Мой папа играл до старости. Он имел колоссальную выдержку. Три раза он сидел в фашистских концлагерях. И все три раза бежал. В Одессе его уже вели на расстрел. Он дал конвойному обручальное кольцо, и тот отпустил его. Отцу повезло: малый оказался румын. А вообще папа никогда не рассказывал о войне и не смотрел военных фильмов. Это все вранье, говорил он. Папа терпеть не мог все эти враки про войну и играл себе в футбол. А мама у нас была коммунист. О, это таки была мама! Но папа имел колоссальную выдержку плюс слава, и я всегда понимал, что прав папа.
И я тоже, разумеется, играл в футбол. Я играл в футбол без остановки с десяти утра до десяти вечера. На выдержку. У меня была такая дикая выдержка, что я, конечно, мог стать оперным певцом — на одной силе воли. Я до безумия любил оперу. Мы пролезали на все спектакли. Мальчишкой после войны я слышал их столько, что мог быть профессором консерватории. Но был один спектакль, после которого как запоют какую-нибудь арию, особенно из «Кармен», хохочу как сумасшедший. Давали Бизе. И пели: наша украинская знаменитость, русская певица, итальянец и румынский тенор. И каждый пел на родном языке. Одесситы валились из лож, так неслыханно это было смешно. Тогда я понял, что оперу надо исполнять только на итальянском.
Мне же так была дорога наша одесская интонация, что я в конце концов сделал эту изумительную речь, этот солнечный язык, пронизанный юмором в каждом звуке, своей профессией.
Сейчас мало осталось в Одессе тех одесситов, среди которых я вырос, тех, кто населял мой город, как населяет тело его душа. Они разъехались, развезли Одессу по кусочкам, и эти кусочки ставят свои интонационные ударения на улицах Израиля, Австралии, Америки, Канады…
Где, например, рыжий, который поджидал меня каждый день по дороге в школу в подворотне на Канаве? Он делал мне пальчиком «поди сюда» — и аккуратно отбирал у меня мою котлету. Иногда мама говорила: «Я не могу, я должна его видеть, кто съедает твое питание!» — и шла со мной. И в этом случае роковая подворотня всегда оставалась необитаема. Это была такая игра. А назавтра он снова делал пальчиком… Но когда ко мне приставали пацаны побольше (а меньше меня не было в Одессе, по-моему, никого), рыжий всегда оказывался рядом и бил всякого.
Где Вадик Карузо, многоженец, игрок и незначительный певец? Каждый вечер он надевал черный костюм, бриолинил свои черные кудри, брился до синевы и выходил на Дерибасовскую с коляской. Позади гордо вышагивали его пятнадцать жен, а Вадик гулял по Дерибасовской и на ходу играл с желающими в «девятку». Проигрывались костюмы, автомобили, дачи… Потом Вадик все спускал.
Это были приметы Одессы — как пляж, где все непрерывно поедали домашние припасы в безумном количестве, или как китобойная флотилия «Слава» с ее легендарным капитаном Соляником. Ах, что творилось, когда китобойцы приходили из восьмимесячного рейса! Их голодные жены с красными губами и синими цветами давили своих моряков в объятьях, как виноград, мы прыгали прямо с причала на мелкие суда и обдирали их на сувениры, а рынок на неделю заливал заморский товар. Ой, как гуляли китобойцы, как гуляла Одесса!
Больше я не вижу ничего этого, приезжая сюда. Мой город дал сильный крен, он вот-вот опрокинется и уйдет под воду, как подбитый кит.
Но кое-что осталось. Остались блестки одесского разговора. Это неистребимо, это в генах, и по этому коду я всегда узнаю Одессу — на Приморском бульваре и на брайтонской дощатой набережной.
Поднимаюсь недавно по лестнице в гостинице «Красная». Швейцар кричит снизу: «Молодой человек! Молодой человек!» Слышу, уборщица реагирует: «Ну что орешь? Он правильно не оборачивается. Какой он молодой — погляди, сколько ему осталось!»
Встречаю на Пушкинской знакомую: «Наташа! Ты прекрасно выглядишь!» — «Это я еще плохо себя чувствую!»
Я совершенно убежден, что все это написано зря. Такие модуляции невозможно передать на бумаге. Это умеет один Миша Жванецкий. Впрочем, мне так только кажется — потому что я произношу и слышу все, что он пишет. Так же певец, вероятно, слышит оперу, читая партитуру, а футболист напрягает соответствующие группы мышц, слушая по радио репортаж с матча.
Что вовсе не означает, что можно описать оперу или футбол. Или драку. Или Одессу.
На пляж Одесса собиралась так…
Поход на пляж — это был ритуал.
Выбиралось по несколько семей. Распределялись обязанности: кто берет водку, кто рыбу, кто салаты, кто арбуз, кто воду и так далее. В пятницу утром, часов в шесть, на Привозе все это закупалось — и начиналась готовка. К вечеру трапеза была готова. Усталые хозяйки собирали детей, чтобы в субботу пораньше пойти на пляж: нужно было занять хорошие места. Детям обещали купание, мороженое, карусель…
Часов в десять вечера вся Одесса смотрела на небо — есть ли звезды. Как правило, небо было чистым, в звездах, — и, как правило, утром шел дождь…
Дети спали. Мужчины спали. Женщины звонили друг другу:
— Как твои?
— Спят! А твои?
— Спят!
— Ну завтра пойдем!..
А назавтра дождь еще больше…
Но мы возьмем ту удачную субботу, когда погода чудная — солнце, тепло! Все идут на пляж.
