civis Romanus sum», – но в самой столице многие вольноотпущенники, а порой даже рабы из приближенных к магнатам свысока и с презрением посматривали на бо́льшую часть этого «общего стада» (grex), которая все еще считала себя основой «римской нации». Однако, если вы в самом деле являлись римским гражданином, имевшим право носить тогу, получать общественное вспомоществование в виде хлебной доли и других общественных раздач, вы вполне могли жить на сущие гроши. Вы только должны были изыскать средства, чтобы снимать где-нибудь спальное место на чердаке в инсуле, но все дневное время вы вполне могли проводить, болтаясь вокруг форума под портиками или у входа в цирки и школы гладиаторов, играя в morra или некое подобие современных шахмат, бездельничая в громадных общественных термах, заглядывая на те или иные публичные представления в театрах или амфитеатрах, а то и, используя случай подзаработать несколько мелких монет, самым низким образом угодничая перед богатеями.
Все презирали эту римскую «чернь» и все-таки заискивали перед ней. Ее крики во время игр в цирке заставляли наливаться кровью лица самых деспотичных императоров. Мягкий итальянский климат позволял черни преспокойно существовать в грязи и солнечном свете, не надрываясь на тяжелой работе, намеренно ограничиваясь самым необходимым[118]. Наверняка очень многие из этих «граждан» потенциально являлись просто честными бережливыми промышленниками, искусными ремесленниками или профессионалами в других видах деятельности, упрямо сопротивляясь составляющим им конкуренцию рабам, вольноотпущенникам и чужакам. Тем не менее соотношение нежелательных «граждан» было опасно велико. Многие из неработавших плебеев являлись сыновьями вольноотпущенников, унаследовавшими их неитальянские пороки, но не прошедшими школу жизни своих отцов, которая потребовала от тех тяжелого труда и преданности. И когда такой человек знакомился с моральными и социальными качествами предполагаемых наследников добродетельных плебеев былых времен, то идея «восстановления Республики», все еще поднимавшаяся на щит немногими философами из среды аристократов, казалась им абсолютно смехотворной[119].
Притягательность римского гражданства. Случай святого Павла. По контрасту со статусом провинциала, римское гражданство все еще сохраняло свою значительную ценность. Гражданин больше не мог иметь доступ в республиканские собрания, чтобы избирать магистратов и голосовать за предложенный статус, однако у него были определенные личные и имущественные права, которые охраняла лучшая часть «квиритского[120] права». Хотя закон не предусматривал, что в спорах между римским гражданином и провинциалом судья обязан принимать всегда сторону гражданина, но тем не менее последний обладал значительным преимуществом.
Он располагал всеми видами покровительства, недоступными для провинциалов, судья неизбежно оказывался на его стороне. Будучи арестован, гражданин мог требовать отпуска под залог, протестовать против «допроса в ходе бичевания». К нему не применяли пыток. Если он все же был приговорен к смертной казни, его не могли распять; обычно ему отрубали голову – весьма милосердный конец. Кроме того, помимо совершенно ясных случаев, когда дело касалось жизни и статуса гражданина, тот мог после решения правителя провинции взывать «к Цезарю» или к сенату (если он осуществлял правление в данной провинции).
Если мы снова зайдем в Государственный архив, то найдем там документы, прекрасно иллюстрирующие это утверждение. Спустя примерно двадцать пять лет после распятия Христа один из его последователей, некий Павел, также был взят под стражу в Иерусалиме по аналогичному обвинению в попытке подстрекательства к возмущению и бунту. Однако Павел, будучи арестован, немедленно заявил о своем римском гражданстве. Но местная чернь требовала его казни, вспомнив времена Христа. Когда местный правитель прокуратор Фест, колеблясь, не решался выпустить его на свободу, узник потребовал своего перевода в Рим – и был туда отправлен с большими трудностями и значительными расходами. В столице Павел предстал для решения своей судьбы перед префектом претория, представлявшим особу Нерона; все обвинения с него были сняты, и он вышел на свободу[121]. Если бы он не являлся римским гражданином, то, без сомнения, слабохарактерный правитель Палестины «пожертвовал» бы им, чтобы «утихомирить евреев», как в свое время Пилат сделал это в отношении Христа.
Клиентелизм[122]: его старейшая форма. Между беднейшими классами плебеев – от ночевавших под портиками общественных зданий и презиравшихся высшими из рабов до тех вполне достойных джентльменов, которых можно было принять за всадников, – существует, безусловно, бесчисленное множество промежуточных социальных слоев.
