сухие. «Умница, – хочет сказать Жиль, но слова не идут. – Потерпи – станет легче и светлее. Ты жива – и это главное…»
«Мама – никогда», – читается в девчонкином взгляде.
– Давайте уже по машинам, – ворчит Канселье, устав созерцать чужие поцелуи и объятья. – У одних свадьба, у других лишний ребёнок объявился, а я всё же на службе.
Жиль порывисто обнимает сестру, целует её в щёку, заставляет себя улыбнуться и садится на заднее сиденье старенькой машины начальника полиции. Ронни протягивает мальчишке рюкзак, из которого торчит кошачий хвост, и садится рядом. Ксавье, Вероника и не умолкающая ни на миг Амелия устраиваются в электромобиле Бастиана, и машины отъезжают от вокзала.
В боковом зеркале виден шлейф светло-бурой пыли, тянущийся за машинами. То и дело потряхивает: не зря Канселье ругал подвеску своей развалюхи, ох не зря. Ронни дремлет, забившись в угол сиденья и обняв себя за острые плечи. Котёнок греется в пятне солнечного света на её коленях. Жиль задумчиво смотрит в окно на улицы города.
В Третьем круге вовсю разрастается зелень. Жиль пытается вспомнить, были ли кустарники такими пышными и высокими, когда он уезжал, и приходит к выводу, что нет. А увидев во дворе между двумя многоэтажками с десяток молодых деревьев под два метра высотой, окончательно убеждается, что весной такого не было.
– Ага, заметил, – усмехается Канселье, наблюдающий за мальчишкой в зеркало заднего вида. – Это ты ещё набережную Орба в черте города не видел. Там бетонные плиты по берегу за одну ночь разорвало в крохи. Теперь на берегу трава и кустарник буйствует. Как близ Ядра.
– Что у вас ещё произошло? – спрашивает мальчишка, почёсывая подбородок зевающему Сури.
– Два дома рухнули. Один аварийный был, во втором люди жили. Пятнадцать человек в крематорий отправили. Из хорошего – рыба в реке появилась. Сперва думали, из моря поднялась, но профессура университетская утверждает, что рыба пресноводная. И эти появились… мелкие, кусачие, но не блохи. Насекомые.
– Они близ Кале водятся в огромном количестве. Там и птицы есть.
– Говорят, птиц и тут встречают. Сам не видел, но слухи ходят. Жиль, а за проливом правда всё сохранилось, как до… – Канселье морщится, щёлкает пальцами. – Ну, до конца света?
– Угу. Там нет пустых городов. И леса громадные. Отец Ксавье сказал, у них распространённая религия основана на культе природы. Она неофициальная, но…
– О как. Типа, травке кланяются?
– Я не вдумывался.
– А наши начали кланяться. Знаешь, что сейчас самое ценное на подпольном рынке?
– Знаю. Синтен и дети.
– Язык оторву за детей! – рявкает Канселье так, что Ронни просыпается, сонно моргает. – Это мы прикрыли. С синтеном хуже, да. Так вот, ничего ты не знаешь. Самое ценное – семена. Народ ещё в апреле бросился землю осваивать. Третий круг вышел за пределы города, навертел себе вскопанных участков, навыменивал семян у Второго круга.
– Зима была плохая, народ и бросился искать, чем прокормиться… Нам в Англии с собой семян дали целых три мешка. Надо бы почитать вообще про то, как что растёт.
– О, наконец-то я от тебя не только голос подростковой дури слышу! Видать, не зря я вам в компанию Фортена сосватал. Вот отдохнёшь дома пару дней, отъешься на нянькиной стряпне – и чеши в альма матерь, или как там её… В библиотеку, короче.
– Я работу искать буду, – негромко произносит мальчишка, глядя в окно на Собор.
– Работа тебе светит уже зимой. Как шестнадцать исполнится – пойдёшь в Совет. А пока пользуйся каникулами, читай, спи, с девками в Орбе плещись. – Канселье бросает короткий взгляд в зеркало. – Что напрягся? Что случилось-то? Опять «не ваше дело»?
Жиль долго молчит, обдумывая, стоит ли отвечать начальнику полиции, и всё же решается:
– Месье Артюс, Акеми же к вам обязана прийти, так?
– Ну.
– Просто скажите ей, что я её искать буду. И найду. Что город маленький и я его весь вверх дном переверну. И в Подмирье залезу. Но её найду.
– А, опять эта девка… Вот что тебе на других не смотрится, а?
На этот раз вопрос остаётся без ответа. Жиль прикладывается щекой к оконному стеклу и провожает равнодушным взглядом проносящиеся мимо поля.
«Я дома. Я же должен что-то чувствовать, кроме опустошения? Но не чувствую. Я должен быть рад за Амелию, соскучиться по Веронике. Какие-то стремления должны быть… а их нет. Всё сводится к тебе, Акеми. Все мысли, все желания, все мои мечты и планы на будущее…»
Акеми – никогда.
Никогда?
«Найду. Я не успокоюсь, ты же знаешь. Мы поговорим, я хотя бы узнаю, почему ты… что случилось…»
Солнце греет щёку. Словно гладит. Словно весь мир пытается успокоить, сказать, что всё будет хорошо. Что всё у Жиля получится.
Дома их встречает Ганна. Мечется по крыльцу, мнёт в руках фартук. Множество тонких косичек на её плечах вздрагивают, колышутся, словно живые.
– Вернулись! – причитает она, не стесняясь слёз. – Мои хорошие, родные мои, вы вернулись!
Она обнимает всех: и девочек, и ошарашенного Канселье, и Бастиана, и смущённого Жиля.
– Боги мои! Молодой хозяин привёз диковинную зверюшку! – радостно кричит няня, увидев котёнка.
