– Да, – отвечаешь ты и смеешься.
Саманта поворачивается к Хейзел.
– В моем ряду была женщина в платье дикой расцветки, которая постоянно снимала чемодан, открывала, а потом поднимала наверх и снова снимала, открывала, а потом поднимала наверх. Она проделала это раз сто.
– Как минимум, – подтверждаешь ты.
Саманта изучает набросок Хейзел.
– Хейзи, у тебя здорово получилось. – Она задерживает на нем взгляд еще на мгновение и поворачивается к тебе. – Я точно вас где-то видела. Раньше, чем в самолете. Если бы только мой мозг соображал так же быстро, как когда-то в колледже.
– Издержки возраста, – замечает Хейзел. – Но я даже рада, что кое-чего не помню.
– Чего, например? – уточняет Саманта. – Из всех моих знакомых ты меньше всех склонна жалеть о прошлом.
Хейзел словно собирается привести пример того, что она рада была забыть.
– Знаешь что? Мне ничего не приходит в голову.
– Видишь, я же говорила, – торжествует Саманта. Они обе хохочут.
– Вы вместе учились? – спрашиваешь ты.
– Да, в университете штата Флориды, – отвечает Саманта.
– Значит, в самолете вы были с той большой группой женщин? А они куда делись?
– О, мы все вместе ездили в Марракеш, но, когда приехали в Касабланку, остальные дамы захотели на несколько дней там остаться. В нашем путеводителе было сказано, что, приехав в Касабланку, первое, что нужно сделать, – это из нее уехать. Вот мы и уехали.
Саманта внимательно наблюдает за наброском, который Хейзел с тебя рисует. Она достает из наплечного мешка очки, водружает их на нос, и тогда ты точно понимаешь, что это она. Она выглядит точно так же, как в тот самый день.
– Знаете, на кого вы похожи? – спрашивает у тебя Саманта и поворачивается к Хейзел. – На твоем рисунке она похожа на женщину, про которую я тебе рассказывала, ту, из родовой палаты. Помнишь, я рассказывала, как не знала, кому из двойняшек отдать ребенка?
– О, расскажи ей эту историю, – отвечает Хейзел.
Ты знаешь эту историю. Это история про тебя. Ты не готова ее слушать. Ты никогда в жизни не захочешь ее слушать.
– Не знаю, доводилось ли вам слышать что-нибудь про Деллис-бич, но это очень маленький город – около двадцати тысяч – рядом с Сарасотой, – начинает Саманта. – Жители делятся на молодежь и стариков.
Тебе нужно бежать подальше от этих женщин, от этого рассказа.
– А ты, Сэм, к кому относишься? – спрашивает Хейзел.
– Ха! Позволь напомнить, что хотя я и училась на курс старше тебя, но фактически ты младше меня всего на семь месяцев.
– Значит, вы жили в одной комнате? – спрашиваешь ты. Ты надеешься, что этот вопрос сменит тему, подняв волну воспоминаний об их университетских днях.
– Нет, – хором отвечают они.
Ты пытаешься не выказать разочарования. Тебе нужно сменить тему.
– В общем, – продолжает Саманта, – назад к моему рассказу. В городе жили две молодые пары. Девушки были сестрами-двойняшками. Они были очень похожи, но одна красивее другой.
– Это имеет значение? – спрашивает Хейзел. – У тебя иногда прямо пунктик на внешность.
– Пунктик? Не надо меня подозревать в пунктиках. Я просто говорю, как есть.
– Ага, – хмыкает Хейзел и подмигивает тебе.
– Я все вижу, – замечает Саманта. – Хорошо, в нашем городе жили одинаково красивые сестры-двойняшки, – с улыбкой продолжает она.
– А они были однояйцовыми или разнояйцовыми… или как там, дизиготными?
– По-моему, разнояйцовыми.
Ты сдвигаешься на край скамейки, размышляя, получится ли у тебя выскочить за дверь так быстро, чтобы тебя не догнали. Саманта скоро тебя узнает.
