Вы не найдете среди наших искусствоведов старшего поколения таких, как он, которые умели бы так талантливо строить фразу. Так ярко, крепко, выразительно и свежо. Я очень любил его блестящий язык.
Несколько слов о стиле его статей. Вы не найдете у Щекотова ни одной статьи с вялым или равнодушным стилем.
Все, что он писал, насыщено жаром мысли и сердца. Художественную критику он воспринимал как литературу. Может быть, поэтому он хорошо понимал сладкую тираническую власть живописи. Умел с искусством ладить и дружить.
Относится к 1941 году.
Из далеких времен прошлого благодарная память приносит еще одно яркое воспоминание о Щекотове. Когда впервые над Москвой появились фашистские стервятники, мы, жители Масловки, собирались в производственном доме. Возбужденные неожиданными событиями, мы долго спорили о том, что нам делать? Кто-то из присутствующих громко бросил плакатную фразу: «Художники должны быть в авангарде патриотов». «Правильно», — послышались ответные голоса. Кто-то достал альбом и начал записывать тех, кто хочет быть в авангарде. Записались все. Потом, собравшись, отправились к воинскому начальнику, и тот нам деловито сказал:
— Вы будете ополченцами.
Мы обрадовались.
Впереди всех был Щекотов.
Мое слово на вечере, посвященном памяти Николая Михайловича Щекотова 7 июня 1946 г. в Доме художника:
Как богато одаренный человек, Николай Михайлович совмещал в себе разнообразные черты, которые, когда вы их близко и внимательно рассматривали, представляли один цельный, гармонично слитый душевный мир.
Убежденный добряк, он быстро и надолго завоевывал симпатию и дружбу художников. Он высоко ценил мастеров, чье искусство таило в себе новаторские признаки. Для таких художников он находил мягкие и крылатые фразы. Но когда он встречал картины и этюды с бедным банальным творческим миром, он смело, невзирая на звание и чины их автора, критиковал их недостатки и ошибки.
Щекотов в искусстве терпеть не мог ничего стандартного и равнодушного и вел с ним беспощадную войну.
Пожалуй, самым плохим искусством он считал такое, которое родилось и выросло на почве равнодушия. Здесь он не делал никаких уступок.
— Да ведь это сделано равнодушной рукой и холодным сердцем! — восклицал он с пылающим лицом.
Записки из блокнота (1940)
На Верхней Масловке
Февраль
Василий Мешков
Небритый, грузный с мягким сердцем. Теплый парень. Бородка с проседью и круглые, мясистые пальцы.
Он работает сейчас ежедневно. Все пейзажит. Пишет с потрясающей скоростью. Утром в 11 часов на мольберте я видел чистый холст. В 12 часов, зайдя к нему, я нашел уже почти законченный пейзаж с романтическим небом, деревьями и берегами.
Он любит живопись и всласть пьет это крепкое вино.
Сегодня, угощая чаем, он мне говорил о нашей живописи:
— Противная тройка: Герасимов, Ефанов и Модоров. Не выношу их живописи. Мерзко глядеть. Возьми балерину Герасимова. Разве она может держаться рядом с другими вещами в Третьяковке? Она же падает.
Мешков кажется взволнованным.
— А этот хвостун Модоров? Тошнит глядеть на него. Все с фотографии шпарит. Или возьми Кацмана. Портрет Ворошилова. Это же мыльный завод. Что за штука!
Мешков краснеет. Глаза горят, руки сжаты.
— Не пойму я — что делается? Ничего не пойму… Знаешь, как они пишут? Как когда-то заказные художники писали заказные портреты… Только теперь пишут хуже. Ей-богу.
У Мешкова, наряду с большим количеством вялых, безвкусных работ, встречаются удивительно вкусные, тонко сделанные вещи в стиле «последнего барбизона». Он хороший художник, только окружение его никудышное. Ему бы отделаться от ахровских друзей.
26 февраля
Опять вечеринка у Кончаловского. В связи с вечером, устроенным в редакции «Советское искусство» по моей инициативе.
