— Беги домой, Морская Звезда, и никогда больше не возвращайся, — издевательски лепечу я.
Знаю, что это кретинское прозвище придумал Оскар. Как-то раз он назвал ее так, когда думал, что никто больше не слышит.
Лори всхлипывает, пытаясь втянуть слезы, поворачивается и выскакивает за дверь. Выскакивает из моей паршивой квартиры, выскакивает из моей паршивой жизни. Я подбегаю к окну и смотрю, как она идет по улице, потом падаю на пол и замираю в позе трупа.
Джек испугал меня этим утром. Точнее, он довел меня до истерики. Не представляю, что сказать Саре, если она спросит, как прошел мой визит. Я понятия не имела, что он в таком кошмарном состоянии. Он не просто груб, он опасен. Господи, кто бы мог подумать, что Джек способен на такую ярость. На такую злобу. Ужасно видеть его таким.
В ванной привожу в порядок волосы и внимательно рассматриваю шею. Как я и думала, остался след, тонкая красная борозда от сорванной цепочки. Прикасаюсь к ней пальцами и бессильно опускаюсь на край ванны. Плевать на эту ерундовую ссадину! Я слишком хорошо знаю Джека. Знаю, он сделал это не нарочно. Но все-таки сделал. А еще он сказал: «Никогда больше не возвращайся».
12 ноября
— Я хочу купить… э-э-э… цветы.
Вот уже несколько минут я ошиваюсь в цветочном магазине, выжидая, пока все остальные покупатели не уберутся прочь. Здесь уже все готово к Рождеству, повсюду ленты, гирлянды и те огромные красные растения, которые в Рождество полагается поставить на камин, а потом из кожи вон лезть, чтобы они не завяли до Нового года.
Продавец, женщина лет сорока, кутается в пуховик, пальцы у нее покраснели. Здесь так холодно, что я вижу пар от собственного дыхания.
— Что-нибудь конкретное? — спрашивает она, заполняя какую-то квитанцию.
— Да нет, — пожимаю плечами я. — Но это должен быть букет… со смыслом. Что-то вроде «я вел себя как последний идиот».
Она бросает карандаш, поднимает голову и внимательно смотрит на меня:
— Может, красные розы?
— Нет, — качаю я головой. — Не нужно никакой романтики.
— Для женщин в возрасте больше всего подходят хризантемы, и если речь идет о вашей маме…
Блин, она цветочница или психотерапевт?!
— Нет, речь идет вовсе не о моей маме, — перебиваю я. — Речь идет об одной девушке… Она мой друг. И я хочу, чтобы она поняла: я сожалею о том, что произошло.
Продавщица уходит в заднюю часть магазина и возвращается с вазой, в которой стоят роскошные пионы, белые и лавандово-голубые, в точности такого оттенка, как глаза Лори.
— А как насчет этого?
— Пожалуй, подойдет. Но только белые.
Ни к чему, чтобы в букете угадывался намек, которого я не предполагал.
— На чем мне записать адрес, по которому нужно отправить цветы?
Она протягивает мне обувную коробку, в которой лежит множество карточек с надписями, сделанными вручную. Я перебираю их. Чаще всего встречаются надписи «Прости» и «Мне очень жаль». Несомненно, я не первый и не последний придурок, решивший искупить свое дерьмовое поведение цветами. Выбираю самую незатейливую карточку и после недолгого раздумья беру еще одну.
— Пожалуй, я куплю два букета, — говорю я, указывая на вазу с пионами.
— Два? — Продавщица слегка вскидывает бровь.
Я молча киваю. Взгляд ее говорит о том, что к подобным ситуациям она тоже привыкла.
— Букеты должны быть совершенно одинаковые?
— Да, совершенно.
Пусть думает, что хочет, мне плевать.
Цветочница пожимает плечами и напускает на себя безразличный вид.
— Дело ваше, — говорит она. — Мое дело — отправить букеты по назначению.
Она протягивает мне ручку и спешит на помощь новому покупателю, перебирающему гирлянды с надписями «Санта остановился здесь».
Я таращусь на карточку. Что можно написать на таком крохотном пространстве? Все это время я вел себя как козел. Визит Лори стал последней каплей, переполнившей чашу моего отвращения к себе. После того как она ушла, я долго валялся на полу и думал о том, что скоро останусь совершенно один. Меня все бросят. Все люди, которых я люблю. Поразительно, с какой легкостью твоя собственная жизнь выходит из-под контроля. Только что перед тобой открывались самые радужные перспективы, и вдруг — бац! — ты валяешься на ковре, как падаль. С той поры я перестал глушить боль алкоголем, сходил к врачу и попросил выписать мне более мягкие лекарства. Он предложил пройти консультацию у психолога, но я отказался. Чувствую, пока не готов ко всем этим слюнявым откровенностям.
Сара, — пишу я, — прости за то, что в последнее время я вел себя так паскудно. Спасибо, что терпишь меня. Ты настоящий ангел. Обещаю, я изменюсь.
Передо мной еще одна совершенно чистая карточка. Мучительно ломаю голову, что написать.
Дорогая Лори? Лори? Лу? Я не знаю даже, как к ней обратиться. Я медлю, сжимая ручку в руках. Ладно, напишу, что в голову придет. Может, получится что-нибудь внятное. А если нет, заплачу еще 20 пенсов за новую карточку.
