Отель «Друо» является настолько интересным учреждением и настолько важным фактором в художественной жизни Парижа (да одного ли Парижа?), что о нем следует подробно поговорить. Несколько слов о самом помещении отеля. Это трехэтажный огромный дом, напоминающий одновременно гостиницу, почту и вокзал. Находится в самом центре города, в пяти минутах ходьбы от биржи и окружен четырьмя тихими улицами, густо заполненными антикварными магазинами и кафе. В отеле имеется около двадцати обитых темно-малиновым сукном залов, в которых и происходит показ и продажа разных вещей.
В этих залах вы можете найти решительно все, что окружало и окружает парижанина в его домашнем быту за несколько столетий. Чаще всего вы здесь увидите проголодавшегося аристократа и разорившегося рантье. Атмосфера здесь царит исключительно деловая, как в банке. Не плачут и не смеются. Чинно привозят вещи и, не торопясь, увозят их. То рухлядь, уставшую от долгой жизни, то предметы высокой, чисто музейной ценности. Здесь вы можете найти картины, которые в Люксембурге, да даже и в Лувре не потеряются. Настоящие стопроцентные шедевры.
Недавно я видел здесь коллекцию работ Дега, пущенную в продажу его родней, и был поражен не только высоким качеством его произведений, но и количеством (около 70 работ). Для плодовитого Дега — это редчайшее количество. Коллекция состояла из пастелей, масла и рисунков и представляла, конечно, большой интерес для музеев. Она была продана за большую сумму, и купили ее, разумеется, волки-маршаны.
О больших и интересных продажах — вантах — сообщают яркие, казенного образца афиши и богато изданные иллюстрированные каталоги. В такие «большие» дни у парадного подъезда отеля вы увидите густую цепь дорогих, новеньких автомобилей. Публика — все толстые, коренастые торговцы и перекупщики с безразличными, хорошо выбритыми лицами и туго набитыми бумажниками. Перед аукционом они обычно высокомерно рассматривают выставку. Чаще всего после обеда. С расчетом провести пищеварительный час в атмосфере высокого искусства. Сегодня был «большой» день. Продавалась коллекция одного крупнейшего здешнего маршана, собирателя произведений современного искусства. Картины были проданы необычно ловко и быстро. Аукционный аппарат здесь налажен безукоризненно. В течение одного часа было продано картин на миллион и 60 тысяч франков, за которые маршан-собиратель некогда уплатил всего лишь 200 тысяч франков. Таким образом, продажа принесла владельцу изрядную прибыль — 800 с лишним тысяч франков. Какой соблазн для других спекулирующих на картинах маршанов!
Здесь как продавец, так и покупатель смотрят на картины только как на источник наживы. Подлинных друзей живописи, любящих искусство, так называемых «аматеров», вы среди них, конечно, не найдете. В Париже от былых маршанов-коллекционеров типа Дюрана, Рюйеля, Воллара и Бернгейма (старика) остались одни романтические воспоминания.
Художественный рынок современного Парижа принадлежит шайке разудалых дельцов, прошлое которых формировалось в неопрятных коридорах биржи. Наблюдаются небывалый ажиотаж, безудержная спекуляция. Точь-в-точь, как на бирже. Та же атмосфера, те же традиции и те же приемы. Совершенно ясно, что художнику отель «Друо» ничего не дает и дать не может. В выигрыше могут быть только одни «хозяева скаковой лошади».
Что может, например, выиграть от этой спекуляции Анри Руссо, умерший лет 16 тому назад в нищете и безвестности? Помню, как в 1912 году на его посмертной выставке еще можно было за 20–25 франков купить приличный холстик. Теперь его полотна продаются по 200 тысяч франков каждое. Кому достаются эти бешеные тысячи? Исключительно этой шайке. Или какая польза уже состарившемуся Матиссу от того, что какие-то «жирные лысины» купили его полотна по 13 тысяч франков и продали по 142 тысячи? Может быть, его имя возвысится после такой продажи? Старый Матисс в этом уже не нуждается.
Страшно видеть, как мозг и душа художника на аукционе превращаются в биржевые акции!
В Париже нет теперь так называемых маршанов-коллекционеров, любителей искусства. От них остались одни легенды.
В предреволюционные годы в создании частных коллекций у нас и за границей они играли большую роль. Конечно, маршаны трудились не бескорыстно. Но надо признать, что многие шедевры французской живописи попали к нам именно благодаря этим деловым маршанам. Они создали коллекции, украшающие наши лучшие музеи — Эрмитаж и музей имени Пушкина. Такие шедевры, как «Мадам Самари», «Купание на Сене», «Ню» Ренуара, «Бульвар де л’Опера» Писсарро, «Сбор винограда» Ван Гога, «Таитянки» Гогена, «Мороз в Понтуазе» Сислея, «Интерьер» Вюйара, «Собор в зимний день» Моне, картины Боннара и группы постимпрессионистов, серия ранних работ Матисса, «Портрет нищего еврея с мальчиком» Пикассо — могли бы быть украшением любого мирового музея. Кто из наших зрителей и художников ими не восхищался? Кому из них после посещения французского отдела Эрмитажа и музея имени Пушкина мир не казался более светлым, ярким и более богатым. Даже самые лютые враги импрессионизма и постимпрессионизма рано или поздно вынуждены были признать, что эти произведения отличаются редчайшей красотой и глубоко реалистичны. Одно из лучших объединений наших советских художников «Бубновый валет» выросло под влиянием Сезанна и Матисса. Вождь «Бубнового валета» Петр Кончаловский в частных беседах со мной откровенно говорил об этом.