На вечеринке, кроме хозяев, были Осмеркин, Ражин и я.
Ели и много пили. Ражин и Осмеркин опьянели и много говорили. Кончаловский был в радостном настроении. Пел испанские песенки. После пения, в качестве сладкого, разговоры о художниках. Он с большим мастерством рассказывал о посещении им Герасимова.
— Сколько в нем и в его искусстве от провинциала! Показывал натюрморты — пошлятина! Сам пошляк и искусство его пошлятина! У него нет ни рисунка, ни цвета. Все это кое-как и приблизительно. А цветы его. Розы!
1945. А. Нюренберг Автопортрет. Бумага, тушь. 25.5×18.5
Кончаловский рассмеялся.
Ольга Васильевна рассказывала, как им показывали работы. Едко и ехидно.
— Разве это искусство! Большинство вещей по фото. А розы его будто ломовым извозчиком написаны.
Одесские художники
Если бы одесситы догадались устроить выставку работ своих стариков! Она бы произвела сильнейшее впечатление. Москва бы ахнула. Молодежь имела бы на долгое время своих настоящих учителей!
Имена: Костанди, Нилуса, Ладыженского, Головкова, Дворникова должны получить настоящую оценку. Пора их реабилитировать.
Какими жалкими и некультурными на их фоне покажутся наши неопередвижники Иогансон, Ефанов и другие.
Скульптор Теннер
Приехал из Одессы скульптор Теннер. Хороший работник и теплейший человек. Он рассказывал о своей жизни. Детство, юность. Зрелые годы.
Он скульптор, врач и садовод.
Из всего рассказанного запомнился случай с копией статуи Фрунзе. Войдя однажды утром в мастерскую, он заметил, что голова пятиметровой лошади и шея с куском груди сползают на пол. Весу было в сползавшей массе не менее 300 пудов. На глазах тихо сползала масса глины. Теннер схватил себя за голову. Раздался оглушительный треск. Все рухнуло. Стоявший рядом табурет был раздавлен в щепки.
Так Теннер простоял, держа себя за голову, несколько минут.
Вошла уборщица. Увидев все это, она сказала:
— Что вы убиваетесь? Все это исправимо. Вот у меня было горе! И не исправимое! Сына единственного потеряла… Попал под трамвай… Я его разбитую голову с мозгами держала… Вот так! Не умерла, примирилась…
Теннер успокоился. Утром он у себя обнаружил седые волосы на висках.
Несчастье произошло потому, что в деревянных частях каркаса завелся грибок. Он съел дерево. Оно стало трухлявым.
Дочь художника Нина Нюренберг/Нина Алексеевна Нелина (1923–1966) в 1945 г на Верхней Масловке
Партийное собрание
Поздней осенью этого года приняли в партию троих: Соколова-Скаля, Иогансона и Покаржевского.
Я не ходил на собрания. Мне трудновато было бы сидеть в партере и спокойно глядеть на то, что делается на сцене. Сердце не выдержало бы.
Все трое были, я знаю и помню, очень далеки от советской власти в годы Революции. Скаля бежал к белым в Сибирь и был в компании Михайлова у Колчака. Иогансон бежал на Украину и жил в г. Александрии у знаменитого погромщика Григорьева. А Покаржевский? Этот не был у белых, но его семья, я хорошо знаю, была антисемитски и реакционно настроена. Его отец был мастером на самом антисоветском заводе Эльборга. На этом заводе убивали жидов и коммунистов. Рабочие и, особенно, мастера несколько раз выступали против большевиков. Кроме всего этого, Покаржевский был в царской ставке и писал царские картины.
Хороша тройка! Сейчас они свое прошлое считают навсегда погибшим и потусторонним. Еще бы. Избалованные, окруженные почестями, заваленные заказами, они поют советские песенки.
В газете «Правда»
В «Правде» в отделе искусства работает некий Красногуб, человек, слабо разбирающийся в делах живописи. Мне рассказывали о нем анекдотический случай. Будучи на одной выставке, он спросил художника: «Скажите, это сангина или этюд?»
