После убийства Калигулы в 41 г. отцы-законодатели вполне серьезно обсуждали вопрос: «Не должны ли мы восстановить республику? А если нет, то кого из честолюбивых аристократов мы можем избрать императором?» Тем временем преторианцы, грабившие дворец, обнаружили запуганного и деморализованного Клавдия, спрятавшегося в одном из туалетов (латрин). Они вытащили его оттуда и обнаружили выжившего из цезарей, династию которого они страстно хотели сохранить навсегда. «Ave Imperator!» – прогремел их клич. Вскоре сенаторов проинформировали, что их дебаты совершенно не нужны – Клавдий был провозглашен императором в лагере преторианцев. Отцы-законодатели поспешили наделить Клавдия всей полнотой императорской власти и поздравить его с восхождением на трон.
Помимо того что армия была на стороне императора, последний имел личную власть над каждым из сенаторов. Он, используя свою неограниченную власть как цензора, мог вычеркнуть любого члена сената из album’а (списка сенаторов), назначить таковым любого фаворита одним только своим указом. В ходе выборов, проводившихся в составе самого сената, монарх мог контролировать выбор любой его части, всего лишь сказав, что он одобряет стремление такого-то и такого-то своего друга; «кандидаты цезаря» всегда выигрывали выборы. В ходе дебатов лишь совсем безрассудный сенатор позволял себе идти вразрез с мнением императора[289], а если тот делал хотя бы малейший намек на желаемость того или иного решения, то его принимал целый хор искателей монаршего одобрения. Наконец, пользуясь своей властью цензора, император мог наложить вето на любое предложение сенаторов, которое пришлось бы ему не по вкусу. Так, власть «божественного сената» совершенно рассеивалась.
Объем власти, оставшейся у сената. Однако все вышесказанное еще не отражало истины. Власть цезарей тогда не представляла собой неприкрытый деспотизм; им была необходима маскировка своей автократии[290], поэтому они и оставляли сенату определенную видимость власти. Ни один новый взошедший на трон император не мог чувствовать себя свободным от притязаний претендентов, пока армия не «провозгласила» бы его, а сенат не подтвердил бы его власть. И ни одному правителю не могло понравиться то, что его единственная опора – вооруженная армия.
Кроме того, моральный престиж сената был все еще настолько велик, что даже Нерон или Домициан не позволяли себе попирать этот знаменитый орган управления чересчур открыто. Наконец, надо сказать, задача управления громадной империей представляла собой ужасное бремя. Здравомысливший монарх мог только радоваться, если ему удавалось переложить на сенат большую часть проблем, относительно которых отцы-законодатели имели возможность оттачивать свое красноречие и смогли бы решить их столь же мудро, как и он сам. Если же этого не происходило и в соответствии с процедурой проблему возвращали на рассмотрение цезаря, тогда его собственная значимость выступала еще более отчетливо. Если же они справлялись с ней сами, то он обретал репутацию умеренного либерала. Сенаторы, в свою очередь, надолго переставали задумываться о возрождении былой республики. С вступлением на престол Нервы в 96 г. началась эра добрых отношений и умеренности во всем. Поэтому сенат превозносил себя как координирувшую ветвь римского правительства.
Организация сената и порядок его работы. Сенат времен империи существовал почти в такой же форме, что и его предшественник в период республики, да и порядок их работы почти не отличался. Дебаты в сенате обсуждались в разговорах по всей столице и должным образом освещались в Acta Diurna. Когда Адриана не было в столице, регулирующие его работу высшие чиновники – два консула – считались самыми властными персонажами в Риме, хотя влиятельные постоянные министры на Палатине и особенно префект претория сомневались по этому поводу.
Когда Публий Юний Кальв должен был присутствовать на сессиях сената, его обыкновенно за пару дней до этого предупреждал посыльный (viator) одного из консулов, который приносил к нему домой личное извещение; наряду с этим могло быть созвано и срочное заседание за куда более краткий срок, о чем сенаторов извещал городской глашатай. Какого-либо точно определенного кворума в сенате не существует; и, хотя его численность составляла шестьсот членов, далеко не все из них присутствовали на сессиях: многие из членов сената, будучи высшими государственными чиновниками, находились в провинциях, другие, уже престарелые сановники, редко когда желали покидать свои роскошные виллы в Кампанье или Этрурии. Поскольку свои посты сенаторы, как правило, занимали пожизненно, то сенат состоял в основном из престарелых, трясущихся стариков, появлявшихся в курии лишь по значительным случаям.
