Средние школы грамматистов[165]. По мере своего взросления, однако, даже ученики Эганора, выходя из подросткового возраста, начинали покидать его школу. Они переходили на обучение к более эрудированным преподавателям, профессиональным грамматикам (grammaticus). Они исходили из того, что пришедшие к ним ученики хорошо знали основы греческого и латинского языков и намеревались стать подлинными специалистами в их изучении, а также постичь все истинные красоты и тонкости греческой и латинской литературы.
В этих школах уделяли особое внимание правильному произношению и ораторскому искусству, но здесь проходили и теоремы Евклида в геометрии, давали обширные, хотя и не очень критические, знания истории. Предметы, однако, в значительной степени штудировали весьма поверхностно, поскольку во многих кругах считалось престижным прослыть эрудитом, так что порой больше занимались довольно абсурдными проблемами мифологии, нежели постижением серьезных фактов. Но грамматики, обучавшие сыновей богатых выскочек, порой могли потерять работу, если, например, не сразу отвечали на вопрос: «Кто была нянька Анхиса?[166]»
Но лучшие из школ грамматиков выпускали в мир молодых людей, возможно и не имевших глубоких знаний, но обладавших обширной информацией, которые могли писать на грамотной латыни (а часто и на греческом) и вообще вели себя в обществе как хорошо воспитанные джентльмены. Те из них, которые чувствовали в себе призвание получить еще бо́льшие знания, переходили в самые престижные школы rhetor’ов.
Красноречие становится очень модным. Краеугольным камнем успеха человека в обществе становилось красноречие. С падением Республики граждане лишались возможности убеждать собиравшиеся комиции[167] в голосовании за популярных кандидатов или предложенные законы. Даже в сенате были введены жесткие ограничения на красноречивые разглагольствования. Тем не менее стремление почти каждого римлянина к «славе» выдающегося оратора было невероятным. Выиграть благодаря красноречию собственное дело в суде; заставить переполненный зал рукоплескать своему красноречию – это становилось вершиной мирного триумфа. Никакая другая эпоха не возносила столь высоко искусство формального красноречия, как этот период в истории Римской империи. Истинные представления профессиональных ораторов и «чтецов» будут происходить и в более поздние времена, и, разумеется мы не можем в полной мере постичь существовавшее тогда «искусство риторики», однако мы считаем необходимым упомянуть школы риторики, в одной из которых юные Тит и Децим Кальвы уже сумели стяжать заслуженные лавры.
Профессиональные риторики. Ни один раб или обыкновенный грамматист не мог даже надеяться руководить школой риторики. Во главе таких учебных заведений стояли или римляне столь высокого положения, что могли общаться на равных с сенаторами, либо известные греки, недавно окончившие школы на Родосе или в Афинах[168]. Во времена правления Траяна известный оратор Исайос перебрался в Рим из Греции. Он поражал аристократические круги своим искусством: говорил на чистейшем аттическом наречии, его речь была пересыпана блестящими эпиграммами. Он предлагал своей публике назвать ему тот или иной предмет, который она хотела бы обсудить, и назвать ему ту из сторон, на какой, по желанию аудитории, он должен выступать. Получив все это, он тут же поднимался с места, запахивался в свою тогу и, «не теряя ни секунды, с совершенной убедительностью, начинал говорить, каков бы ни был предмет, заказанный ему аудиторией». Можно предположить, что высказанное им мнение и информация, стоявшая за ним, была поверхностной, но тем не менее логичность его доводов, его эрудиция и блеск его языка приводили людей в восторг. Кальву оставалось только надеяться на то, что ему удастся найти столь же достойного наставника для его сыновей.
Методы школ риторики: инсценированные судебные процессы. Школы риторики создавались скорее в лекционных залах, чем в обыкновенных классных комнатах. Их слушатели должны были сидеть как положено, «внимательно глядя на говорящего, не позволяя своему вниманию рассеиваться по сторонам, не шептаться со своими соседями, не зевать сонно, не улыбаться, не хмуриться, не скрещивать ноги, не опускать голову на грудь». Преподавание же, во всяком случае на первых этапах, похоже, было намеренно академическим. Наиболее выдающиеся речи греческих и латинских ораторов тщательно изучались и обсуждались. Затем юные будущие адвокаты начинали работать над своими собственными речами. В них, однако, им не позволялось касаться современных и животрепещущих событий. Вместо этого темами их речей должны были стать события отдаленного прошлого.
