Когда я думаю о РОСТА, в памяти возникает образ унылого Милютинского переулка (сейчас улица Мархлевского) с неприветливым пятиэтажным домом. Трудно себе представить, что на 5-м этаже этого дома находилась знаменитая пламенная РОСТА, что там работал Маяковский со своими помощниками — художниками-основниками Черемныхом, Малютиным и пишущим эти строки.
В РОСТА порой работали и другие художники: Дени, Моор, Левин и Алякринский, но динамичный стиль работы их утомлял и они, недолго проработав, уходили. Вот их скромный творческий актив: Моор сделал 6 плакатов, Дени — 3. Сравнительно много плакатов (9 или 10) написал друг Маяковского — Левин.
Мы, основники, часто за ночь делали три композиционных плаката и считали это обычным стилем работы в РОСТА. И эту динамичную работу, надо сказать, мы часто выполняли после горячих выступлений на утомительных диспутах. И неудивительно, что мы часто одновременно ужинали, спали и работали. В 10 часов утра мы должны были с еще влажными работами подмышкой предстать перед грозным редактором — Маяковским.
Вся работа РОСТА была обдумана, организована и проведена Маяковским. В героическую жизнь РОСТА он вкладывал непостижимую энергию. Наблюдая его, Малютин и я часто спрашивали себя: откуда в нем такая мощная, нечеловеческая сила? Такой, никогда не потухающий, творческий жар? Но ответить себе не могли.
1921. Majakovsky v oknah ROSTA. Paper Sanguine.23.5×29
Его рабочий день начинался с раннего утра и кончался в полночь. Он писал десятки текстов для наших и своих плакатов. Писал плакаты сам. Редактировал, вносил поправки, совершенно менявшие смысл и характер плакатов. Заботился о том, чтобы все вдоволь получали бумагу, клей и краски. Без опозданий доставал для нас деньги. Бухгалтерия и касса побаивались его. И наконец вечером, чтобы отдохнуть от всех этих утомительных дел, уходил в свою рабочую Политехничку, где долго и горячо сражался со своими большими и малыми врагами. И неверными друзьями.
Много сил Маяковский тратил на ответы записочникам. В книге «Я сам» он написал: «Собрал 20 000 записок. Думаю о книге „Универсальный ответ“ (записочникам). Я знаю, о чем думает читающая масса».
Я любил посещать эти героические сражения и бродить в волшебных окрестностях ума и таланта поэта.
Маяковский страстно и безостановочно курил одну папиросу за другой. Жадно пил пиво. Водку не любил. Чтобы украсить сумерки, он уходил в бильярдную, где сражался с поэтом Иосифом Уткиным или артистом Качаловым. Я до сих пор не знаю, как Маяковский, заваленный работой и заботами о РОСТА, мог еще писать стихи. Как он умудрялся выкроить время для «самолюбивой Музы». Одни из его приятелей говорили, что он любил писать рано утром, когда Москва еще спит. Когда отдохнувший за ночь мозг щедро и легко работает. Другие уверяли, что Володя привык писать стихи поздней ночью. После кофе. Когда все спят.
Здесь я вспоминаю характерное выступление Маяковского на вечере, посвященном двадцатилетию комсомола Красной Пресни в 1930 году: «Товарищи, вторая моя задача, — это показать количество работы. Для чего мне это нужно? Чтобы показать, что не то, что восьмичасовой рабочий день, а шестнадцати-восемнадцатичасовой рабочий день характерен для поэта, у которого огромные задачи, стоящие сейчас перед республикой. Показать, что нам отдыхать некогда, но нужно изо дня в день, не покладая рук, работать пером».
Так жил и работал Владимир Маяковский, которого Иван Малютин и пишущий эти строки ласково называли «наш Маяк».
Летом 1920 года, узнав, что Маяковский собирает художников и налаживает в РОСТА выпуск агитационных плакатов, я отправился к нему. РОСТА помещалось в Милютинском переулке. Пятый этаж, замызганная лестница, фанерные коридоры. Меня поразила комната, в которой Маяковский писал, раздавал тексты и принимал работу: небольшая, неприветливая. Пахло клеем, табаком и гнилой бумагой. На фанерных стенах висели ярчайшие плакаты — Окна сатиры.
— Ну вот… очень хорошо, — сказал он, не выпуская изо рта папиросу. Голос звучал густо, тепло. — Очень хорошо сделали, что пришли. Нам нужны работники. Я верю, что все художники придут в РОСТА. Только здесь возможна настоящая творческая художественная жизнь. Сейчас надо писать не тоскующих девушек и не лирические пейзажи, а агитационные плакаты. Станковая живопись никому нынче не нужна. Ваши меценаты думают теперь не о Сезанне и Матиссе, а о пшеничной крупе и подсолнечном масле… Ну, а Красной Армии, истекающей на фронтах кровью, картинки сейчас ни к чему.
Я согласился с ним.
— Итак, да здравствует агитационный плакат! Завтра в десять часов утра вы уже должны быть с первой работой.
Получив десяток листов газетного срыва, несколько пакетов остро пахнувших анилиновых красок, столярного клея и тему (Маяковский написал ее тут же, при мне, на листке блокнота), я с колотившимся сердцем бросился домой.
В творчестве каждого из нас Маяковский умел находить хорошее, свежее, новое и окружать это непередаваемой сердечной теплотой. Особенно, мне казалось, он ценил творчество Малютина.
