В известной степени они оживляют Париж: художнические кафе, прессу, магазины. Их внешность носит импозантный характер. Большей частью огромные залы, украшенные художественно-декоративными коврами и мебелью, пышный каталог с тысячами номеров, изящные концерты, моднейшие наряды, богатые иностранцы — все это, несомненно, делает салоны эффектными и яркими и окружает их праздничной атмосферой. И все же… они мертвы и скучны.
Через час после открытия скучно глядеть на них. Вы стараетесь как можно скорее пробежать через все тридцать или пятьдесят густо обвешанных полотнами залов и выбраться на шумную площадь, где яркое небо, автомобили и даль бульваров вас освежают и успокаивают.
Салон Независимых — один из интереснейших салонов Парижа. С его именем связаны почти все последние завоевания современной французской живописи… Нео- и постимпрессионизм, кубизм и футуризм в нем родились и выросли. Все крупные «измы» последних двадцати лет неизменно появлялись под его (некогда брезентовой) крышей. Теперь это один из скучнейших салонов, перегруженный выставочной макулатурой. 39 лет и 39 выставок! Большой, сложный путь. Но с чего путь начался, и к чему он привел?!
Салон независимых всегда был ценен как выставка, где каждый любитель, непризнанный новатор, борец за новые живописные идеи мог за известное количество франков получить несколько квадратных метров выставочной стены. Каждый мог на таких условиях пробовать свои силы. В Салоне независимых никогда не было жюри. Это накладывало на него печать свободолюбия и независимости (отсюда и его название — «независимый»). Салон независимых до сих пор гордится тем, что в его залах на равных началах могут участвовать и известный, всеми признанный живописец и никому не известный дилетант.
Благодаря такому принципу на выставку зачастую, наряду с новаторами и левыми академистами, попадали совершенно не тронутые академической выучкой любители, приносившие с собой искренность и свежесть (черты, выделяющиеся особенно выгодно в салонах). Теперь этот благодатный принцип дает лишь одну макулатуру. Нет здорового и свежего искусства любителей, давших Анри Руссо и Утрилло. Есть опошленная средним потребителем «шикарная» и «мебельная» живопись.
Обесценивает салон, правда, еще то, что его покинули последние некогда украшавшие его крупные имена. Салон окончательно посерел.
Причин угасания салонов, конечно, много. Важнейшими из них, по моему убеждению, являются:
Отсутствие новых боевых идей. Все битвы закончены, все передовые идеи вошли в обиход ателье — все «измы» получили свое должное признание. Наступила эпоха усвоения достигнутого. Некие будни. Не синтез, конечно, как некоторые увлекающиеся критики пишут, а именно будни. Французский художник теперь занят тем, что «перебирает» уже найденное. Нет новых лозунгов. И это понятно: раз их нет в жизни, то их не может быть и в искусстве.
Перенесение центра актуальной живописи из залов Большого Дворца в залы торговцев картинами.
Обратимся к экспонатам Салона. Их свыше 5000. Детально рассмотреть все это море картин, гипсов и камней, естественно, невозможно. Многого не заметишь. Французов в Салоне независимых, как и в других салонах, сравнительно немного. Преобладают иностранцы: англичане, американцы, немцы, швейцарцы, японцы и, как всегда, русские.
Отсутствие больших французских имен дало возможность нашим русским художникам занять на выставке довольно видное место. Думаю, что не преувеличу, если скажу, что наиболее интересными живописцами и скульпторами в салоне являются русские. Это могло бы польстить нашему самолюбию, если бы не грустное сознание того, что ансамбль у «Независимых» в этом году исключительно слабый.
Кроме того, не следует забывать, что наши русские художники — почти все полуфранцузы. Русского, кроме фамилии, в них мало. И все же они лучше других. Мы их выделим и рассмотрим.
В первую очередь обратимся к тем, кого мы недостаточно хорошо знали по московским выставкам. Возьмем Ларионова, Гончарову и Анненкова. Ларионов представлен (как каждый участник Салона) двумя полотнами. Это — давно вышедший в тираж вождь старой московской группировки «Ослиный хвост». Работы — русский примитив во французском вкусе. Русский лубок с поправками Матисса и Дерена. Правда, на полотнах, требующих пояснения, дата — 1907 г. Странным все же кажется такое отношение к зрителю: выставлять то, что было написано 20 лет назад. И написано было, следует добавить, в известных локальных условиях борьбы против эстетизма в нашей дореволюционной живописи. И неудивительно, что его картины, особенно на фоне сегодняшнего Парижа, не интересны.
Гончарова выставила два больших полотна. Написаны в бело-желтых и желто-черных тонах. Вещи интересные. Привлекательные. В них есть экспрессия и своеобразный, присущий ее работам последних лет, гротескный стиль. К их недостаткам следует отнести опасную в живописи стилизацию формы и цвета, что придает ее работам некоторый театральный дух. Невольно вспоминаешь прошлое этих двух талантливых и интересных художников, давших нашему искусству ряд ценных работ и игравших некогда большую роль в московской художественной жизни.
