— Опять еврей? — спросил я Эльдара Александровича.
— Да! Фамилия Коган.
Я попросил упростить фамилию. Просьба была удовлетворена: мой герой стал Лозовским…
Роль эта писалась специально на меня и постепенно из эпизода превратилась в почти главную. Фильм, по-моему, очень смешной. Ну а Лия Ахеджакова, Людмила Гурченко, Ирина Купченко, Светлана Крючкова — эти имена говорят сами за себя.
За что я все-таки люблю кино? За фанатичную преданность ему тех, кто снимается, и тех, кто снимает. При нашей-то технике, при наших условиях — даже сейчас, а уж раньше!.. Зато благодаря нехватке пленки, долгим простоям (пока оператор поменяет позу, пока режиссер заново перепишет сцену) ты можешь общаться с актерами, которых обожаешь, и часами говорить, говорить…
Вот еще один эпизод моей киношной жизни (было это на съемках «Собачьего сердца»).
Съемка назначена на одиннадцать — значит, надо, как сказал нам режиссер, явиться в девять. Я человек болезненно обязательный, за что расплачиваюсь всю жизнь. Прихожу ровно в девять. На двери замок — никого.
Через полчаса прибегает околевшая от холода помреж:
— Привет! Что, еще никого?
— А я? — говорю. — Я?!
— Так, не волнуйтесь, сейчас все будут, а мы с вами бежим в буфет пить кофе, я угощаю!
И мы идем в буфет. Несмотря на ранний час, там уже очередь — все пьют кофе. Мы тоже пьем. Я тороплюсь, обжигаюсь. Помреж спокойна.
— Так, — говорит она, — побежали!
На двери замок.
Минут через пятнадцать появляется второй оператор, заспанный, и сразу ко мне:
— Роман, время есть еще, пойдем выпьем кофе.
— Да я уже пил!
— Пойдем, пойдем!..
Сидим, пьем. Снова приходит помреж:
— Пошли костюм надевать!
Идем. Костюмерша:
— Здравствуйте, Роман! Зачем ты его привела? Я еще не готова. Романчик, пойдите попейте кофе, и минут через двадцать я вас жду.
Пью кофе. Подходит оператор:
— Привет, Роман, как дела? Мы сейчас пойдем все обсудим и заодно попьем кофе!
Сидим, говорим обо всем, но только не о работе. Буфет в сигаретном дыму, и кофе, кофе, кофе…
Прибегает помреж:
— Пошли!
Костюм, грим… А на часах уже два — это с девяти, а встал я в восемь… Накапливается усталость. Подходят актеры, гримируясь, повторяют текст.
Входит наконец сам режиссер:
— Так! Стоп! Будем снимать сегодня на улице!
— А пока переставят аппаратуру, — говорю, — в буфет?
— Зачем? — отвечает. — Нам принесут кофе сюда!..
Юрий МихайликНа рыцарских турнирах Молдаванки
На рыцарских турнирах Молдаванки
все начиналось с легкой перебранки:
воскресная терраса, тишина,
прекрасна жизнь, и все пришли с базара,
но в это время ей она сказала…
И ей она ответила сполна.
Прекрасна жизнь. Как солнышко светило,
как весело гудели примуса!
Дискуссия приобретала силу —
какие тексты, что за голоса…
Сначала все касалось сути дела,
и тетя Катя даже не глядела
на дерзкую обидчицу свою,
пока в обычном утонченном слоге
она скользила вдоль генеалогий,
исследуя соседскую семью.
Но были упомянуты и дети,
а тетя Катя никому не свете
такого не спускала, и в момент
она шипящий примус подкачала,
вдруг коротко и страшно закричала
и бросила свой первый аргумент.
Читатель, я описывать не стану
ни рубленные мелко баклажаны,
ни свежую колхозную сметану
на небольшом соседкином лице,
ни эти помидоры на халате,
ни тетю Катю в молодом салате,
и в огурце, и в сахарной пыльце.
Ревела буря. Сотрясались стены.
И зрители спешили прочь от сцены,
поскольку и театр идет ко дну.
Но всех остановил ударом грома
могучий крик соседки: «Где ты, Рома?
Ты спишь, а эта бьет твою жену!»
И в тишине раздался звон булата.
Проснувшись, рыцарь снял со стула латы,
меч пристегнул, взобрался на коня
и грянул в бой, жену свою кляня.
Он победит — инспектор Дорпрофсожа.
Его соперник пробудился тоже,
но почему-то лат не надевал.
Наоборот — вздохнув спросонья тяжко,
он снял свою воскресную рубашку
и опустил тихонько на диван.
И выкатился, круглый и упругий,
на зов своей растерзанной супруги.
Он был стратег, он смел предугадать,
предвидел он живым воображеньем,
как в предстоящем яростном сраженье
могла его рубашка пострадать, —
вот почему он вышел полуголым.
Специалист, завпед вечерней школы,
он был лингвист, язык преподавал,
он русские великие глаголы
метнул, почти не целясь, — и попал.
Мы опускаем описанье боя,
а ты, читатель, выбери любое
из классики. Ты снова будешь прав.
Ну вот, допустим, «лик его ужасен» —
как это верно! Тут же — «он прекрасен».
Ты прав, и нечто среднее избрав.