Привет, Лори. Прости за то, что произошло. Я не хотел тебя обидеть.
Все, что я тогда наговорил, — ерунда. Все до единого слова. За исключением того, что я по тебе скучаю. Мне очень жаль, что я разрушил нашу дружбу. Джек, а точнее, говнюк.
Не очень складно, но, думаю, сойдет. Цветочница бросает в мою сторону нетерпеливые взгляды, ожидая, когда я закончу свою писанину. Я раскладываю карточки по конвертам и отдаю ей.
Не говоря ни слова, она протягивает мне счет, но, пока я расплачиваюсь, на губах ее играет язвительная улыбка. Вижу, что ты совершенно безнравственный тип, говорит эта улыбка. Я вынуждена тебя обслуживать, но не думай, что я тебя одобряю.
— Постараюсь не перепутать карточки, — изрекает она.
— Уж, пожалуйста, постарайтесь, — киваю я.
Я на нее не в претензии, потому что она права. Я действительно совершенно безнравственный тип. И не заслуживаю прощения.
13 ноября
— В твоей жизни есть другой мужчина? Скажи мне, кто прислал тебе цветы, и я вызову его на дуэль!
Оскар только что пришел с работы. Первое, что он заметил, войдя в гостиную, — букет пионов, стоящий на столе в вазе. Когда мне доставили эти цветы, поначалу я думала их выбросить. Я же знала, Оскар непременно спросит, кто их прислал. А лгать у меня нет ни малейшего желания. Но потом мне стало жалко цветы. Они такие красивые. Они заслуживают того, чтобы их поставили в вазу и любовались ими. Цветы не виноваты в том, что их прислал Джек О’Мара. На шутливый вопрос Оскара я отвечаю улыбкой. Понятно, что мифический соперник его ни капельки не беспокоит. То ли он неколебимо уверен в прочности наших отношений, то ли слишком оптимистично настроен и не ждет от жизни никаких неприятных подвохов. Хотя, окажись у него дуэльный пистолет, я бы ничуть не удивилась.
— Цветы прислал Джек, — говорю я, касаясь своего кулона в форме морской звезды. Цепочку я отдала в починку, ни словом не обмолвившись Оскару.
Сказать, что Оскар нахмурился, — явное преувеличение. Но меж бровей у него залегает тонкая морщинка, а во взгляде светится вопрос.
— Несколько дней назад мы с ним немного поссорились, — объясняю я.
Я долго ломала голову над тем, стоит ли рассказывать что-нибудь Оскару.
Пыталась уяснить, является ли неполная информация правдой, а частичное умолчание — ложью. Наверное, надо было выложить все без утайки.
Мы идем в кухню, Оскар садится за стол, я наливаю нам обоим по бокалу красного вина. С этого маленького ритуала начинается каждый наш вечер, если только Оскар не обедает с клиентами. Знаю, что становлюсь похожа на классическую домохозяйку. Но Оскар обычно приходит домой так поздно, что я успеваю приготовить обед и открыть вино. В конце концов, я живу здесь совершенно бесплатно, значит должна приносить хоть какую-то пользу. И, честно говоря, игра в домохозяйку мне нравится. Пока что Оскар не просит греть ему домашние туфли и набивать трубку, а против возни на кухне я не возражаю. Выяснилось, что нарезать овощи — отличный способ расслабиться после трудного дня. Не думайте, что все вопросы, на которые мне приходится отвечать, касаются критических дней и платьев для школьной вечеринки. Сегодня, например, я получила письмо от пятнадцатилетнего мальчишки, страдающего булимией, и несколько часов лазила по Интернету, пытаясь выяснить, как бороться с этой хренью. Боюсь, я мало чем смогла ему помочь. Иногда меня охватывает чувство полной беспомощности.
— И что же вы с Джеком не поделили? — отпивая из своего бокала, спрашивает Оскар.
— Сара просила меня поговорить с ним, — вздыхаю я. — Она очень за него беспокоится. В последнее время он занят исключительно саморазрушением. Ничего не делает и злится на весь мир. Сара надеялась, что я смогу на него повлиять. И похоже, переоценила мои возможности.
Я тараторю неестественно быстро, словно ребенок, который торопится прочесть заученный стишок и убежать со сцены. Удивительно все-таки, с тех пор как я узнала Джека О’Мара, я превратилась в завзятую лгунью, вернее, я не лгу, но скрываю правду.
Оскар потягивает вино из бокала, а я достаю из духовки тушеное мясо.
— Ему было бы неплохо сменить обстановку, — произносит он спокойным, невозмутимым голосом.
— Да, поехать куда-нибудь на несколько дней, — киваю я.
Оскар ослабляет узел галстука и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки.
— Думаю, тут несколькими днями не отделаешься, — продолжает он. — По-моему, ему стоит перебраться в другой город. И там начать все сначала.
Ведь радиостанции есть везде.
Интересно, как называется множество летучих мышей? Стадо? Стая? В общем, скопление. Это самое скопление летучих мышей теснится у меня в груди, они висят вниз головами, уцепившись когтями за мои кости. Как только разговор зашел об отъезде Джека, они зашипели и расправили свои перепончатые крылья, и меня сразу затошнило. Если Джек действительно уедет из Лондона, принесет ли это ему хоть какую-то пользу? И куда он поедет? С Сарой или один? При мысли о возможной разлуке сердце мое сжимается, и я делаю большой глоток вина.