Он поднимает спящую девочку и бережно несёт туда, где ждут остальные.
– Она это… рвалась. Устала и заснула, вот так вот, – очень убедительно сообщает он и только тут замечает, что Смита на площадке перед больницей нет. – А где месье англичанин?
– Пошёл за дежурным доктором, велел не беспокоиться и подождать, – отвечает Фортен.
Жиль хочет было рассказать про странного мальчишку, но тут двери открываются, и на крыльцо быстрым шагом выходит высокая темноволосая женщина лет сорока в белом халате поверх таких же штанов и рубахи, что и у спасителя Амелии. За ней едва поспевают четверо молодых мужчин, также в голубой униформе, и Смит.
Женщина подходит к Ксавье, протягивает ему руку:
– Здравствуйте, – говорит она, и французская речь в её устах звучит как-то странно. – Я доктор Мара Тейлор, ведущий нейрохирург клиники Лондон Бридж Хоспитал. Сегодня я дежурный старший ординатор. Следуйте за мной, здесь вам помогут.
Ксавье растерянно пожимает протянутую ладонь, отмечая интересную манеру речи доктора. Каждую фразу она произносит так, словно это аксиома. И улыбка – странная, мгновенно гаснущая – после каждой фразы. Как точка в конце предложения.
– Здравствуйте, мадемуазель Тейлор. Я Ксавье Ланглу. Удивлён услышать родную речь здесь.
– Я знаю девять языков. Изучила на досуге.
Она подходит к Сорси, присаживается перед ней на корточки. Узкая ладонь с длинными красивыми пальцами ныряет под юбку девушки. Сорси испуганно отшатывается, но доктор левой рукой хватает её за запястье.
– Спокойно, милая. Я должна потрогать. Левое бедро?
– Да.
– Нога выше колена горячая. – Она щёлкает пальцами, и двое мужчин в форме тут же направляются к ней. – Тебя поднимут на носилках в смотровую. Я подойду минут через пять. Осмотрю и обработаю рану.
Она о чём-то говорит помощникам и спешит к Жилю. Внимательно смотрит на спящую Амелию, поворачивается так, чтобы только Жиль видел её лицо, и спрашивает:
– Как вы это называете? То, что с ней происходит. Не бойся, отвечай, вашего языка никто не знает. Кроме меня, разумеется.
Глаза у доктора большие, тёмные. Взгляд резкий, как пощёчина, таящий в глубине пляшущие искры то ли насмешки, то ли радости. Странный взгляд. Под таким всё расскажешь. Но Жиль молчит.
– Скажи. Тебе нечего бояться. Она создаёт животных, верно?
– Нет.
– Никогда не ври врачу. – Она снова улыбается и мгновенно гасит улыбку. – И не лги никому, от кого зависит твоя жизнь. Ты её брат?
– Да.
– Иди вон за тем медбратом, он проводит вас в палату. И темноволосая девушка пусть идёт с вами. А я переговорю со старшими.
Она резко разворачивается и отходит к отцу Ланглу, Фортену и Гайтану. Жиль, насупившись, смотрит себе под ноги, пытаясь понять, как ему следует относиться к этой женщине. От мыслей его отвлекает подошедшая Акеми.
– Я взяла наши вещи, – вполголоса сообщает она. – Мадемуазель Мара велела идти, да?
Японка оглядывается и, убедившись, что никто её не подслушивает, просит:
– Пожалуйста, не оставляй нас. Не уходи, Жиль…
– Не бойся, – тепло улыбается он. – Я вас не оставлю. И они меня выгнать не смогут.
Высоко в небе над крышей семиэтажной клиники Лондон Бридж Хоспитал загорается первая звезда. Акеми смотрит на неё, вздыхает и первая идёт за ожидающим на крыльце медбратом.
Гайтану больница не нравится. Слишком чисто, слишком светло, слишком всё кругом белое и непонятное. И медсёстры поглядывают слишком заинтересованно. Куда бы Гайтан ни пошёл, где бы ни присел – проходит мимо или миленькая девушка в голубой форме, или суровый парень в медицинской шапочке набекрень.
Гайтан меряет шагами коридор. Уже с закрытыми глазами может сказать, что от дверей, за которые увезли Сорси, до ресепшена медсестры двенадцать шагов. От лифта до тех же дверей – пять. От лифта до лестничной площадки за стеклянными дверями – четыре. И шагов десять до туалета, если считать от ресепшена.
Часы показывают 21.24. Странные часы. Гайтан Йосеф привык к механизмам со стрелками. Которые тебе в цифры как пальцем тычут. А эти непонятные. Чтобы додуматься, что 21 – это девять вечера, надо или посчитать, или зацепиться за то, что на улице вечер. С 24 хуже. Память не желает ставить стрелку-палец в нужном месте часового круга. Подсказывает только, что, когда Гайтан взглянул на часы в первый раз, они показывали 21.02. Это как раз тогда, когда он попытался сунуться за чернявой докторшей, чтобы никто не обидел Сорси, а та ему велела тут ждать.
Вот он и ждёт. Ходит, считая шаги. В окно смотрит с третьего этажа на реку, по которой проплывают лодки-домики с огнями. Слушает незнакомую речь медсестёр. Они милые, конечно. Поглядывают на него робко, хихикают между собой. «Бабы – они везде бабы. Всё бы „хи-хи“ при виде нормального мужика», – делает вывод Йосеф и присаживается в кресло возле кадки с растением. Кресло неудобное: мягкое, ненадёжное, а Гайтан – парень немаленький. Встаёт, снова меряет шагами белый коридор, почёсывая щетину на подбородке.
