…Фидий – славнейший во всем мире художник… <…> …он славится не напрасно…
Ни в загорелом воине, облаченном в доспехи, ни в веселом трактирщике, перешучивающемся с посетителями, никто не узнал бы стройного златокудрого юношу из Элиды. И все же на мизинце Зевса, самого царя богов, восседающего на троне в Олимпии, Фидий вырезал его имя: Pantarkes kalos – «Пантарк Прекрасный».
«Да, – думает Пантарк, втягивая упрямый живот, который год от года становится все заметнее, – тогда я был прекрасен!»
ФИДИЙ
Фидий впервые упоминается в исторических источниках в связи со строительством грандиозных зданий в Афинах, оформление которых Перикл получил ему около 450 г. до н. э. Фидий считается создателем стиля «высокой классики»: его скульптуры изображали мужчин и женщин в расцвете сил, физически совершенных, преисполненных отстраненного спокойствия. Разумеется, лучше всего этот стиль подходит для изображения греческих богов. Говоря «красив как бог», мы имеем в виду именно богов Фидия.
Большая часть сведений о Фидии известна нам из сочинений Плутарха, жившего на пятьсот лет позже. Обстоятельства изгнания Фидия исключительно туманны, однако, если верить Платону, в Элиде он нашел применение своим талантам и разбогател (см. Платон. «Менон», 91D). Большинство исследователей полагают, что Фидий умер не своей смертью, но кто виноват в его гибели – афиняне, элейцы или спартанцы, – до конца не ясно.
Восьмой час ночи (01:00–02:00)Рабыни разыгрывают пьесу
Строго говоря, Дария находится в андроне – части дома, куда допускаются только мужчины. Обычно в таких помещениях хозяева принимают гостей; но всякому ясно, что в этом андроне никто не пирует. В свете однойединственной масляной лампы можно различить только письменный стол. Мрак скрывает ложа для пиров, но они отодвинуты к стене, а вместо пирующих на них возлежат свитки, одежда да недоеденный ломоть хлеба с оливками. Более того, сейчас в этих мужских владениях нет ни одного мужчины – только Дария и еще одна женщина. Склонившись над столом, они изучают лежащий на нем предмет. Внезапно спутница Дарии начинает говорить стихами:
«Почтеннейшей спартанке, Лампито, привет!
Какой красою блещешь ты, любезная!
Румяна как и телом как упитанна!
Да ты быка задушишь!» [6]
В ответ Дария изо всех сил старается изобразить спартанский акцент, сознавая, что звучит не как спартанка, а скорее, как афинянка, застудившая горло. Спартанцы – народ нелюдимый, а те немногие уроженцы Лаконии, которых ей довелось встретить в Афинах, были чересчур лаконичны.
Дария перечитывает написанное на свитке. Она не уверена, как именно можно «блистать красой». Но драматург написал именно «блещешь». Точнее, сперва он зачеркнул это слово, но затем вернул его на место.
Хрисеида, ее спутница, нетерпеливо вздыхает и возвращается к своей роли:
«А что за груди! Твердые и круглые!» [7]
Дария едва успевает увернуться. Хрисеида в свое оправдание заявляет:
– Так в пьесе написано! Смотри, ты должна ответить: «Ты что ж меня, как жрец голубку, щупаешь?» [8]
Дария силится понять, что здесь смешного, а потом вспоминает, что на сцене говорить и делать все это придется актерам: в афинском театре женские роли играют мужчины. Мужчины в женской одежде, лапающие друг друга за бутафорские груди, – именно таким пошлым юмором и славится ее хозяин, Аристофан.
Дария знает, что они с Хрисеидой – особенные рабыни: они обе умеют читать. Далеко не все свободнорожденные афинянки могут похвастаться тем же. Впрочем, не так уж это и удивительно, ведь хозяин Дарии и Хрисеиды – ведущий афинский комедиограф. Он как раз лег спать и оставил на столе черновик своей новой комедии, которую предприимчивые девушки пытаются читать по ролям.
Хрисеида присматривается к имени своей героини.
– Лисистрата… Какое редкое имя! Кто назовет свою дочку «Распускающей войско»? Почему не Неэра, «Новая»? Или Евдокия – «Красивая»[9]?
– Ну, такие имена приносят несчастье. Знаешь девушку из дома Евдокса, Екатерину? Ее имя значит «непорочная», а сколько у нее мужчин? Да хотя бы меня возьми. Мое значит «многим владеющая», а ведь мне даже моя туника не принадлежит. А тебя зовут Хрисеида…
Дария смущенно умолкает. Имя Хрисеиды – больная тема для его обладательницы. Рабы попадают в Афины разными путями. Хрисеида рассказывала Дарии, что ее путь начался двадцать пять лет назад, когда лидийские пираты захватили лодку в море у Галикарнаса. В лодке находилась мать Хрисеиды, дочь местного аристократа. Этот аристократ отказался выплачивать выкуп за свою дочь, и пираты продали ее в рабство (на решение отца наверняка повлияло то, что у него было еще две дочери, и за каждой в свое время пришлось бы дать большое приданое). Хрисеида родилась в Анатолии, где ее мать стала наложницей персидского чиновника. Имя Хрисеиды происходит от слова «золото», но сама она столь же смугла, как и ее отец-перс.