Он часто обращался ко мне за советом, но не всегда слушался меня. Сбивал его с толку известный склочник (так его называют в редакции) Кеменов.
Сегодня т. Ярославский выступил на закрытом совещании правдистов и обрушился на «деятельность бездарного Красногуба». Господину пришлось покинуть редакцию.
Это второй бездарный работник на изоучастке газеты. Родионович, Красногуб. Они уходят, и это их качество — главное. Но пока они уйдут, сколько мы мытарств и нервов тратим!
Кацман!
Провинциал с провинциальным умом, сердцем и искусством.
Некогда в дни юности, находясь в психиатрической лечебнице, он сошелся со своей сиделкой, которая стала его женой.
Подвержен жестоким депрессиям. Они посещают его почти ежегодно. Тогда он уходит в себя. По окончании депрессии он становится необычайно активен, агрессивен. Мы все предпочитаем его в депрессивном периоде. С ним можно тогда иметь дело.
Человек тяжелый, драчливый, сварливый. Не лишен остроумия, правда, оно не всегда тонко. Любит сплетничать и поучать. Напыщен и риторичен.
Он любит рисоваться оторвавшимся от еврейства. Кичится своим выкрестским прошлым. Но в нем много от самого отрицательного типа иудеев. Это о нем Гейне сказал: «Плохой еврей хуже плохого христианина».
Его наивность в вопросах живописи безгранична. С ним невозможно спорить об искусстве. Щекотов о нем сказал, что у него «свиной глаз». Правильное определение. «Дега неплох, но Бродский большой мастер». Котов для него не хуже Ренуара.
Мы, его приятели, делаем постоянную скидку на его «больную психологию». В минуты возбуждения он бывает ярок. И его мозг хорошо работает. Недавно он дал острый набросок Зенкевича. Несколько мыслей из этого наброска:
— Я его не считаю художником. Это дилетант. Он рисует одни вазочки, и то по рецептам и книжкам французских художников. Он с ума сошел на яблонях. И ими живет, точно это самое главное в жизни.
Это был бедный художник. И всегда плакался в жилетку. И вдруг дача в 40 тысяч. И ум появился, и ловкость, и материальный опыт.
Он всех считает дураками, дерьмом. Перельман рассказывает о нем: «Он не любит музыки, детей и зверей». Очень показательно.
Его тяжелый характер Перельман (да и сам Кацман) объясняют тем, что у него было «жуткое детство». Отец алкоголик. Избивал мать, детей. Среда была аховая. И Жене негде было нормально развиваться. Вот, мол, и результаты. Пусть так! От этого нам, сталкивающимся с ним, не легче.
Статья Грабаря
Сегодня в «Правде» помещена статья И. Грабаря о художественных журналах. Статья с положительной оценкой журналов «Искусства» и «Творчества». И это вопреки склочным делам группы Кеменова и Соколовой, все делавшим для того, чтобы состряпать антибескиновскую статью.
В статье есть одна искренняя (это редкость в писаниях Грабаря!) фраза:
«Журнал слишком занят одной группой художников, без конца лансируя их. Между тем, история показывает, что часто раздуваемые художники впоследствии развенчиваются временем. И художники, стоящие в тени, занимают первые места».
Выборы в МОССХ
Кончились выборы в МОССХ. У большинства художников полуравнодушное отношение к выборам. Объясняется это неверием в истинность двух предыдущих правлений. Говорят: были и будут дельцы.
Особенно много раздражения против Александра Герасимова и его компании — остатка сгнившего давно АХРа. Этот «купец Епишкин» (так его назвал критик Хвойник) гладко провел роль хитрейшего председателя МОССХа. При нем была сделана кормушка для Модорова, Яковлева, Котова и других.
Характерно, что вскормленный им Модоров теперь так отзывается о своем меценате:
— Это человек, который думает только о себе.
Сейчас будет шефствовать Сергей Герасимов — самый хитрый и фальшивый человек в МОССХе. При нем опять расцветут выцветшие герои — Родионов, Чернышев, Почиталов и др.
Каждый председатель приводит свою гастрономию и своих прихлебателей.