Надо думать, что упадок, наблюдаемый в их творчестве, — результат влияния не только одного театра, но, главным образом, оторванности от родной и близкой им Москвы. Очевидно, оторванность от России мстит за себя не только одним живущим здесь литераторам, но и художникам.
В значительной степени сказанное относится и к третьему художнику этой группы — Анненкову, давшему натюрморт и пейзаж. У Анненкова есть характерная особенность — делать обязательно левые и модные вещи. Это производит неприятное впечатление. Искусство его — холодное, мозговое, исключительно формалистское. Тему он, очевидно, рассматривает как элемент принудительного порядка. Ни страсти, ни темперамента, ни чувства. Большей частью холодный вкус и добросовестные знания Пикассо и Брака эпохи 1915 года.
Обратимся к тем художникам, которых в Советском Союзе мало или совсем не знают. Их основной принцип — делать, прежде всего, «хорошо обработанную картину». Это группа, ставящая в искусстве превыше всего ремесло, выросла и развилась на чисто французских буржуазных идеях. Основное качество искусства, с их точки зрения, форма. Все остальное не существенно. Это о них, вероятно, когда-то Плеханов написал: «Их внимание привлекает лишь поверхность скорлупового явления». Это именно художники, работающие над скорлупой явлений. Их недостаток одновременно является и их достоинством. Отнимите у них все технические экзерсисы — и у них мало что останется. Их болезнь — болезнь многих французских художников.
Из русской группы здесь следует отметить Терешковича, художника молодого и уже известного. Терешкович начал с подражания Анри Руссо, потом «пережил» Утрилло, затем «имел роман» с Сутиным и кончил тем, что выработал собственный своеобразный стиль. Есть свой подход, свой акцент. И свое наблюдение. Терешкович умеет делать красивые вещи. У него приятная палитра и тонкое письмо. Его работы лишены большой силы и напряжения. Но этот недостаток компенсируется наличием ценного и редкого в его среде достоинства: в них ощущается тонкий лиризм. Терешкович не большой, но приятный художник.
Не лишен живописных достоинств Эпштейн. Его две картины «Жизнь и быт марсельских проституток», написанные в ярких тонах, производят экспрессивное впечатление.
Мане-Кац, молодой талантливый художник, представлен двумя большими желто-черными полотнами, из коих меньшее — «Отдых» — написано живописно и выразительно. С большим напряжением. Приятно и ценно, что, кроме формальных достоинств, в его картинах чувствуется острый психологизм. Отрицательной чертой его искусства является то, что он работает без натуры. Но чтобы уверенно работать, не пользуясь натурой, нужно иметь огромный опыт, которого у молодого Каца нет и быть не может.
Константиновский выставил два крепко написанных пейзажа. Приятен лиричный и тонкий Фотинский. Арапов, молодой и довольно даровитый художник, дал два полотна — «Ню», о которых он сам плохо отзывается. Трудно с ним не согласиться. Глущенко — художник, стремящийся к внешней красивости. Его «девушки» написаны в красивой, но искусственной гамме. Добросовестно, но без темперамента написан пейзаж Козловым.
Фазини (брат писателя Ильфа) выставил работы, в которых чувствуется влияние модного французского художника, основателя кубизма — Брака. Много культуры, вкуса, но мало оригинальности и тепла.
Это, конечно, не все русские художники. Просмотрены только те, которые врезались в память и которых я лично знаю.
Нужно отметить еще красивых Л. Зака, Мандельштама, Бунатьяна, Конопоцкого, Редька, Гущина, Блюма, Полякова и Ириса.
Из французов нельзя не отметить работы старого президента и отца неоимпрессионизма Поля Синьяка. Его работы выделяются среди тысяч полотен не только своей неподражаемой, яркой и свежей цветовой гаммой, но и глубокой искренностью. Он не меняется, остался таким, каким был двадцать лет назад.
Покидая это скучное, утомляющее море полотен, я невольно подумал: «Как много банальных, серых „ню“ и слащавых цветочков и как мало портретов тех, которые создали современный, красивый и культурный Париж. Насколько салон был бы интереснее и ближе к жизни!»
Париж, 1929
Из дневника
Париж. 1927 год. 1-е октября. Лениво идут гнилые дожди. Полина приносит с базара прекрасные фрукты. Я их пишу. Решил усилить яркость на целую октаву. Помогут Боннар и Ренуар. Работаю также на набережной Жорес. В восторге от канала, барж, обслуживающих их моряков и монументальных угольщиков. Написал несколько серых пейзажей. Мне кажется, что серая гамма самая трудная, самая богатая и самая парижская. Вспоминаю парижский образ поэта Волошина — «серая роза». Ах, эти серые, перламутровые просторы!
Небо французов научили писать англичане. Тернер и Констебль были их учителями. Вспоминаю, с каким восхищением писал об их небесном мастерстве Делакруа. Наш Левитан также признавал их заслуги.