Сури на всякий случай дыбит шерсть и скачет боком по ступеньке. Падает с краю в широкие полосатые листья хосты, жалобно чирикает. Жиль поднимает его, сажает на плечи.
– В дом, пожалуйста, в дом! – зовёт Ганна. – Я успела сделать обед.
– Прошу прощения, уважаемое благородное семейство, – сконфуженно раскланивается Канселье, – меня служба ждёт. Отец Ксавье, я бы с вами с удовольствием переговорил, как у вас будет время.
– Я завтра поеду в Собор, загляну к вам, месье Артюс, – обещает священник, обнимая сияющую Веронику.
В доме Амелия что-то роняет, смеётся, ей вторит Ронни. Ганна прислушивается, улыбается:
– Мадам, похоже, у вас теперь дочка и сын.
– Это девочка, Ганна. Её зовут Ронни. Вероника Отис – полное имя, – поправляет Ксавье.
– О! Это символично – две Вероники! – кивает няня. – Проходите же!
Ксавье и Жиль заходят в дом, Канселье под шумок торопится уйти. Вероника ловит за рукав Бастиана.
– Проходи. Пообедай с нами, – тихо просит она.
Каро мнётся, пожимает плечами.
– Мне не хочется доставлять неудобства тебе и твоему новому мужу, – признаётся он. – Я лучше как-нибудь позову Амелию в гости.
– Бастиан, прекрати. Твоя дочь вернулась. Её не было месяц. И я знаю, насколько она любит тебя, а ты – её. Это важнее всего прочего. Заходи.
Он следует за Вероникой – тихий, смущённый. Прислушивается к топоту маленьких ног по второму этажу, слышит голос дочери:
– Ронни, вот тут туалет! А тут ванная! А вот моя комната, заходи!
Бастиан в гостиной присаживается в кресло напротив Ксавье. Провожает взглядом Жиля, который тихо проходит по лестнице наверх.
– Жиль, я бы хотел поговорить с тобой, – окликает подростка Бастиан.
– Я сейчас вернусь, – обещает он и взлетает по ступенькам.
Жиль заглядывает в комнату Амелии. Девчата сидят на кровати, перебирают любимые игрушки младшей.
– Мадемуазели, можно вас на минутку? – спрашивает парнишка.
Когда обе подходят, он открывает дверь комнаты напротив:
– Ронни, это теперь твоя комната. Это тебе.
Девочка переступает порог, обводит комнату взглядом. Подходит к окну, выглядывает. Оборачивается, улыбаясь:
– Спасибо, Джиль! Но… кто был здесь?
– Правильно говорить «чья была комната», Ронни, – поправляет Амелия. – Это комната Жиля.
– Была, – торопливо отмахивается он. – Я нашёл другую. Живи тут.
Ронни смотрит на него со смесью благодарности и непонимания в глазах. Мальчишка подмигивает ей, стараясь скрыть неловкость.
– Амелия, ты объясни ей, что мы с Сури пойдём в другое место. А то он попортит мебель, обои и занавески, – просит он. – Я только кое-что из одежды возьму…
За столом Жиль непривычно рассеян, отвечает невпопад, почти не ест. Взрослые тревожатся, глядя на него.
«Устал, – думает Ксавье. – Намучился, расстроен. Отдых пойдёт ему на пользу».
«Что-то случилось, – хмурится Вероника, присматриваясь к брату. – Что-то грызёт его, не даёт покоя. Я уже видела у него такой взгляд. Но когда? Что он значил? Я поговорю с ним вечером, обязательно поговорю».
«Мальчишку надо срочно чем-то занять, – прихлёбывая суп, размышляет Бастиан. – Канселье говорит, потенциал у него огромный. Надо только научить справляться с эмоциями и выстраивать защиту. Да, Жиль, трудно мне с тобой будет… но ты мне нравишься, парень. Сработаемся. Никуда ты не денешься».
Котёнок под столом, урча, уплетает куриное крыло. Он ни о чём не думает. Он точно знает, что с Жилем не пропадёт. Куда бы тот ни собирался, Сури уверен: мальчик его не бросит.
Отец возвращается домой неожиданно рано. Акеми сидит на бетонных лестничных ступенях этажом выше, прислушиваясь к каждому звуку. Больше всего она боится услышать лёгкие быстрые шаги и голос Жиля, зовущий её по имени. Она прячется, жмётся к стене, сидит тихо-тихо.
«Жиль знает, что я пойду домой. И наверняка придёт сюда. И мне некуда будет бежать, – думает девушка с тоской. – Значит, мне нельзя здесь находиться. Я дождусь папу, переговорю с ним и уйду. Куда мне идти? Кому я теперь нужна?..»
Шаги на лестнице. Неторопливые, тяжёлые шаги немолодого человека, для которого труден подъём на третий этаж. Акеми напряжённо вслушивается в тяжёлое дыхание, звяканье ключей в чьей-то руке, резкий звук отпираемого замка. Девушка встаёт, делает шаг к перилам, всматривается вниз.
– Ото-сан? – неуверенно окликает она. И уже громче: – Ото-сан!
Сутулый пожилой японец поднимает голову, озирается по сторонам. Акеми подхватывает котомку, сбегает вниз по ступенькам. Останавливается перед отцом, кланяется. Надеется изо всех сил, что отец не заметит, что она нервничает.
– Здравствуй, ото-сан. Я вернулась…
Посвистывает на электроплитке старенький чайник. Акеми ходит по квартире, к которой ещё не успела привыкнуть, но запахи в ней такие родные. Вот он, дом. Чувство безопасности, комфорта, привычные вещи вокруг. Папа рядом. Хочется расслабиться и выдохнуть. Хочется поверить в то, что это навсегда, теперь так и будет – надёжно и спокойно. И постепенно сотрётся память о…