В правление вошло несколько художников из умершего «Бубнового валета» (из французского лагеря): Кончаловский, Куприн, Осмеркин. В связи с этим забеспокоились старые ахровцы, увидевшие в этом событии бунт и победу левых.
Бедные умы! Опять первыми были Кацман и его свита, от которых крепко разит нафталином. О советском искусстве, о его судьбе, о его путях — мало думают эти ребята. Главная война ведется вокруг пирогов и сладкого.
Диспут в мастерской
Вчера в мастерской Перельмана состоялся импровизированный диспут на тему «АХР и другие». Участники — зав. худчастью Музея Революции Над. Евг. Добычина и Перельман.
Добычина произнесла жесткую речь:
— АХР — союз русского народа. Это бей жидов, спасай Россию. Самая некультурная часть была собрана там. Советская идеология была пристегнута. Это античеловеческие люди. Были среди них и честные, но в очень небольшом количестве. Они не дали ничего нового. Над живописью не работали. Ни одного мало-мальски приличного произведения. Они были заняты больше криками «ура!»
Перельман отвечал сдержанно и искусственно книжно:
— Мы стояли на марксистской точке зрения (в чем это выразилось, он не сказал). Ведь по логике Ленина искусство должно было быть массовым (но он не сказал, что Ленин не имел в виду плохое искусство).
Перельман для иллюстрации своих мыслей попачкал Кончаловского. Церковный человек, мол…
Но Перельман не сказал, что он и Кацман делали до Революции. Они писали религиозные портреты.
В общем, диспут показал, что оба диспутера много актерствовали и ломались. Как Добычина, так и Перельман способны на фальшивый, наигранный тон.
2 марта
Открылась одна из первых групповых выставок. Лентулов, Зенкевич и Чернышев.
Ярко и эффектно выступил Лентулов. Сейчас совершенно очевидно, что перед нами один из крупнейших живописцев-колористов. Пожалуй, отдельные вещи получше сделаны, чем у Кончаловского. Лентулов умеет очень тонко выражаться. Его цветовые гаммы голубо-розовые и лилово-бледно-зеленые — первосортны. Кончаловский кажется рядом с ним грубоватым.
К сожалению, он плохо рисует, и его автопортрет, несмотря на ряд ценных живописных качеств, не ценен. Плохи руки и шея. Обидно — вещь очень тонко задумана и тепло рассказана.
Какими жалкими рядом с ним кажутся наши ведущие художники. Ефанов, Иогансон, Герасимовы, и А., и С.
Пожалуй, единственным недостатком в работах Лентулова бывает часто заметный эклектизм. Немного от Марке, чуть от Боннара или Ван-Гога.
Но он берет со вкусом и тактом.
2 марта
Открылся пленум Оргкомитета, подготавливающего будущие формы профессиональной и художественной жизни страны. Скучно и вяло выступают наши организаторы.
Председатель собрания Ряжский с присущей ему тоскливостью ведет сонную работу. Это холоднейший человек изофронта.
Периферия стремится броситься в атаку, но никто не собирается поддерживать ее стремления. Она зевает и волнуется.
Молодые одесситы
Был у Глускина. Один из молодых одесситов. Вся эта группа талантлива. И культурно пользуется своим ремеслом. Они пишут натюрморты и пейзажи. Часто неплохие. Портреты им не удаются. Они, в большинстве своем, плохо рисуют. Но этот недостаток искупается тонкой живописью. К числу их недостатков следует отнести широко расцветший среди них неприятный тон самохвальства. Они, несмотря на внешнюю скромность, часто эгоцентричны. Есть даже душок мании величия. Это и у Перуцкого, и Соколика, и у Глускина.
Все они имеют право на большее место в Москве. Живут они, как правило, на отсеке, варясь в соку своих узких дел. Они вызывают двоякое чувство и жалости, и раздражения.
У Глускина я видел несколько пейзажей, написанных под влиянием умершего Палева. Неплохие. С тактом и чувством.
Творческие обсуждения
Выступал на обсуждении троих: Лентулова, Чернышева и Зенкевича.