Можно смело сказать, что французские коллекции в музеях Пушкина и Эрмитажа одни из лучших в мире. Такого полного собрания Сезанна, Го гена и Матисса (раннего) ни в одном музее не найти. По признанию многих иностранных искусствоведов, без знакомства с этими коллекциями невозможно изучение импрессионизма со всеми его ответвлениями.
И если второй основатель импрессионизма Эдуард Мане (первым, как известно, был Клод Моне) у нас представлен слабее других, то это вина не коллекционеров или маршанов, а рынка, где работы знаменитого импрессионистского портретиста было в то время трудно достать.
Теперешние маршаны окружены любителями искусства, которые при удобном случае не прочь им продать свои работы и подработать. Это особая разновидность людей, играющая в художественной жизни Парижа заметную роль. Назвать их маршанами нельзя. Они считают это для себя оскорбительным. Их роль — только дополнять маршановский оркестр. Первые скрипки, конечно, в руках маршанов, создающих конъюнктуру рынка и оценивающих мастерство и вдохновение художника. В руках маршанов слава и бессмертие художника. По их совету и с их помощью собиратели картин покупают так называемых «валютных» художников.
Вся деятельность отеля «Друо» и маршанов тяжело отразилась на материальном быте художников среднего уровня (о молодых и начинающих не буду говорить). Иллюстрацией ко всему сказанному может служить заметка в русских «Последних новостях», появившаяся несколько дней назад:
Самоубийство русского художника
Вчера утром, в саду Обсерватории, возле фонтана Карно, найден труп русского художника Анатолия Доросева, 24 лет, жившего в доме 13 бис, рю Тибо. Доросев пустил себе пулю в лоб. В кармане покойного найдены его бумаги, 50 франков и письмо, написанное по-русски. Доросев пишет, что жизнь ему надоела и что он не может продолжать вести нищенское существование.
За последние три месяца это второй случай самоубийства художника. Никогда еще так плохо не жилось художнику в Париже. Тысячи художников должны жить «отхожим промыслом» и ждать того счастливого дня, когда маршан обратит на них внимание. Каждый мечтает быть проданным.
Какие разительные и печальные контрасты живут в сегодняшнем художественном Париже!
Выставка на тротуаре
Бродячая выставка парижских художников, именующая себя «Ордой» открылась на два дня на бульваре Распай около кафе «Ротонда».
На тротуарах — небольшие, наспех сбитые из фанеры щиты, иногда доски, ящики, холсты на голом асфальте и повсюду в старых золоченых рамах художественные произведения, где на изящных картонках значатся фамилии авторов.
Вокруг «Орды» толпа зрителей и покупателей. Яркая, разнородная, страстно увлекающаяся парижской живописью и скульптурой.
Ордисты, поддерживающие стиль жрецов уже ушедшей художественной жизни, выглядят так, точно их какой-то режиссер одел и загримировал для выставочного праздника. Старомодные бархатные костюмы, большие черные шляпы, кремовые банты и трубки, давно ушедшие в прошлое. Ордисты с утра до вечера степенно сидят на своих рабочих стульчиках, актерски курят и с покупателями, которых они считают «перспективными», ведут приятнейшие беседы о выдающихся парижских художниках и об их интересном творчестве.
Увлеченно наблюдая колоритные сценки купли и продажи картин на выставке, я невольно подумал: «Как это не похоже на то, что я наблюдал в отеле „Друо“! Здесь — простота, скромность, искренность. В отеле „Друо“ — маршанство, спекуляция и безжалостная эксплуатация художника».
Около угловой кабинки, у щита, на рабочем стульчике восседает пожилой художник, автор серии овеянных вангоговским духом натюрмортов и пейзажей. С распаленным энтузиазмом он что-то доказывает молодому американцу, видно, меценату, в светло-сером костюме и охристой шляпе. Покупатель слушает его внимательно, не отрывая глаз от голубого пейзажа «Люксембургский сад в праздничный день».
— Беру его, — радостно говорит «обработанный» американец.
Ордисты не расстаются с романтикой и живут так, точно всегда находятся на грани радости и благополучия. Тротуарный салон «Орда» — великолепный анахронизм! Многие черты прошлого прекрасно уживаются с современностью!
После закрытия выставки ордисты целый год живут воспоминаниями о радостной встрече с незнакомыми людьми, любящими и ценящими живопись.
Ордисты не знают искусствоведов, которых считают малосведущими в технике живописи. Каждый ордист — художник и искусствовед. У ордистов в Париже много своих коллекционеров, поддерживающих их в тяжелые дни. Вот почему они говорят о себе: «У нас есть огорченные, но нет пришибленных». У ордистов — свое, обжитое, уютное кафе, где они часто собираются и также говорят о своем настоящем и будущем.