Саму Хрисеиду захватили в плен греки, напавшие на приморский город, в котором она жила. Так Хрисеида стала трофеем. В возрасте восемнадцати лет ее продали в рабство в Афинах. Когда-то мать научила ее читать и писать – это и привлекло в ней драматурга Аристофана, которому как раз нужен был раб-секретарь, а заодно и уборщик, и помощник по хозяйству. С тех пор Хрисеида живет в доме комедиографа.
Хрисеиде еще повезло. В отличие от нее, Дария понятия не имеет, кем был ее отец. Гордое имя ей дала честолюбивая мать – рабыня-проститутка, жившая в одном из лучших борделей Кидафинея (самого большого из пяти районов в городской черте Афин). Мать Дарии не хотела, чтобы дочь пошла по ее стопам, и сделала все, чтобы девочка обучилась не только грамоте, но и основам счетоводства. В результате Дарию продали одному из постоянных клиентов борделя – Аристофану. В доме нового хозяина она встретила Хрисеиду, которая восполнила пробелы в ее знаниях – в том числе для того, чтобы как-то себя развлечь.
Этим женщинам живется не так уж плохо. Они обе провели в рабстве всю жизнь, но свысока смотрят на свободорожденных нищих, сидящих в грязи и выпрашивающих подаяние. Рабынь, по крайней мере, кормят и одевают, и им не приходится спать на улице.
Вдобавок большинство греков относятся к рабам как к людям, оказавшимся в трудных жизненных обстоятельствах, а не как к несвободным от природы существам (разумеется, если речь идет о рабах-греках – все знают, что варвары рождены для рабства). Образованные рабы-греки рассматривают свою рабскую участь как нечто временное, и их хозяева мыслят так же. Разумеется, Дария и Хрисеида не собираются оставаться рабынями до конца своих дней. За Хрисеидой ухаживает помощник одного финикийского купца, паренек, которому ее смуглая кожа и темные кудри кажутся весьма привлекательными. Если он купит ее у Аристофана, Хрисеида выйдет за него замуж и потребует свободу в приданое. В конце концов, нет ничего невозможного.
Дария метит еще выше: она надеется выйти за самого Аристофана. А почему бы и нет? Многие наложницы в один прекрасный момент становятся женами. Аристофану чуть больше тридцати лет – самое время для брака. Обычно афинские мужчины берут в жены девушек, которые младше их на десять-пятнадцать лет, и семнадцатилетняя Дария – идеальная пара для драматурга. В самом деле, зачем ему жениться на какой-нибудь чопорной аристократке, с которой он едва знаком?
Денег у Аристофана достаточно, а до мнения афинских политиканов ему нет никакого дела – не зря же он регулярно высмеивает их в своих пьесах. Несколько лет назад демагогу Клеону настолько не понравилось, как Аристофан изобразил его в одной из своих комедий, что он решил судиться с драматургом (несмотря на это – а возможно, именно благодаря этому – пьеса получила первый приз на Ленейских состязаниях: афиняне никогда не испытывали благоговения перед своими политиками).
Гнев Клеона наверняка был вызван тем, что Аристофан намекал на его нечистоплотность. Дария припоминает, как читала эти строки:
Бейте, бейте негодяя, коневредного слепня,
Ненасытную харибду, живоглота-паука!
Негодяя, негодяя! Дважды, трижды повторю:
Ведь не просто негодяй он, – дважды, трижды негодяй.
Ну, так бей его, преследуй, колоти, гони, лупи!
<…>
Ты ведь щупаешь, как смоквы, у ответчиков бока,
Что, созрели уж для взятки или пусть еще растут…
<…>
Ты ведь ищешь среди граждан побогаче дурачков,
Почестнее, поглупее выбираешь простака…»[10]
В общем, Клеона нельзя назвать большим поклонником Аристофана – а вот Сократ, как ни странно, не в обиде на драматурга. Это многое говорит о Сократе: мало кто продолжил бы общаться с человеком после такого разноса, который Аристофан учинил Сократу в «Облаках». Не так уж часто одному-единственному философу посвящают целую комедию – а эта комедия представляла собой форменное издевательство над Сократом, его личностью и идеями (которые, если верить Аристофану, изготовлены в своего рода мастерской под названием «мыслильня»). Впрочем, «Облака» не имели большого успеха у публики. От афинских сплетников Дария узнала, что виноват в этом был сам Сократ. Слушая меткие нападки, он не гневался и даже не морщился, а казалось, искренне наслаждался представлением. На праздник Дионисий в город стекаются толпы чужаков, жаждущих увидеть театральные постановки, и, когда один из них недоуменно спросил: «Да кто такой этот Сократ?», философ встал со своего места и весело помахал собравшимся. В результате вместо того, чтобы приветствовать разоблачение самовлюбленного эгоиста, зрители сочли, что Аристофан набросился на благоразумного и добродушного гражданина, который к тому же имел репутацию героя войны (когда Сократ не спорил об этике или о природе души, он дрался, словно бешеный волк). В тот раз Аристофан занял третье место из трех возможных.