Сессии поэтому могли проходить при наличии весьма незначительного числа членов сената, скажем пятидесяти человек[291], хотя, если их было постыдно мало, присутствовавшие обычно кричали председательствовавшему Numera! Numera! («Обеспечьте присутствие!») и настаивали на привлечении дополнительного числа членов сената, пока председатель не успокоил бы их. В день нашего воображаемого посещения сената нет опасности малой явки туда сенаторов. Каждый его член, находившийся в Риме, наверняка будет на сессии, в том числе даже те престарелые сенаторы, которым помогают выбраться из паланкинов и проследовать в курию их вольноотпущенники.
Секст Анней Педий, экс-проконсул Азии, был обвинен Публием Кальвом и бывшим сенатором Титом Волусием Атилием в совершенных во время своего правления крупных вымогательствах и должностных преступлениях. Это дело было передано императором Адрианом на рассмотрение сената. Педий происходил из самой высокой аристократии, но, как и большинство крупных политических фигур, нажил себе множество врагов. За и против него было мобилизовано мнение самых разных общественных групп. В перспективе следовало ожидать крупного процесса на государственном уровне – с образцами высокого красноречия с обеих сторон. Каждый сенатор пребывал в своей стихии.
Курия (помещение сената) и расположение ее скамей. В дни, когда заседает сенат, поток клиентов устремляется в пустые атрии их благородных патронов, получает свое денежное вспомоществование и быстренько уходит – их патроны с раннего утра при первых лучах рассвета отправляются на заседание в компании факельщиков (если это происходит не в летнее время), которые сопровождают своих хозяев по еще погруженным в темноту улицам. С рассветом сенаторы собираются в перестроенном здании курии на форуме, хотя заседание сената может проходить почти в любом другом освещенном помещении. Помпей построил особую курию неподалеку от своего собственного особняка на Марсовом поле для тех случаев, когда ему необходимо было посоветоваться с отцами-законодателями[292].
Курия Юлия представляет собой величественный зал с рядами удобных украшенных резьбой кресел (subsellia), расположенных полукругом, как и в других законодательных собраниях иных эпох. Шесть сотен сенаторов сидят очень тесно друг к другу, так что выступающие могут говорить, не повышая голоса. У входа стоят консульские ликторы, которые знают в лицо входящих отцов-законодателей и не допускают в зал всех посторонних, хотя в обсуждаемых вопросах нет ничего по-настоящему тайного. Все двери, ведущие в зал, постоянно распахнуты настежь, так что всем любопытным можно стоять около них и слушать проходящие дебаты. Особенно много у дверей толпится молодых сыновей большого числа сенаторов – они внимательно наблюдают за всеми перипетиями происходящего в надежде на то, что в скором времени им предстоит участвовать в чем-то подобном.
Лицом к скамьям обращено невысокое возвышение с рядом курульных кресел для консулов и преторов, здесь стоит низкий массивный диван, на котором сидят десять более молодых сенаторов, тесно прижавшись друг к другу. Эти люди – трибуны от плебса, нынешний остаток всех тех древних правителей, все еще поддерживающий «тень великого имени», сохраняющегося с дней таких деятелей, как Гай Гракх, когда трибун был могущественнее консула.
Собрание сенаторов. Сенаторы занимают свои места. Этот момент не регулировался никакими предписаниями, но традиционный этикет отводил первый ряд для бывших консулов, следующие скамьи занимали бывшие преторы, за ними рассаживались бывшие эдилы, трибуны и квесторы наряду с pedani[293] (сенаторами, которые никогда не стояли во главе тех или иных государственных учреждений), которые скромно занимали последние ряды. Обвиняемый Педий в сопровождении нескольких уважаемых сенаторов и своих родственников, одетых в серые тоги, символизирующие горе и траур, а также двух своих адвокатов в предписываемых обычаем белоснежных одеяниях занимают места на передней скамье. Когда они сделали это, то отметили следующее как плохой знак: ранее пришедшие и севшие на первую скамью несколько бывших консулов поспешили перейти на другую сторону зала.
В центре помоста находится величественная позолоченная статуя Виктории с распростертыми крыльями и развевающимися одеждами, стоящая на шаре и держащая в вытянутой вперед руке лавровый венок[294]. Перед ней, на небольшом алтаре, дымятся несколько углей. Сбоку помоста открывается дверь и появляется ликтор со связкой фасций. В зале, полном сенаторов, сразу же смолкают все разговоры и воцаряется тишина; все облаченные в тоги фигуры одновременно встают, приветствуя входящего председательствующего консула Гая Ювентия Вара[295], сопровождаемого свитой из магистратов, у каждого из которых на плечах красуется подбитая красным toga pretexta.
Открытие сессии; испрашивание благословления.