Однако у Делетеры времени было в обрез. Филоней собирался продать ее на следующий же день. А потому, раздобыв где-то зелье, она дождалась обеда и, когда мужчины велели ей подать им вино, напоила Филонея практически полной дозой. Остаток зелья выпил отец братьев. Филоней умер сразу, а отец братьев – через двадцать дней.
Впоследствии Делетера утверждала, что действовала одна. После убийства ее пытали, но она не назвала никаких соучастников, даже когда ей сломали кости. С тех пор прошло четырнадцать лет; и вот теперь, когда разгорелся спор о наследстве, Антифонт берется утверждать, будто зелье сварила его мачеха, а рабыни были ее сообщницами. Более того, он заявляет, что вместо «любовного» зелья его мачеха подсунула Делетере банальный яд.
В пользу версии семьи говорит то, что спустя четырнадцать лет рабыни по-прежнему живы. В конце концов, хладнокровная отравительница давно бы избавилась от лишних свидетельниц. Обе рабыни полностью во власти их хозяйки, матери Феокрита.
Поданное Антифонтом заявление означает, что он намерен силой вытянуть из рабынь «правду». Трудно представить, что обезумевшие от боли и ужаса женщины будут последовательно лгать, поэтому Антифонт требует подвергнуть предполагаемых сообщниц пытке. Разумеется, если семья все же передаст ему рабынь, и рабыни не скажут ничего подозрительного, все обвинения с матери будут сняты.
У Афои, однако, есть на этот счет большие сомнения. Дело было четырнадцать лет назад; у нее прекрасная память, но даже в спокойном состоянии она не может вспомнить подробности происходившего так давно, а если дойдет до пыток, боль и ужас в самом деле сведут ее с ума.
Все, что нужно Антифонту – чтобы показания Филелы и Афои отличались хоть чем-нибудь, чем угодно; любую мелочь он использует в качестве доказательства того, что рабыни лгут. За этим последуют еще более жестокие пытки, и в конце концов женщины готовы будут сказать что угодно, лишь бы боль прекратилась.
Афоя закрывает глаза. Она теряет дар речи, стоит только хозяевам взяться за плеть, и не в силах представить, как поведет себя при виде раскаленного железа. Ей трудно молчать, но она боится, что ее выгонят из комнаты.
Сама мать семейства в суд не ходила. Будучи женщиной, она не может самостоятельно представлять свои интересы: по закону защищать ее от обвинения в убийстве должны сыновья. Теперь Феокрит рассказывает ей о случившемся.
– Антифонт утверждает, что ты во всем созналась. Когда отец лежал на смертном одре, ты якобы подошла к нему и сказала, что сама изготовила яд. И даже уточнила, что воспользовалась отчаянием рабыни, вручив ей отраву под видом любовного зелья. Короче говоря, ты якобы призналась в убийстве, а несчастная обманутая девушка была всего лишь твоим орудием. Ах да, и, пока ты злорадствовала, Афоя стояла рядом.
Афоя вспоминает то время. Они действительно обе стояли у постели умирающего, ухаживали за ним и делали все, что велел врач. А Антифонт – он тогда был еще мальчиком – приходил лишь раз, может, два раза, думая, что его отец просто болен. Зато потом, решив, что может лишиться наследства, не отходил от отца ни на шаг.
Если верить Антифонту, тогда-то отец и поведал ему о страшном признании мачехи. В суде Антифонт заявил, что умирающий отец приказал ему отомстить убийце, и теперь, повзрослев, он исполняет священный долг, невзирая на то, как больно ему идти против своей семьи.
Феокрит заканчивает свой рассказ, и в воздухе повисает тишина. Афоя задумывается, почему отцу, который был в состоянии потребовать от сына такую страшную клятву, не пришло в голову попросить того же сына позвать чиновника, чтобы тот помог ему изменить завещание и лишить жену-убийцу наследства. Заодно он мог бы сам ее и обвинить. Но по какой-то причине он ничего такого не сделал.
Гетера предстает перед судом [60]
– Увы, – говорит Феокрит, уже подумавший о том же, – Антифонт может заявить, что мать запрещала ему выходить из дома. Он ведь тогда был еще ребенком. – А врач? – спрашивает Афоя. Разве могла мать удерживать в доме врача? И могла ли она помешать Антифонту поговорить с ним, а ему – побеседовать с больным? Можно было догадаться, что сторона защиты задаст все эти вопросы. Разумеется, именно поэтому Антифонт и выдумал «признание» матери, свидетельницей которого якобы стала Афоя. Он в отчаянии. Если он не сможет выбить признание из рабынь, дело развалится, а если мать не признают виновной, наследства он не получит.
– В любом случае дойдет до суда, – цинично говорит Феокрит. – Своих жен афинские домовладельцы боятся сильней, чем спартанцев. Кажется, что мужья мрут как мухи, столько ходит слухов о женах-отравительницах. Общество настроено так, что архонты непременно потребуют открытого судебного разбирательства.
– И я буду Нессом, а Филоней – Гераклом, – криво усмехается мать.
Согласно известному мифу, Геракла убила его собственная жена, которая, думая, что дает ему любовное зелье, отравила его ядом, обманутая коварным кентавром по имени Несс.
Феокрит качает головой.