В творческих обсуждениях есть нечто от банкета. Люди с бокалами вина стоят перед смущенным юбиляром и говорят напыщенные и сладкие слова. Чего только не говорят! И… замечательный мастер, настоящий социалистический реалист, и что… Лувр и галерея Уффици дерутся между собой за обладание его работами, и что потомство через 100 лет с глубокой благодарностью вспомнит о нем…
Через час-два после таких речей ораторы забывают не только то, что они говорили о художнике, но и самого художника.
Сегодня в беседе с рисовальщиком Могилевским коснулись Тихомирова.
Странный человек. Всю жизнь подражает французам и говорит о них, как о великих художниках, а когда ему приходится выступать — то слышишь самое реакционное и мрачное.
Кацманы, Модоровы и Герасимовы, не думаете ли вы, что это так называемая коньюктуровщина?
Мы его называем «херувимом ахровским».
15 августа
Сенсационное сообщение Верхнемасловского ТАССа: ушли в отставку Бескина Осипа.
Около восьми лет этот «пижон», как его называл Щекотов, редактировал два единственных и крупных журнала: «Искусство» и «Творчество». С его уходом кончается эпоха и карьера целой группы людей, засевших в небольших, но теплых редакциях.
Среди художников много разговоров. Бывшие правые злорадствуют, бывшие левые в унынии, середняки одним глазом плачут, другим радуются. В общем, все как будто довольны, что Бескин уходит в долгосрочный отпуск.
О нем говорили разное.
Одни: делец, болтун, говорун, невежда.
Другие: талантливый организатор, умница, добряк.
Хвойник, не любивший его: знаменитый водолей, мировой водоносец.
Щекотов: неплохой человек, но ничего не понимает. Пижон.
Соколова, не переваривавшая его: удивляется, как такой малограмотный в делах живописи человек мог столько лет руководить двумя художественными журналами.
Перельман: дерьмо.
Кацман: проходимец.
Кончаловский: ни Герасимов, ни Иогансон. Он Ефанова и Пластова считает художниками первого сорта.
Я и Тихомиров его пожалели и выразили ему искреннее соболезнование. Это чувство у нас укрепилось, когда мы узнали, что вместо него назначен Сысоев, человек, на фоне которого Бескин кажется Вазари и Бенуа.
Особенно много венков ждут от бывших формалистов, с которыми дон-кихотовски боролся Бескин.
Я позвонил ему и спросил:
— Что случилось?
Он отвечал эпически:
— Ничего. Новые люди в Комитете по делам искусства, и они хотят новых редакторов. Но я не ухожу с изофронта и еще больше буду работать как критик.
Высказывания
Машков, обычно в разговоре дико косноязычный и неистребимый трепач, сегодня мне сказал:
— Мне надоели истинно русские натуралисты.
Кацман сказал мне:
— Нет ни формалистов, ни натуралистов. Есть хорошие и плохие художники. Эту формулу мы поддерживали в прошлые годы. И за нее нам от Бескиных часто доставалось.
Август
В Музее Революции директор Питерский в кабинете мягко-сердечно сказал мне:
— В музее нашем много плохих вещей. Надо их убрать. Вообще надо почистить музей. Помогите нам. Вот взять вещь Мошкевича: противно глядеть на нее.
Я: — В музее есть много слабых вещей. Это верно. Но как их убрать?
Питерский: — А вы обойдите с товарищами людей из художественного совета и убедите. Наметьте, а мы уж все сделаем.
Я подумал: — Тогда придется пять седьмых убрать со стен музея.
П.: — В наших музеях развелось столько макулатуры, что тошно глядеть.
Скульпторы
Мне жаловался один скульптор на террор скульптурных акул вроде Меркурова:
— Эти обжоры никак не могут нажраться и никому не дают возможности работать над революционной темой.
Бывший председатель Союза скульпторов сказал о Меркурове:
— Лучше с ним не иметь дела. С ним правды не стоит искать.