Клиентелизм являлся очень старым римским общественным институтом. Цари и аристократы Рима еще на заре истории имели своих клиентов. То были времена, когда бедные плебеи не располагали почти никакой защитой закона, так что им оставалось только заручиться покровительством того или иного магната. Они вступали в его gens (внутренний клан), следовали с ним на войну, голосовали (когда получали это право) в его интересах, помогали ему в определенных финансовых делах, короче, становились членами его семьи, хотя и гораздо более привилегированными, чем простые рабы. Взамен всего этого патрон был обязан защищать их законные права в суде и оберегать их от всех форм произвола. Люди с гордостью называли себя клиентами Фабия или Эмилия. Но к концу периода Республики первоначальная форма этого института практически сошла на нет. К этому времени в законе уже почти исчезла дискриминация по отношению к бедным гражданам Рима, а практически все оставшиеся действительные клиенты являлись вольноотпущенниками, которые обязывались быть верными и полезными своему patroni.
Новый паразитический клиентелизм: утренние поздравления. Однако в описываемый нами период сложился совершенно другой – чисто паразитический клиентелизм. Каждый день рано поутру клиенты в наскоро надетых тогах должны были спешить по улице Меркурия. Иногда их патроны жили довольно далеко, едва ли не на другом конце города; порой раболепный муравей надеялся побывать у двух патронов в одно и то же утро и получить двойное вознаграждение. Кальв не обладал громадной ордой клиентов, но его положение сенатора обязывало поддерживать таких – человек двадцать.
Эти его клиенты – сборная солянка. Часть из них просто бедные прихлебатели, другая – авантюристы, добравшиеся до Рима и мечтавшие выбиться здесь наверх, заручившись поддержкой местного аристократа. Был среди них и посредственный поэт, который надеялся получить как-нибудь щедрый подарок за хвалебные строки о Rex и его семье; имелись несколько дальних родственников Кальва, для которых перепадающие им хлебные вспомоществования считались чем-то вроде пенсий. И наконец, среди них – два или три молодых человека из хороших семей и со сносными доходами – они отираются вокруг Кальва просто для того, чтобы иметь чуть больше карманных денег.
Клиенты собирались на рассвете в вестибюле дома своего покровителя, патрона, потирая еще не совсем проснувшиеся глаза, поправляя свои в спешке надетые тоги, причем каждый старался побудить не очень-то любезного привратника позволить ему войти первым. Наконец домашние рабы сообщали, что «патрон готов принять». Двери распахивались; клиенты толпой бросались внутрь дома. Публий Кальв в утреннем одеянии стоял в глубине атрия, сразу за бассейном имплювия. Сбоку от него находился номенклатор, раб, который «знал всех и каждого», в обязанности которого входило нашептывать хозяину имя очередного просителя, в случае если Кальв не сразу вспомнит по лицу клиента его имя.
«Ave, patrone, ave!» – приветствовал сенатора каждый из клиентов, подходя к нему. «Ave, Marce!», или «Sexte!», или «Lucie!» – отвечал Кальв с более или менее формальной улыбкой на лице.
Если он был расположен к очередному клиенту, то позволял тому пожать ему руку, а двум или трем даже позволял поцеловать себя в щеку. Номенклатор тем временем подсказывал хозяину вполголоса: «Спроси его о здоровье жены; поздравь его с замужеством племянницы» и т. д. И если у Кальва вечером не ожидалось более важных гостей к обеду, то он мог осчастливить нескольких своих клиентов, дружески сказав им: «Приходите вечером ко мне на обед». Те в любом случае могли быть довольны: их покровитель не уподоблялся тем крайне высокомерным выскочкам, которые просто протягивали пришедшим руку для поцелуя и никогда не произносили ни слова, а также требовали, чтобы их величали dominus[123], как если бы их клиенты являлись всего лишь рабами.
Подачки клиентам. После клиентов появлялись более претенциозные посетители – всадники и бывшие сенаторы, которые пришли к Кальву для обсуждения деловых вопросов. Их собственные клиенты, вероятно, апатично ожидали своих патронов на улице, тогда как свита Кальва должна была почтительно окружать своего патрона, пока доверенный раб из самых приближенных к хозяину не пригласит их жестом в кабинет. Он, держа в руке список и сверяясь с ним, словно учитель в школе, раздавал присутствовавшим, облаченным в тоги прихлебателям, незначительные суммы денег.
В былые годы каждый клиент получал приличную порцию съестных припасов, известную как sportula, название которой произошло от слова «маленькая корзина», которую каждый из них уносил с собой. Но подобная церемония со временем стала казаться не очень удобной и сменилась простой раздачей определенных сумм. Лишь постоянно заносившиеся в список клиенты получали такие вспомоществования; и ни один из них, будь он ленив или даже болен, не мог прислать вместо себя кого-то другого