Хозяйку дома видно сразу. Ей слегка за пятьдесят, и она одета в черные кожаные брюки, сапоги на высоких каблуках и свитер со стразами. Она расхаживает по съемочной площадке, снимая на телефон, но ни к кому не подходит слишком близко и не фотографирует в упор режиссера с актерами. Вместо этого она фотографирует мебель, которую могла бы снимать когда угодно: диван, обеденный стол в гостиной. Она явно нервничает. Наверное, поначалу то, что ее дом выбрали для фильма, ей льстило, но теперь она кажется хозяйкой вечеринки, на которую привалило на сто человек больше, чем ожидалось. Она отступает на кухню, оставив дверь открытой, чтобы и дальше видеть, что происходит. Берет телефон, нажимает заведенный в память номер и начинает с кем-то кокетливо болтать. Ты слышишь, как она произносит имя известной американской актрисы. Судя по всему, это ее успокаивает.
Ты ищешь хоть одно знакомое лицо, кого-нибудь, кто бы сказал тебе, куда идти. Татуированный парень замечает тебя и приветственно вздергивает подбородок. Он подходит и, не сказав ни слова, увлекает тебя к парадной двери.
– Вам нужно в фургон-костюмерную.
Ты снова выходишь на улицу и проходишь мимо молодого продюсера-американца, который все еще висит на телефоне. Он до сих пор не зашел в дом, несмотря на то что всю поездку дергался, что еще не там.
Татуированный парень стучит в дверь фургона, и ему открывает женщина-марокканка в черной майке и юбке, как от бального платья. В левой руке у нее сигарета. Ты уже видела ее на вечерних съемках у отеля.
– Это – новая Айви.
– Привет, новая Айви, – говорит женщина и выдыхает дым в верх дверного проема. – Пойдемте.
Ты поднимаешься внутрь, и она закрывает дверь.
В фургоне так пахнет дымом, что у тебя тут же начинает кружиться голова.
Костюмерша молода, лет двадцати пяти, с короткими кудрявыми волосами и множеством сережек в ушах. Она внимательно оглядывает твою фигуру и бросает взгляд на свою шпаргалку. Потом поворачивается к одной из трех стоек с вешалками с одеждой и перетряхивает их, пока не находит то, что ищет, – темно-синее платье. Оно длиной ниже колена, с лифом по фигуре, но не слишком обуженным.
– На Марии сегодня будет такое же, – говорит она. – Примерите?
– Конечно. Где мне переодеться?
– Да прямо здесь, – она указывает на пространство между вами. – Я отвернусь, – добавляет она и отворачивается. Но она все равно слишком близко и все еще курит.
Переодевшись, ты аккуратно складываешь свои вещи и кладешь их на стул. Почувствовав, что ты готова, костюмерша поворачивается обратно.
– Подошло. – Костюмерша удивлена и даже довольна. Она окидывает тебя взглядом. Пока она шарит глазами по твоему телу, ты не знаешь, куда смотреть. Она вытаскивает изо рта сигарету и берет с туалетного столика подушечку для булавок в форме помидора. Зажав две булавки в губах, она продолжает говорить:
– Это чтобы спереди не распахивалось, – и скалывает платье булавками, чтобы не было видно ложбинку между грудей. Момент достаточно интимный, но она не выглядит ни смущенной, ни виноватой. – Вот.
Костюмерша смотрит на тебя в упор.
– Хотите затяжку?
– Простите?
– Затяжку. Для живота.
– А, утяжку. – Ты никогда не носила утягивающего белья. Ты смотришь на свой профиль в зеркале. Костюмерша дает тебе утягивающие трусы, и ты неуклюже натягиваешь их на себя, потому что натянуть что-нибудь на твои бедра с животом довольно непросто.
Костюмерша вручает тебе пару лодочек на плоской подошве. Они оказываются впору, хотя она и не спрашивала твоего размера.
Дверь открывается, и в прокуренный фургон заходит девушка-марокканка с длинными черными волосами, в коротком фартуке с торчащими из карманов кисточками. Гримерша.
Курильщица перекидывается с гримершей парой слов на арабском. И переводит:
– Она хотела бы вас загримировать.
– Хорошо. Я сделаю все, что от меня требуется.
– Для дублерши грим не обязателен, но для нее это… сложный случай.
– Сложный случай? – повторяешь ты, намекая на неточность перевода. Но с переводом все в порядке. Костюмерша использует совершенно правильные слова. Утром ты нанесла свой новый тональный крем таким тонким слоем, что тот уже стерся. Гримерша смотрит на твою кожу, словно альпинист на гору, которую она может покорить, если ей улыбнется удача.
Тебя усаживают перед зеркалом и тут же от него отворачивают. Волосы зачесывают назад и скрепляют на затылке резинкой. Минут двадцать гримерша занимается только твоими веками. Она тщательно орудует кисточкой. Ты уже поняла, что она, как и ее предшественницы, выбрала подход, смыслом которого было «отвлекать, отвлекать, отвлекать».
Когда с веками покончено, ты поднимаешь их и видишь, как гримерша озадаченно смотрит на твою кожу. Она трясет флакон с тональным средством и выдавливает себе на тыльную сторону левой кисти каплю размером с монету в двадцать пять центов. Потом быстрыми, неряшливыми мазками наносит грим тебе на подбородок, щеки, нос и лоб. Ничего похожего на мелкие, точные мазки, которые касались твоих век.