Натурщик
Нашел натурщика, похожего на Ленина. Я его встретил в трамвае. Он сошел на Трубной. Я за ним. Заговорил с ним. Он догадался и сразу сделался, очевидно, польщенным вниманием художника.
Чтобы проверить его череп, я его попросил заглянуть в сберкассу (дело было зимой, ближайшим местом была сберкасса).
Он согласился. Вошли. Он снял кепку. Я ахнул. Череп, форма лба — ленинские.
Я его постепенно заразил живописью и желанием позировать.
После поездки в Ленинград и знакомства с председателем Ленфильма он уверовал в свою великую миссию — быть носителем ленинского образа.
Приехал он в другом стиле. Стал другим. Возбужденным, аффективным. В кармане у него два десятка фото, на которых он показывает Ильича. Эти фото он буквально всем показывает. Создается впечатление, что он захворал манией какой-то: играть Ленина.
Разговоры
В связи с уходом Бескина говорят:
— Сколько их было! Только сосчитать — уже пальцев не хватает. Штеренберг, Равдеев, Курелин, Ловицкий, Кеменов и, наконец, Бескин.
По Лермонтову: «что люди, что их труд — они прошли, они пройдут».
Добавляют: но каждый из них, по мере сил, мешал нашему советскому искусству.
Кто-то сказал мне недавно:
— У нас на изофронте орлов нет, есть только подорлики. Правда, в своих карьерных делах они ведут себя, пожалуй, как настоящие орлы.
Такие, как Герасимов, Ефанов и Меркуров работают, как орлы. Размах крыльев этих ребят в кассах издательств — потрясающе велик.
Сентябрь
Сегодня звонил Хвойник.
Был он на открытии выставки и был поражен одним событием: вернулся из ссылки Абрам Эфрос.
— Он, знаете, был самым ярким экспонатом на выставке. Все глядели на него. Но тип не изменился. Эфрос — тот же. Характерно, что этот дядя ничему не научился и все позабыл. Та же развязность, то же высокомерие и те же жесты. Признаться, мы хорошо отдохнули от него. Лень опять с ним связываться. Утомительно и бесполезно. Уж как-нибудь про живем без этого озлобленного, неудачного Вазари. О нем можно сказать, что он лучше в роли мертвого льва, чем в роли живой собаки.
Сегодня в «Правде» статья о Репине. Десятилетие со дня смерти великого художника. Статья написана Лебедевым. Забавно в ней звучит один абзац:
«В картинах многих советских художников часто еще назойливо лезут в глаза мазки, цветовые пятна, мешающие воссозданию типических и индивидуальных черт человека».
Вот так обрадовал умной и глубокой мыслью! Нужно же додуматься до такой чепухи! И это говоря о Репине, художнике, которого всю жизнь обвиняли в мазках и цветовых пятнах.
Хвойник по этому поводу сказал:
— Что вы хотите! Это же глупый провинциал! Он ничего не знает и знать не хочет. Это все из шайки Сысоева и Михайлова, людей, считающих живопись чем-то ниже их достоинства.
Хвойник рассказывал о Н. Н. Соколовой, заведующей изоотдела «Советского искусства». Она делит мир на две группы людей: на тех, которые согласны дать статьи для «Советского искусства», и на тех, которые не согласны дать. Она потеряла всех друзей и даже недругов и вынуждена испытывать холодное одиночество.
Звонил Осмеркин, любитель телефонных разговоров:
— Знаешь, побывал на юге и расцвел. Очевидно, мы, южане, нужда емся в теплом воздухе. Другой тонус работы, другое состояние, пульс. Надо съездить туда и там работать. Художника все же тянет на родину.
На диспуте о левых и правых
Хорошо было бы для основного тезиса своего доклада взять объявление из метро: «Проходите слева — стойте справа. Зонтов и чемоданов не оставлять».
Ржезников, человек с думающей головой, сказал мне:
— Есть у нас совершенно выхолощенные художники. Они хорошо зарабатывают, но не творят. Они заняты только тем, как бы переписать какую-нибудь фотографию и хорошенько заработать. К таким я отношу Денисовского, Модорова и других в их стиле.