Где-то цокают по плиточному полу каблуки, заставляя Йосефа прислушаться и напрячься. Бесшумно открываются двери с табличкой «operating room», выпуская сперва медбратьев с каталкой, а следом и докторшу. Сорси, накрытая простынёй, выглядит маленькой и беззащитной. Настолько, что у Гайтана внутри что-то ёкает.
– Рыжая! – зовёт он, почти бегом устремляясь за каталкой. – Сорси, эй!
– Всё хорошо. Она под наркозом, спит. – Чернявая отщёлкивает фразы, будто бросает о стену камешки. – Проснётся минут через пятнадцать. Как ваше имя, молодой человек?
– Гайтан. И я хочу побыть с ней.
– Я разрешу вам проводить её в палату. Мы переложим её на кровать, и вы уйдёте. Утром можно будет её навестить.
– Я останусь с ней, – с нажимом произносит Гайтан.
– Вы гость. Уважайте наши правила, – отрезает женщина и вслед за медбратом с каталкой входит в лифт. – За ней присмотрят. И вам самому надо отдохнуть. Утром я отвечу на все ваши вопросы.
– А сейчас что?
Двери лифта закрываются, но Йосеф успевает услышать ответ:
– Сейчас спускайтесь на первый этаж.
Гайтан сбегает по лестнице, идёт очередным длинным, ярко освещённым коридором. Прислушивается и слышит знакомый баритон Ксавье где-то неподалёку, спешит на голос. Отец Ланглу и Жак Фортен обнаруживаются в холле первого этажа беседующими с очередным среднего возраста человеком с вежливым и неприметным лицом. «Хотя одет, как наши Советники», – прикидывает Гайтан, разглядывая пиджак и брюки на визитёре.
– Гайтан, это месье Льюис, – представляет визитёра Ксавье Ланглу. – Он представитель местных властей, приехал за нами. Сейчас дождёмся нашего доктора, Акеми уложит малышку, и поедем размещаться в… Жак, как они это называют?
– Hotel, – отвечает Фортен. – Я так понял, это для гостей, которые приезжают в город, временное жильё.
– Доктор вернулась? – напряжённо спрашивает Гайтан, которого в данный момент не интересует ничего, кроме Сорси.
Ксавье молча указывает ему на дверь напротив холла. Здоровяк нерешительно мнётся на пороге, стучит.
– Входите, – откликается женский голос, и Гайтан заходит.
Комната просторная, чистая, на полу ковровые дорожки, стены выкрашены в нежно-зелёный, украшены светильниками, окна закрыты плотными шторами. При входе ниша, в ней Гайтан видит сумки с вещами, которые они принесли с собой, правее – дверь из мутного стекла. В самой комнате, которая ничем не напоминает палату в лечебнице Азиля, три кровати, лёгкие стулья и стол. На кровати у окна сидит Акеми и бережно расплетает косички спящей Амелии. Увидев Гайтана, японка подносит палец к губам: тише.
– Посторонитесь, молодой человек, – обращается к Йосефу женщина-врач, и мимо него медбрат вывозит в коридор пустую каталку. – А теперь подойдите.
Темноволосая докторша сидит на стуле возле кровати у стены. Жиль стоит у неё за спиной, напряжённо поглядывая на укрытую лёгким одеялом Сорси.
– Как видите, месье Гайтан, у неё всё в порядке, – улыбаясь лишь уголками рта, говорит доктор. – Она ваша жена?
– Она моя девушка, – хмуро откликается Йосеф. – И я не вижу, что она в порядке. И буду ждать, когда она проснётся и сама мне всё скажет.
– Мы уже обсуждали это. И на спор с вами у меня нет времени, – жёстко отрезает женщина. – Мужчины уезжают в гостиницу, юные дамы остаются здесь.
– Это ещё почему? – пугается Жиль.
– Мадемуазель Сорси нужен покой и несколько дней на восстановление. Это не обсуждается. А на остальных распространяются карантинные меры, увы. – Она понижает голос и добавляет: – Люди в Кале не сказали вам, что болезнь маленькой Амелии у нас считается особо опасной?
– Действие ваших законов на нас не распространяется, – неожиданно твёрдо отвечает Жиль. – Мы не ваши граждане. Мы прибыли за помощью, а не для того, чтобы…
– Достаточно, я вас поняла, юноша. Амелию никто не тронет. Но и свободно разгуливать ей не дадут. Поэтому она побудет здесь до распоряжения моего начальства.
– А Акеми? Её-то за что в этот… ка… рантин? – негодует мальчишка.
Гайтан отводит взгляд от безмятежного бледного лица Сорси и оглядывается на Акеми. Та сидит, опустив голову.
– Я подумала… – тихо начинает японка. – Я подумала, что Амелии и Сорси будет лучше, если я останусь.
– Когда ты это «подумала»? – фыркает Жиль. – Акеми! Ну зачем?
– Здесь тихо и спокойно, – ровно отвечает девушка. – И я им сейчас нужнее. Я поняла, что тут нет ничего страшного, мы под защитой мадемуазель Тейлор. Жиль, у нас даже дворик есть, где можно гулять. Вот увидишь: всё разрешится через пару дней, нас отпустят.
«Будто не Акеми это говорит, а кто-то чужой… Вот кто полчаса назад чуть не плакал и просил быть рядом?» – хочется спросить Жилю, но он молчит. Только в носу почему-то щекочет. Так, что хочется отвернуться. Всхлипнуть протяжно. Но нельзя. Не маленький уже.
– Доктор Тейлор, поместите и меня в карантин, – севшим голосом просит Жиль.