– Нет, на это он не пойдет. Параллель слишком очевидная – присяжные могут догадаться, что эта история его и вдохновила. Судя по тексту его заявления, ты будешь Клитемнестрой.
– Клитемнестрой? – замечает мать. – Ну, это я переживу.
Она принимает театральную позу.
Афоя не сильна в мифологии, но она догадывается, о чем речь. Клитемнестра была единоутробной сестрой Елены Троянской, но это не первое, о чем люди вспоминают, услышав ее имя. Пока ее муж участвовал в Троянской войне, она закрутила роман с его двоюродным братом. Большинству афинских мужчин эта проблема близка. Им нередко приходится отправляться на войну, оставляя своих жен дома одних (по крайней мере, им хотелось бы в это верить). Когда муж Клитемнестры наконец вернулся с войны, покрытый пылью от долгой езды на колеснице, любящая супруга приготовила ему ванну и зарубила его, пока он мылся.
Конечно, и помимо запретной любви у Клитемнестры имелись причины желать мужу смерти. Прежде чем стать ее мужем, он убил ее первого супруга, затем изнасиловал и похитил ее саму, а позднее принес их общую дочь в жертву, чтобы отправиться в Трою с попутным ветром [61]. Но об этом афинские мужья вспоминают редко; в основном Клитемнестра приходит им на ум, когда жены предлагают приготовить им ванну.
Афоя знает, что, если Антифонту удастся убедить присяжных в сходстве его мачехи с Клитемнестрой, ему будет значительно легче добиться обвинительного вердикта. Если присяжные признают мать семейства виновной, все наследство отца достанется Антифонту. Своей доли лишатся и сыновья от второго брака – дети осужденной отравительницы. Даже дом у них отберут.
В отсутствие показаний Афои и Филелы обвинения Антифонта безосновательны. Он наверняка попытается сыграть на свойственных всем мужьям сомнениях в верности жен. Он будет взывать к небесам, требуя «справедливости», прикрываться образом несчастного умирающего, не способного отомстить убийце-жене. Вряд ли этого будет достаточно, чтобы присяжные пошли у него на поводу, но он попытается вдохновить толпу на расправу над женщиной.
Феокрит набрасывает план защитительной речи. Прежде всего он раскроет истинные мотивы Антифонта. Это не месть за убийство четырнадцатилетней давности – убийство, которого в любом случае просто не было. Это обычная алчность здесь и сейчас. Обвинения трещат по швам, невиновность матери Феокрита настолько очевидна, что он не позволит просто так калечить своих рабынь. Спустя столько лет можно обвинить кого угодно в чем угодно: улик давно нет, даже воспоминания притупились. От того, как присяжные отнесутся к этому делу, зависит, сможет ли кто-то безосновательно обвинить их в будущем.
Его брата эти доказательства не убеждают.
– Он взывает к эмоциям, а мы – к разуму; его доводы ярче. Но ты старший брат; я сделаю, как ты скажешь.
Вслед за ним Афоя и Филела выходят из комнаты, но Афоя задерживается у двери, чтобы подслушать разговор.
Думая, что они с матерью остались одни, Феокрит тихо говорит ей:
– Не хотел говорить это при рабынях на случай, если они задумают убежать или что-нибудь в этом роде… Но я обсудил это дело с друзьями. Наш отказ выдать рабынь на руку Антифонту. Чтобы тебя точно оправдали, нам, возможно, придется согласиться на их допрос…
– Нет! – отвечает мать, и резкость, с которой она это произносит, явно удивляет Феокрита. А вот Афоя не удивлена. Напрягаясь, она пытается разобрать бормотание сына.
– Не знал, что ты так о них беспокоишься… Мы позовем лучших докторов…
– Не смей! – свирепо шепчет мать. – Твой отец оказался крепче, чем я ожидала! Я призналась, но он все никак не умирал, а этот крысеныш Антифонт так и норовил поговорить с ним! И да, Афоя меня подслушала, чтоб ее!..
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛА
Эта глава основана на реальных событиях. Они описаны в одной из пятнадцати сохранившихся речей афинского оратора Анти-фонта, озаглавленной «Против мачехи по обвинению в отравлении». Большинство экспертов считают, что эта речь была создана в первой половине 410‐х гг. до н. э.
Предполагается, что, когда Антифонт стал успешным оратором, он наконец решился раскрыть страшный семейный секрет. Или же он поспорил с единокровными братьями о наследстве отца и состряпал ложное обвинение в адрес мачехи.
Увы, доводы стороны защиты до нас не дошли. Не знаем мы и того, какой вердикт вынесли присяжные. На суде Антифонт напирал на отказ семьи мачехи предоставить рабынь для допроса. В остальном его речь – сплошная риторика и голословные обвинения. Беспристрастные присяжные не признали бы мачеху виновной на основании таких обвинений. К сожалению, афинские присяжные не всегда отличались беспристрастностью.
Девятый час дня (14:00–15:00)Скороход отправляется в Спарту
Не многие знают, что в беге на длинные дистанции человек в хорошей физической форме может опередить лошадь. Лошадь весит гораздо больше и питается травой и зерном, а ни то, ни другое не является высококалорийной пищей. Кроме того, лошади – животные умные и противятся, когда их заставляют очень долго бежать с очень высокой скоростью.