Ноябрь
Жаловался Тихомиров:
— Сегодня приставал ко мне Иогансон: «Дайте мне материалы для моего доклада „Пути советского изобразительного искусства“». Получил звание доктора искусствоведческих наук, а выпрашивает советы для го ловы. Хорош доктор, не знающий своего предмета!
Говорят, что этот доктор никогда не читал книг и что его никогда не видали в обществе книги.
4 декабря
Был у Кончаловского.
Были Фальк и другие. За ужином, как водится, говорили о наших изодельцах. Кончаловский с большим раздражением говорил о шайке дельцов, захватившей инициативу в устройстве выставки «Наши достижения».
— Они себе по залу отхватили, а о других не думают. Комитет во главе со Шквариковым приезжал ко мне упрашивать дать работы. Не хотелось, очень не хотелось. И все же дал. И что вы думаете? Эти молодчики зарезали все четыре портрета, отобранных комитетом. Я, как узнал — к Шкварикову. «Говорил я вам, что это лавочка? („И грязная“ — добавил я.) Вы обиделись. Теперь согласны». Шквариков меня успокоил: «Не волнуйтесь, Петр Петрович, все уладится. Ваши портреты будут висеть».
В. Мешков
На улице меня обнял Мешков. От него пахло вином.
— Амшей.
— Вася.
Разговорились.
— Бегу из дома верхнемасловского. Вот мертвечина. Знаешь, это ведь крематорий. И похож он по форме и архитектуре. Сволочь Герасимов. Это он выбирал стиль. Какая тоска и мертвечина в этом жутком сером доме. Все какие-то крысиные и мышиные люди. Разве такие жильцы могут что-нибудь хорошее создать! Ты не согласен со мной, Амшей?
Ко мне ходит народ. Придет кто-нибудь, а за ним сейчас же другой: «Ты его не приглашай, он такой-то и такой-то». Да черт с ним. Ходит этот хромой Симанович. Жалко его. Больной. Так нет. Выкинь его, выплюнь его. Почему?
Все сидят, запершись, закрывшись, и что-то делают. А что делают, черт их знает. Векселя ли фальшивые подделывают, деньги ли печатают. Черт их знает. Половина дома — богадельня, половина — крематорий.
Никто не веселится, не смеется, не хохочет. Зайдем к рабочей молодежи нашей. Живут по-настоящему, по-советски, а эти — гм.
И другой дом. Тот — лазарет. Стучусь недавно к Ефанову. Пять минут возился. Или жидкость прятал, или репродукции слизывал. Черт его знает! То же и у Петра Котова. Ну и публика.
В Ц. Б., центре всесоюзной халтуры и пошлости, висит стенгазета с заголовком «Искусство в массы».
Оргкомитет выставки «Наша Родина» устроился в здании старинной церкви. Касса выдачи авансов приютилась под фреской «Крещение Руси».
С. Герасимов, говоря о своем Ц. Б. художественных заказов, сказал:
— Это не Ц. Б., а Б…Ц.
Добычина говорит:
— С такой фамилией, как Шквариков, нельзя заведовать изотделом Комитета по делам искусства. Как нельзя заведовать больницей с фамилией Гробов.
В. Мешков говорит:
— Отец мой сказал: «После того, как я увидел сангины Кацмана, — я бросил свои и уже не могу ими заниматься».
О Василии Яковлеве: «Он — неплохой человек, только аферный».
О живописи:
— Трудно работать, трудно в руках кисть держать. Почему? На кисти висят Шквариковы, Быковы, Бескины. Слишком много груза!
1960. Моя девочка. Бумага, сангина. 21.5×17
Федор Богородский демонстративно счастлив своей семейной жизнью: «женой замечательной и гениальным сыном». Это заслонило собой всю его живопись.
Верхнюю Масловку называют «Нижней Монпарнасовкой».
Один и тот же натурщик позирует на разных этажах и в разных мастерских, в разных позах и ролях.