– Давай, расскажи ей до конца, – говорит Хейзел. – Кстати, я почти закончила. Простите, что заставила вас ждать, но рисунок уж очень меня захватил.
– Ничего страшного, – отвечает Саманта, снова поворачиваясь к тебе с блеском в глазах. – Дело было месяца два назад. Я – медсестра в больнице, и мне выпало дежурить, когда одна из сестер рожала – роды тяжелые, без обезболивания. Она настояла, чтобы все было естественно, представляете? У нее рождается прелестная девочка с носиком, как у Клеопатры.
Ты вздрагиваешь. Напряженно смотришь на выход из комнаты. Тебе нужно бежать.
– По-моему, я ее вижу, – восклицаешь ты.
– Кого? – спрашивает Хейзел.
– Пропавшую женщину. Я видела, как она прошла мимо. Если вы не против, я ее догоню.
– Идите! Найдите ее! – восклицает Саманта. – Мы вас догоним.
Ты быстро выходишь из комнаты и, скрывшись из виду, переходишь на бег. Ты слышишь собственное дыхание. Завернув за угол, ты налетаешь на прохожих и извиняешься, не останавливаясь. Оборачиваешься посмотреть, нет ли сзади Хейзел с Самантой. Тебе кажется, что ты их видишь. Ты ныряешь под лестницу, чтобы спрятаться. По лестнице кто-то спускается. Ты бежишь дальше. Вспоминаешь сестру. Вспоминаешь малышку. Вспоминаешь, как медсестра, которую, как ты теперь знаешь, зовут Самантой, протянула ее тебе, но вмешалась сестра. Она забрала малышку у Саманты и начала неловко ее укачивать.
Ты натянула на голову простыню, закрыв лицо. И лежала так, пока Саманта осторожно не стянула ее тебе до плеч. «Ох, милая, – сказала она. – Здесь же не морг».
Ты бежишь по узкому проходу с маленькими дверями в стенах. Над тобой болтается выстиранное белье. Ты слышишь плач младенца, и как кто-то играет на арабской лютне. Пахнет мочой.
Рожавшие подруги предупреждали тебя, что на третий день после родов твое тело переполнит гормонами и ты превратишься в плаксивую размазню. Ты надеялась этого избежать. Ты считала, что у тебя будет по-другому, потому что ребенок был не твой собственный. Но все оказалось только хуже.
Ты бежишь все быстрее, прилагая больше усилий.
Через неделю после родов тебя навестила сестра. Она позвонила в дверь. Она никогда раньше не звонила тебе в дверь. Обычно она в нее стучала или открывала ключом. Она знала, где ты прятала ключ: под банкой из-под краски рядом с мусорным баком.
Ты открыла дверь.
– Что, ты без дочки?
– Она с няней.
Ты сказала ей, что будешь рада посидеть с малышкой всегда, когда будешь свободна, и напомнила, что до сих пор виделась с ней меньше, чем рассчитывала.
– Присядем? – спросила сестра, стоя на пороге.
– Конечно, – ответила ты, и она вошла и села за кухонный стол. Ты приготовила чай на вас обеих. Ты боялась, что она скажет тебе, что малышка больна, что она умирает. В появлении сестры на твоем пороге было что-то тревожное.
– Я тебя люблю, – сказала она.
– Я тоже тебя люблю, – ответила ты. Твое беспокойство росло. Вы редко говорили друг другу такие вещи. Что с ребенком?
– Я не хочу, чтобы ты приняла то, что я тебе сейчас скажу, близко к сердцу.
– Хорошо, – ответила ты, с трудом сглотнув. Значит, она скажет что-то такое, что ты будешь вынуждена принять близко к сердцу.
– У тебя есть что-то покрепче чая?
– Типа кофе?
– Нет, типа водки.
Ты налила сестре водки с тоником.
– У меня есть свежие лаймы из соседского сада, – сказала ты, чтобы нарушить молчание.