— Браво, Малютин! Ай да Малютин! — повторял он.
В творчестве Малютина он любил редкий, неподражаемый юмор. У этого талантливого художника все было пронизано тонким чувством смешного. Малютин знал о любви к нему поэта.
Поговорив о текущей работе и позавтракав (бутерброды, пиво), Маяковский уходил к себе в мастерскую. Посредине ее на козлах лежали запачканные краской фанерные щиты. На этом импровизированном столе Маяковский написал все свои плакаты. Как и тексты, плакаты он писал быстро. По два-три «Окна» в день. Насыщенный и лаконичный рисунок, яркие тона, слитые с острым, ударным текстом. Помогала ему Лиля Брик. Маяковский считался с ее умной критикой и часто обращался к ней за советом.
Думаю, что не преувеличу, если скажу: ни одна бригада поэтов, даже очень талантливых, не могла бы заменить одного Маяковского.
Работоспособность его казалась мне беспримерной. Трудно передать удивление и восторг, какие я испытывал, наблюдая деятельность своего «РОСТАвского» руководителя. Обычно я усаживался в углу кабинета, заваленного плакатами и газетным срывом, и с нескрываемой жадностью смотрел на движения и мимику Маяковского.
Поэт сидит за старым столом, на ветхом венском стуле. На нем расстегнутый ватный пиджак с меховым воротником. На голове добротная каракулевая шапка, сдвинутая на затылок, и кремовое шерстяное кашне. Крепко и смело вылепленное смуглое лицо окутано табачным дымом. В большой мускулистой руке прыгает карандаш. Поэт придумывает темы для будущих «Окон РОСТА». Десять, пятнадцать — сколько нужно. В каждой — от четырех до тридцати строк. Тексты «Окон» Маяковский писал с непостижимой быстротой: за час бывал готов десяток сложных рифмованных тем. Мне это казалось чудом. Написав, он раздавал темы художникам: Черемныху — сатирические, Ивану Малютину и мне — юмористические и эпические. Себе он оставлял темы героические.
Бывали случаи, когда тем не хватало. Тогда Маяковский хватал газету и, на минуту погрузившись в нее, находил новые темы. Так было, когда он нашел для меня индусскую тему: «Взгляд киньте, что делается в Индии». Меня, помню, поразили шлифовка фразы на лету и необычность рифмы. Тема случайно не была мной использована. Я ее позднее нашел затерявшейся среди старых бумаг и передал в музей Маяковского.
Ежедневно в десять часов утра работники РОСТА собирались вокруг Маяковского: грузный, молчаливый и трудолюбивый Черемных, веселый балагур Малютин и я. Иногда приходили Левин и Лавинский.
Маяковский принимал нашу работу на ходу. Мнение свое высказывал резко и откровенно, смягчал свои слова только тогда, когда перед ним были плакаты Черемныха. Поэт очень высоко ставил все то, что делал этот мастер карикатуры, и многому научился у него.
Малютин и я часто наблюдали, как Маяковский, заимствуя у Черемныха те или другие образы, стремился их по-своему передать. Маяковский и не скрывал этого.
— Это я под влиянием Михал Михалыча сделал, — откровенно говорил он.
Малютина Маяковский любил и ценил, как художника щедрого, настоящего смеха. Часто, рассматривая его плакаты, Маяковский повторял:
— Здорово, Малютин. Очень смешно и очень хорошо! Браво! Поэту нравилась малютинская страсть ко всему новому в искусстве. Малютин в то время сильно увлекался творчеством Сезанна и некоторые «осезаненные» плакаты свои подписывал: «Иван Малютин а ля Сезанн».
Сам Маяковский работал над «Окнами» с виртуозностью, только ему одному присущей. Иногда он делал углем контур, а Л. Ю. Брик заливала рисунок краской.
Узнав из газет, что в Москве отмечено несколько случаев тяжелого желудочного заболевания и что источником инфекции является продаваемый на улицах в неопрятной посуде квас, Маяковский немедленно написал для плаката предупредительный текст:
Побалуешься кваском,
Завопишь потом баском.
Однажды на жарком диспуте о путях советской живописи я настолько увлекся страстным спором, что забыл о ждущей меня дома срочной работе. Была уже полночь, когда я вернулся в свою холодную комнату. Надо было приготовить ужин и написать около двадцати пяти листов (составлявших три «Окна»). Я одновременно ел, дремал и работал.
К утру работа была окончена. Быстро свернув еще сырые плакаты, я устремился в РОСТА. На Сухаревской башне часы показывали ровно двенадцать. Итак, я опоздал на целых два часа. Я знал, что Маяковский мне этого не простит.
— Маленько опоздал… — сказал я подчеркнуто мягко, кладя на его стол плакаты. — Нехорошо… Сознаю.
Маяковский мрачно молчал.
— Я плохо себя чувствую, — безуспешно пытался я смягчить его гнев, — я, очевидно, болен…
Наконец Маяковский заговорил:
— Вам, Нюренберг, разумеется, разрешается болеть… Вы могли даже умереть — это ваше личное дело. Но плакаты должны быть здесь к десяти часам утра. — Взглянув на меня, он усмехнулся и полушепотом добавил: — Ладно, Нюренберг, на первый раз прощаю. Деньги нужны? Устрою. Ждем кассира. Не уходите.