Одесса ходила на Ланжерон, в Аркадию (бомонд), на фонтанские пляжи — от восьмой до шестнадцатой станции. Были еще Люстдорф и Лузановка, закрытый пляж санатория Чкалова… Но мало кто знал самый лучший в Одессе пляж — Австрийский. Он находился в порту, куда мы, пацаны, могли попасть только через забор. Роскошное место: песочек чистый, вода прозрачная, а самое главное — волнорез, маяк, уходящий далеко в море. Оттуда мы прыгали в воду, ловили рыбу, наблюдали за дельфинами. Рыбы тогда было много, особенно бычков.
А с домашними мы ходили на Ланжерон: близко, через парк.
Субботние сборы заканчивались где-то к часу дня, и до пляжа добирались часам к двум. В самую жару…
Всю дорогу слышались крики мамаш:
— Илюша, иди сюда!
— Рома, не трогай кошку!
— Додик, помоги маме нести!
Женщины тащили кошелки, мужчины шли впереди, вели разговоры: о футболе, о том, кого посадили, где заработать…
Минут через двадцать на горизонте появлялась полоса моря. Оно играло блестками, манило.
Потные, мокрые, мы входили в парк. Начинались споры, куда идти: то ли здесь, в парке, сесть на траву, то ли спускаться к воде.
— К воде, к воде! — кричали дети.
Но отцы уже расстилали клеенку. А женщины выкладывали еду…
Настало время рассказать, что брали с собой. Итак, пляжное меню: помидоры, огурцы, салат «оливье», котлеты из барабульки (рыбка такая), говяжьи котлеты, жареная печенка, жареная курица, селедка с картошкой, черноморская скумбрия (тогда она еще была) — копченая, соленая, жареная, деликатесы — фаршированная рыба, фаршированная куриная шейка, малосольные огурчики, много хлеба. Напитки: водка, пиво, вода.
Пока все это выкладывалось, дети кричали:
— Хочу купаться! Мне обещали!..
Ведь по дороге на пляж детям говорили:
— Вот придем — будете купаться. Нырять, плавать! Загорать! Строить песочные замки!..
Ну а пока:
— Сиди!.. Никуда!.. Пойдешь с папой!.. Сейчас покушаем…
А мужчины уже разливают по рюмкам. А женщины уже едят…
Из репродуктора сладкоголосо поют Ободзинский, Магомаев, Бейбутов, Утесов. Громко…
Только подняли рюмки «за здоровье» — в центр еды падает мяч! Скачет по рыбе, размазывает оливье…
Зловещая пауза. Самый нервный вспарывает брюхо мячу. Крики:
— Что ты делаешь?
— Тебе жить надоело?!
В ответ:
— Сиди, а то мы встанем!..
И вдруг узнают друг друга:
— О! Гриша, привет! Как Миша?
— Ничего! Это как раз его мяч!..
Хохот.
— Ну, будем здоровы!..
Истерический крик:
— Мама! Хочу купаться!..
— Сейчас дядя Леня пойдет с вами. Да, дядя Леня?
— Почему я?!
— А кто? Пушкин? Иди! Иди!
— Ладно, пошли…
Один уходит, все продолжают есть. Ободзинский поет, подключается Радж Капур. Все едят, все подпевают: «абара я, а-а-а-а, абара я, а-а-а-а…» Никто из взрослых не идет купаться. Через час мужчины отваливаются и засыпают…
Женщины закуривают и начинают обсуждать жизнь. Вдруг одна вспоминает:
— А где дети?!
Бежит к морю и еще издалека истерически кричит:
— Миша, выйди с воды!.. Миша! Ты уже синий! Я тебе руки-ноги поломаю!.. Ты теперь у меня увидишь море!.. Паразит, выходи! Ты весь дрожишь!.. Я иду за папой!.. Не выйдешь?!! Так, теперь ты будешь купаться только под душем!..
Он неохотно выходит, получает крепкий шлепок по мокрым трусам и по затылку, жутко ревет. Она его успокаивает. Он ревет еще громче. А пляжники говорят своим детям:
— Видишь? И ты получишь!..
Мужчины просыпаются, выпивают, закусывают — и освобождают место для карт или домино.
Играют обычно на деньги. Азартно. Жены тайком следят, кто сколько проиграл. Едят — беспрерывно!
Игра продолжается часа два. И вдруг кто-то говорит:
— Пошли купаться!
— Да, да, — кричат дети, — купаться, купаться!
— Вот вы как раз и не пойдете. Вы наказаны! Купаться будете в следующую субботу…
Солнце уже почти скрылось за деревьями. А значит, наступает время сладкого стола: арбуз, груши, виноград — и торт!
Внезапно появляются соседи:
— Мы до вас. Вы не пробовали еще нашей рыбки… А? Под водочку хорошо пойдет!
— Витя! Лена! Вика! Маша! Дети! Все сюда!.. Разрешите выпить за ваше здоровье, за ваших детей, чтоб они нам были здоровенькими, и за нашу Одессу!
— Хай нам усім щастить!
И опять все закусывают — это уже вместе со сладким столом. Песни, танцы в купальниках, с полными животами, свисающими до колен…
И вдруг на тебе — дождь!.. Лихорадочные сборы, все в кучу — и бегом к трамваю. А он — битком! Кто-то животом вдавливает висящих на ступеньках. Дождь как из ведра!
Спокойно, не спеша подходит красный от выпитого Моня и говорит:
— Все в автобус! Я взял автобус, он нас развезет.