Каждый день улицы Рима оглашались громкими призывами из стен школ риторики – их юные ученики старательно побуждали афинских патриотов, Гармодия и Аристогитона[169], проявить все свое мужество и освободить свою страну, убив отвратительного Гиппарха. Непрерывно слышались возгласы, призывающие Ганнибала наступать (или не наступать) на Рим после его победы в битве при Каннах. Существовал и набор сюжетов куда более частного характера. Мимы репетировали сцены страсти вроде «насильник», «отравитель» или «злой и неблагодарный муж».
Довольно часто двое учащихся, более «продвинутых», чем остальные, сводились один против другого якобы в воображаемом судебном процессе. Популярен был такой вымышленный сюжет. Отец приказал сыну убить его юного брата, которого заподозрили в намерении совершить отцеубийство. Молодой человек сделал вид, что намерен выполнить волю отца, но второй юноша смог избежать смерти, будучи предупрежден братом. Отец, в конце концов, понял всю комбинацию и обвинил своего первого сына в «преступлении неповиновения»[170]. Сколь много возможностей давал такой случай красноречивым доказательствам одного из двух: «Воля отца должна быть исполнена в любом случае» или «Никто не может обречь другого человека на братоубийство».
И еще одна вымышленная ситуация – похищена молодая девушка, которая затем была спасена, а ее похититель позднее схвачен. Теперь представьте себе, что закон предоставляет ей выбор – либо похититель обязан жениться на ней и дать ей статус уважаемой жены, либо она требует предать его смерти. Ритор, руководивший школой, выдвинул двух из своих лучших учеников, которые должны были убеждать пострадавшую девушку: «Выйди замуж за этого парня и обеспечь свое общественное будущее!» или «Да свершится правосудие – требуй казни!». Обстоятельства подбирались весьма изобретательно, но были столь нереальны, что зачастую выглядели совершенно искусственными. Сенека гневно писал о подобных дебатах, что на них «мы учимся не жизни, а школе».
Громадная популярность школ риторики. Сколь бы непрактичными ни являлись подобные занятия, высшие классы в Риме, вне всякого сомнения, одобряли их. Когда каждый из слушателей по очереди поднимался на помост в зале своей школы и начинал произносить свою suasoria[171] или controversia (речь, убеждающую в обратном), все его сотоварищи должны были восклицать на греческом «Euge!»[172] или «Sophos!»[173] при каждом приведенном убедительном аргументе или кульминационном моменте речи. Считалось хорошим для них тоном по крайней мере один раз за время речи вскочить со своих мест и разразиться общей овацией – ее должен был услышать каждый – по окончании собственной речи.
Затем на помост поднимался преподаватель юного оратора. Он демонстрировал слушателям, как правильно жестикулировать во время речи, чтобы одеяние оратора ниспадало живописными складками; разбирал содержание речи и повторял приведенные в ней аргументы, показывая, как можно было лучшим образом обыграть тот или иной довод; как историческими аллюзиями, призывами к богам, ценностям прошлого или даже к воле правящего императора усиливать эффект речи; как следовало в тот или иной момент повышать или понижать голос и т. д. и т. п. Если даже единственным эффектом речи выступления было воздействие на слух собравшихся в аудитории, то результат считался достигнутым. Слушатели послушно аплодировали своему преподавателю, с еще большим энтузиазмом – сотоварищам и расходились, причем каждый тревожно думал: «Когда же я смогу произнести свою первую речь перед претором?»
Философские исследования: торжество морализаторства. Для довольно большого числа римских аристократов-интеллектуалов даже уровень школ риторики считался недостаточно высоким. Они изучали философию; и порой даже отправлялись в Афины (в это время тихий, восхитительный университетский город), чтобы слушать там лекции мнимых преемников Эпикура или стоика Зенона, хотя особой необходимости следовать за ними не было. Необходимо отметить, однако, что проявлять время от времени поверхностный интерес к философии становилось престижным[174]. Существует множество историй о том, как знатные римляне заключали договоры с философами, которые должны были читать им лекции, пока аристократы возлежали в своих паланкинах, которые проносили взад и вперед под портиками их вилл; и даже о женщинах, которые слушали мнения профессиональных философов по тому или иному вопросу каждое утро, пока их служанки укладывали им волосы в прически.
Можно даже не упоминать о том, что подобные персонажи не привносили ничего нового в уже имевшиеся философские предположения о загадке человеческого существования; однако порой их потуги на морализаторство выглядели более чем смешными. До сих пор среди людей ходят истории об Агриппе, знатной жертве императора Нерона. Когда он схватил лихорадку, то сразу же продиктовал панегирик ее моральному великолепию. Император отправил его в ссылку – он тут же написал трактат, доказывающий полезность изгнания. Будучи прощенным, он был назначен верховным судьей и прославился тем, что, осуждая кого-либо, увеличивал его страдания – обязывал прослушать долгую речь о том, что наказание назначается для собственного блага виновного!