Закончив, гримерша поворачивает тебя к зеркалу. Ты стараешься не выдать себя. Кожа выглядит корявой, как кора дерева, грим подчеркивает каждый рубец, бугорок и вмятинку. Ты рассыпаешься в благодарностях, зная, что смоешь все это в первом же туалете.
Пока тебе наносили грим, костюмерша причесывала парик. Это тот парик, который ты будешь носить, чтобы стать похожей на знаменитую американскую актрису. Костюмерша поправляет резинку у тебя на затылке и заколками-невидимками убирает от лица выбившиеся волоски. Надевает парик тебе на голову.
Парик на несколько тонов темнее твоих собственных волос – такого цвета они были на записи с камер видеонаблюдения в «Золотом тюльпане». А его длина соответствует длине волос актрисы. Такой же длины были твои собственные волосы, пока ты не подстриглась, чтобы стать похожей на фото в паспорте Сабины Алис. Ты надеваешь парик, чтобы лучше походить на ту, какой ты была до того, как стала собой.
От парика чешется голова, и ты поднимаешь руку, чтобы ее почесать, но обе женщины одновременно вскрикивают. Словно ты схватилась за нож.
– Не трогайте, – говорит костюмерша.
– Хорошо.
Костюмерша поправляет челку парика. Актриса в этом фильме носит челку, поэтому, разумеется, у парика она тоже есть.
Стук в дверь. Это татуированный парень. Он обменивается парой слов с женщинами и смотрит на тебя. Кивает, явно довольный твоим преображением, твоим париком.
Ты благодаришь женщин, выходишь из фургона, и татуированный парень ведет тебя в дом.
– Здесь есть туалет?
Парень подводит тебя к фургону с туалетом. Ты заходишь в маленькую кабинку и немедленно умываешься. Без только что нанесенного грима ты выглядишь намного лучше. Полотенца нет, и ты вытираешь лицо туалетной бумагой. Клочки бумаги прилипают к подбородку и правой щеке. Ты снимаешь их, бросаешь в мусорное ведро и возвращаешься к татуированному парню, который ждет тебя снаружи.
Парень заводит тебя в дом и представляет режиссеру. Режиссер – марокканец в тонком коричневом шарфе, столько раз обмотанном вокруг шеи, что та напоминает основание пчелиного улья. Он сидит в настоящем режиссерском кресле, на котором написано его имя. Это мужчина коренастого сложения с властными манерами, и ты понимаешь, почему некоторые женщины могут счесть его привлекательным, но ты к ним не относишься.
Судя по всему, режиссер и сам это понял, – что ты, в отличие от большинства представительниц женского пола, в него не втюришься, – поэтому, крепко и со значением пожав тебе руку и извинившись за то, что не провел с тобой собеседования, которое обычно проводит перед съемками, он выпускает твои пальцы и постепенно теряет к тебе интерес.
В качестве запоздалого жеста режиссер представляет тебя двум девочкам-марокканкам, сестрам, которые будут сниматься с тобой в одной сцене. Одной из них десять лет, второй – двенадцать, у обеих круглые глаза и длинные темные кудрявые волосы. Директор поворачивается к тебе спиной, что равнозначно уходу за выпивкой на вечеринке. Он от тебя избавился.
Сестры сразу же завоевывают твою симпатию. Они рассказывают, что пропускают школу, но им не хотелось хвастаться учителям про съемки, поэтому они сказались больными.
– Ваши родители, наверное, очень волнуются. Они здесь?
Девочки переглядываются, и на секунду ты завидуешь их счастливому единению, отраде иметь того, кто всегда рядом и знает, о чем ты думаешь. Когда ты была маленькой, ты ожидала этого от ваших отношений с сестрой; повзрослев, ты ожидала этого от своего брака. Ты дважды ошиблась.
– Они не верят, что мы действительно снимаемся в фильме, – отвечает младшая сестра.
– Как это?
– Однажды мы соврали, – говорит старшая, не такая широкоскулая.
Сестры ждут, пока ты спросишь, что это была за ложь. Если ты спросишь, они тебе точно не скажут. Ты молчишь.
– Мы сказали, что снимались в фильме с Джорджем Клуни, но это была неправда, – говорит одна из девочек.
– Но вас же родители сюда привезли?
Сестры качают головами, говоря «нет», но делают это по-разному. Та, что меньше ростом, нарочито экспрессивнее в жестах.
Ты говоришь девочкам, что они «крутышки». Понятия не имеешь, зачем и почему у тебя это вырвалось. Может быть, от общения с американской актрисой? Ты не уверена, что когда-нибудь раньше употребляла слово «крутышка». Сестры улыбаются. Они понятия не имеют, что оно означает.
Девочки спрашивают, можно ли с тобой сфотографироваться.
– Конечно, – отвечаешь ты, и вы втроем позируете для селфи с тобой посередине. Ты предлагаешь сфотографировать их со знаменитой американской актрисой, когда та приедет на площадку, и глаза у них загораются от восторга.
Режиссер свистит. Он действительно свистит, и все замолкают. Он объясняет, что будет происходить в следующей сцене и где каждому следует находиться.
Режиссер пять минут говорит по-арабски, а потом за тридцать секунд переводит сказанное на английский. Хорошо, что ты так тщательно изучила шпаргалку. Режиссер показывает каждому участнику его расположение во время сцены. Зная, что ты не понимаешь, он кладет руки тебе на предплечья и передвигает тебя, словно физиотерапевт, меняя твое положение в пространстве. Ты быстро понимаешь, что твоя основная работа – помогать в постановке кадра.