– И так сойдет.
Ты поставила бокал перед сестрой.
– Я изменяю мужу, – сказала она.
– Ничего себе, – произнесла ты, думая: «Слава богу, это не про ребенка». – И как долго?
– Уже пять месяцев.
– Конечно, ваши трудности с зачатием… Уверена, что все усложнилось. Может быть, вам с Дрю стоит сходить к семейному психологу?
– Все действительно усложнилось.
Ты пробегаешь через крошечный двор, где мальчишки играют в футбол. Почти падаешь, споткнувшись о мяч. Продолжаешь бежать, и вслед тебе несется мальчишеский хохот.
Сестра попросила налить еще. Ты налила. На этот раз надев на край бокала ломтик лайма.
– Кто он?
– Об этом я и пришла с тобой поговорить.
Сестра принялась ходить туда-сюда. Вышла на террасу и зашла обратно.
– Я не могу этого сделать.
– Не можешь сделать что?
– Это он, – ответила она. Ты проследила за ее взглядом. Она смотрела на носки твоего мужа. У того была привычка снимать их, когда он читал на диване, и оставлять на полу.
– Кто?
Сестра не ответила.
– Кто? – спросила ты, на этот раз громче.
– Мне так жаль, – ответила она, глядя на носки.
Ты бежишь быстрее. Сердце колотится у тебя в ушах. Сандалии скользят по булыжникам.
Твой муж не вернулся домой ни в тот вечер, ни в следующий. Ты отправила ему на телефон кучу сообщений, говоря, что он может не беспокоиться. Но ты надеялась, что он побеспокоится, надеялась, что ему не все равно. Ты представляла, как он войдет в дверь, отыщет в доме тебя и скажет, что у твоей сестры проблема: она настолько переплела свою жизнь с твоей, что совсем запуталась. Но он так и не позвонил и не вернулся в дом, в котором ты больше не хотела жить.
Ты позвонила родителям мужа. Ты хотела, чтобы они все узнали, но разговор сорвался на обвинения, вранье и крик. Ты позвонила Дрю, мужу сестры, и тот сказал, что она с твоим мужем собираются жить вместе и забирают ребенка. Он сказал, что подает в суд на свою жену и твоего мужа на право опеки. Этот разговор тоже закончился шумно, и ты повесила трубку, швырнула телефон, сломала его. Сломала все, что принадлежало мужу, сказала ему, что ему незачем возвращаться – все сломано, сожжено, продано.
У тебя все еще болели соски. Пришло молоко, но ты же не кормила. Ты позвонила акушерке и сказала, что тебе в грудь словно втыкают булавки. Та посоветовала взять капустные листья, положить в морозилку и попеременно прикладывать к соскам. Ты легла на пол в спальне с холодными капустными листьями на груди.
Ты старалась не смотреть в зеркало. Твое тело до сих пор было раздутым, с болезненно синими венами на груди и ногах. Ты позвонила начальнику и уволилась. Перед родами он отказался дать тебе отпуск. «Ты же не настоящая мать, так с чего вдруг?»
Через неделю после прихода сестры в твою дверь постучала акушерка.
– Вы не отвечали на звонки, – сказала она, когда ты посмотрела в глазок. Ты все ей рассказала. Она крепко обняла тебя, а потом помогла собрать все свои вещи и сдать их на хранение. Ты ночевала у нее, спала на диване под одеялом, которое она связала для ребенка, которого потеряла в последнем триместре беременности. Она рассказала тебе про Марокко, где жила какое-то время после колледжа, когда путешествовала и заводила новых друзей и подруг, одна из которых оказалась акушеркой. Она внушила тебе желание поехать туда, поехать в пустыню, увидеть что-то новое, узнать, каково это – быть женщиной в подобной стране. Она сказала, что это поможет тебе увидеть все в другом свете, и тогда ты понадеялась, что это означало, что все случившееся превратится в мираж.