проснулись, скажем… скажем…
– Что я хожу во сне.
Жиль встаёт, встряхивает куртку, накидывает её на плечи девушки, придирчиво осматривает Акеми сзади.
– Так лучше. Никому, кроме меня, не дам смотреть на твою попу!
Они идут рядом, и Акеми прячет пальцы в ладони Жиля. Рука её постепенно согревается, и мальчишка думает, что это добрый знак. «И Акеми отогреется. Ей просто нужно время. Я буду рядом. Как только она позовёт – я буду рядом. Так было всегда. И так всегда будет…»
Резкий звук заставляет мальчишку вздрогнуть и обернуться. Странный звук. Так лопается под ногой стекло. Жиль делает шаг назад и вбок, закрывая Акеми спиной.
– Ты тоже это слышал? – шёпотом спрашивает девушка.
– Да. И это не со стороны нашей стоянки.
И снова звук: ближе, левее и выше. Будто в одном из домов что-то перекатилось по полу. Не выпуская руки Акеми, Жиль всматривается в пустую улицу. Шарит взглядом по окнам, напряжённо вглядывается в разбитые витрины, изучает брошенные вдоль дороги машины, перевёрнутые мусорные контейнеры. Сердце стучит слишком громко, Акеми взволнованно дышит. Мальчишке отовсюду слышатся шорохи, тихое поскрипывание, перестукивание. «Успокойся. Соберись. Сам себе страху нагоняешь», – убеждает себя Жиль.
Акеми испуганно охает, теребит Жиля за руку:
– Смотри!
В метре от того места, где они стоят, мальчишка видит следы. Цепочка глубоко вдавленных в прибитый вчерашним дождём слой пыли отпечатков обуви. Жиль таращится на них, стараясь унять приступ паники и найти всему разумное объяснение, но никак не может. Три параллельно идущие дорожки человеческих следов ведут в сторону, откуда пришли Жиль и Акеми. Две пары отпечатков взрослых, и один след точно принадлежит ребёнку.
– Акеми, не бойся. Может, с Амелией кто здесь гулял…
– У Амелии ножки меньше, – севшим от страха голосом отвечает японка. – И они вчера в эту сторону не ходили.
– Спокойно. Нас вчера не было часа полтора. И мы не знаем, чем занимались наши спутники. Может, в это время…
– Пойдём отсюда, – умоляет Акеми. – Пойдём, пожалуйста.
Жиль снова внимательно смотрит на окна домов, стараясь уловить движение.
– Эй! Кто-нибудь есть? – громко спрашивает он. – Покажитесь!
Акеми, бледная, дрожащая, утыкается лицом в его плечо, тянет за руку прочь. Мальчишка привлекает её к себе, ободряюще сжимает в объятьях. Взгляд голубых глаз мечется по окнам третьего этажа дома с облупленной розовой облицовкой и вывеской на фасаде «Аптека». Что-то было там, промелькнуло на самом краю зрения, зацепило, держит, не даёт уйти, невзирая на леденящий страх. И лишь когда Акеми опускается на колени и тихо начинает умолять о чём-то по-японски, с Жиля спадает оцепенение.
– Всё-всё, тише. Уходим, сэмпай. Мы уходим.
Всю дорогу до стоянки они изучают пыль под своими ногами, но нигде больше не находят чужих следов. Только отпечатки босых ступней Акеми и лёгких ботинок Жиля.