Я должен констатировать как автор:
на свете нет нетронутых метафор,
их поиск безнадежен. И к тому ж
тускнеют чувства, страсти иссякают,
и вот уже соперники стихают,
и первым утомился Катин муж.
Он плохо спал, и он не пообедал,
а враг его, учуявший победу,
нанес ему решающий укол.
А тут пришел Сережа-участковый,
красивый малый, юный, но толковый,
и вынул из планшетки протокол,
где все уже описано детально —
вторженье в геральдические тайны,
текст лозунгов и стоимость сметаны,
а также был указан день и час.
А впрочем, вас интриговать не стоит,
и объясненье самое пустое —
был протокол составлен в прошлый раз,
а экземпляр оставлен про запас.
Сергей РядченкоВ ожидании брынзы
А еще говорят — темп жизни, трудно встретиться.
Темп не темп, а зевать, конечно, не следует.
Жили-были, вам скажу, Модест Митрофанович и Василий Лукич. Ходили друг к другу в гости. Да вы их знаете.
Модест Митрофанович трезвый (ММТ) водил дружбу с Василием Лукичом выпившим (ВЛВ), а Василий Лукич при памяти души не чаял в Модесте Митрофановиче подшофе. Правда, трезвый Модест Митрофанович за милую душу ладил также и с невыпившим Василием Лукичом. А что? Выпивший же Модест Митрофанович трезвого Василия Лукича на дух не переносил и норовил якшаться исключительно с Василием Лукичом нетрезвым, но тот, увы, уже водил дружбу с трезвым Модестом Митрофановичем, а нетрезвого его откровенно недолюбливал. Путались, конечно, господа, тупиковали, но все же жить можно было, шло оно вполне своим чередом.
А потом как-то за полночь исключительно трезвый Модест Митрофанович рассорился в пух и прах с Василием Лукичом употребившим, и вознамерились они впредь не пересекаться.
И вот Модест Митрофанович как стеклышко звонит, соскучившись, своему единственному теперь другу тверезому Василию Лукичу. И, представьте, застает того дома чудесным образом. И рады оба. Сколько лет уже не получалось состыковаться, а тут на тебе. И зовет на радостях трезвый Василий Лукич в гости к себе такого же, как он, Модеста Митрофановича, и тот летит к нему на крыльях верной дружбы с тремя пересадками, но никакого друга, увы, не застает: тот убыл, не дождавшись, а встречает его в дверях Василий Лукич, на радостях принявший. А Василий Лукич, принявший на радостях, ничем не отличается от Василия Лукича, принявшего с горя или по любому иному поводу или без повода. То есть является такой Василий Лукич обыкновенным выпившим Василием Лукичом (ВЛВ), «О» можно опустить. А как мы помним, между ММТ и ВЛВ произошла размолвка, и повод ее может тут показаться притянутым за уши, за малые и большие, торчком и висячие мохнатые уши, но вряд ли все же кто-нибудь решится отказать ему, поводу, в его суровой принципиальности. А повздорили трезвый с выпившим, не сойдясь во мнении, сколько и каких именно цветов солнечного спектра различают кошки с собаками и в чем коренятся базисные различия их когнитивного восприятия. Да уж, выходит, что действительно каждый охотник желает знать, где сидит фазан. Именно каждый. Согласитесь, тут и с самим собой непросто договориться, не то что с другим, пусть даже другом. Вот и побили горшки. Не удержались. И вот, значит, вместо Василия Лукича ни в одном глазу встречает в дверях своей квартиры Модеста как стеклышко Митрофановича Василий Лукич уже опрокинувший, и неловко обоим. Как быть? Хоть и поссорились, а люди-то интеллигентные, порывов простых не практикуют. С другой стороны, интеллигенты, однако ж и повздорили-то не на шутку. Потоптались вежливо в прихожей, справились, как житье-бытье, а о кошках с собаками ни полслова. Из той же вежливости предлагает Василь Лукич Модесту Митрофановичу стопку на дорожку не без намека. А Модест Митрофанович возьми да не откажись. И то правда: в такой конец смотаться — вы б тоже призадумались, прежде чем просто сгоряча от ворот поворот. Принял Модест, значит, Митрофанович стопку из рук Василия Лукича, поднял, значит, за здоровье с удачей. Чокнулись, люди вежливые. И вот вам ребус почище квантовой механики: поднимал стопку да чокался один Модест Митрофанович, а опускал уже Модест Митрофанович совсем иного рода. Мчался к другу через весь город один человек, а в гостях теперь оказался совсем другой, да еще и не у того в гостях, к кому первый-то мчался, а опять же у кого-то совершенно несопоставимого. Даже у вас голова кругом, а тут каково? Самое время бы сейчас незабвенного Нильса Бора сюда с его копенгагенской интерпретацией, но только, положа руку на сердце, кто у нас ее, интерпретацию эту, хоть разок штудировал, а? О том, что любая модель реальности есть собственно модель, а не сама реальность, ну, грубо говоря, в таком духе, кто? А я вам так скажу: а никто! У нас-то и хельсинкского соглашения днем с огнем, а Хельсинки, так понимаю, поближе будут. Что уж тут о Копенгагене. Живем по Аристотелю, даже если о нем не слыхали, в том смысле, что Греция-то под боком, и что все у нас как? А так: либо — либо; либо так и не иначе — либо не так, и тоже баста! — и третьего не дано. А оно видите как — совсем и не так бывает.