Так, один натурщик — пожилой, в поношенном костюме, с небритым желтым лицом человека, потерявшего вкус к жизни, — позировал на 5-м этаже в качестве вредителя, на 3-м — председателя колхоза, на 1-м в роли стахановца.
Бывает наоборот.
Закупочная комиссия
Закупочная комиссия обходит наш производственный дом на Масловке и закупает для выставки пейзажи и натюрморты. Чтобы сохранить установившуюся традицию, МОССХ назначил председателем комиссии художника, не пользующегося ни любовью, ни уважением художнической массы. Это, разумеется, натуралист, пишущий под цветные фотографии. Ходят слухи, что первым номером высокой деятельности комиссии было приобретение у ее председателя продукции на 43 000 рублей. В нашем доме комиссия приобрела картины только у трех художников, живущих на первом этаже. На сто двадцать мастерских это, конечно, маловато. Рассказывают, что на втором этаже комиссию встретили руганью. На третьем — фразами, в которых чувствовался накал нуждающихся. На четвертом — кулаками.
Небывалый в жизни дома скандал. Особенно всех возмутило то, что комиссия входила к нам, как в инфекционные камеры. Не здороваясь, не прощаясь, не разговаривая.
1962. Портрет внучки. Бумага, пастель. 50×37
1961. Москва. Амшей Нюренберг с женой Полиной на своей персональной выставке
1964, cентябрь
Виктор Перельман сегодня мне рассказывал:
«В час ночи телефонный звонок. Кто это надумал ночью звонить? Беру трубку…
— Виктор, ты?
— Я.
— Здорово! Говорит Саша Герасимов!
— Чего это ты так поздно людей беспокоишь? — спросил я его.
— Не спится… Все думаю…
— О чем же ты, Саша, думаешь?
— О том, что мало объективности было в моей общественной работе… — И, после долгого молчания: — Если бы мне пришлось вновь вести такую работу, я был бы более объективным…
1961. Москва. Амшей Нюренберг на персональной выставке: жена Полина, внучка Ольга, дочь Нина Нелина, Амшей Нюренберг
И правильно бы сделал…
— Да… Ну, Виктор, давай спать…. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!»
Матисс
Вчера в «Вечерней Москве» прочитал, что в возрасте 85 лет умер известный французский художник Анри Матисс. Мастер назван великим. Помещен его портрет.
С его именем уходит наша большая яркая живописная эпоха. Неистовый революционер, человек огромной культуры (пожалуй, самый культурный художник нашего времени) и живописец-новатор, познавший все виды мировой славы, Матисс всю жизнь боролся с сильными мира, стремясь свое яркое, радостное искусство донести до близких ему простых людей. Он справедливо считал себя демократом, убежденным гуманистом и дружил с коммунистами.
Я наблюдал Матисса в первые годы его блистательного взлета (1911–1912). Весь молодой Париж жил тогда его вкусом, умом, его живописной культурой. Кто из нас в молодости не был обязан ему своей яркой палитрой? Кто из нас не писал натюрморты и пейзажи, вдохновляясь его волнующим и покоряющим колоритом?
Матисс нас вдохновлял и учил.
В салонах (Весеннем и Осеннем) целые стены полотен свидетельствовали о его огромном влиянии на европейских и американских художников. Его ценили и любили почти во всех странах. Его необычайное творчество открыло новый, богатый живописный мир. Его философия была пропитана глубоким оптимизмом. Это он объявил, что цель живописи — украшать мир и давать людям отдых и радость. Это он мечтал свое искусство отдать тем, кто трудится.
В России Матисса собирали страстно полюбившие его Щукин и Морозов. Влияние Матисса на «Бубновый валет», на наши ранние политические плакаты, на театральные декорации, как известно, было велико.
Сегодня один художник, наклонив голову, с мучительной жалостью сообщил:
— Вы знаете, умер Матисс…
В «Огоньке» небольшая заметка. Матисс назван великим. Помещен его портрет. Какая получается грустная путаница: то Матисс — вождь западного и русского формализма, то он великий французский мастер. Если бы наши враги Матисса знали, что этот великий мастер мечтал быть членом компартии и умер горячим коммунистом.