Подойдя к ней, он пробормотал, что при работе на кухне украшения с рук лучше на всякий случай снять. Это замечание ее вроде как смутило.
— Прошу прощения, радетель!
Он ощутил спазм в груди. Видно, кто-то провел с ней беседу и научил этикету общения.
— Завьер, — поправил он.
— Завьер, — повторила она.
На них все смотрели.
В тот вечер его слушатели собрались за столиками во дворе, прихватив ромовые запеканки, пьяных бабочек и лаймы. Вокруг него толпились люди. Анис болтала с двумя женщинами, время от времени поглядывая на него, точно проверяла, на месте ли он. Когда на остров упала ночная мгла, многие разошлись. А он сидел и бессознательно молил богов, чтобы она не исчезла. «Не уходи. Останься». Интересно, подумал он, все собравшиеся слышали, как он их про себя проклинает, желая, чтобы мужчин посадили на кол, а женщины испытали невыносимые муки при родовых схватках? Но вот наконец они остались в саду одни; все ее подруги понятливо улетучились как дым, а она сидела, оробев, как в первый день их знакомства.
— Привет! — сказал он.
Опять та самая улыбка.
Они провели вместе девять бесценных вечеров, сидя босые и рассказывая друг другу про себя, а с деревьев время от времени падали перезревшие персики и лопались на земле. Ему нравились тонкие коричневые шрамики на ее коленях, заметные, когда она наклонялась, поднимала плоды с земли и облизывала пальцы. Он всегда был довольно неуклюжим, вечно все задевал или с грохотом сбрасывал, и только на кухне передвигался уверенно и цепко, но рядом с ней возвращалась гибкость и ловкость, присущие ему в детстве. Он мог сидеть на траве, скрестив ноги, и быстро, без помощи рук, подниматься, потому что целиком полагался на силу ног.
Они полуночничали, покуда их глаза не стали закрываться сами собой, и краснобородые пчелоеды в дворе устало не защебетали, мечтая о сне. Ему невыносимо захотелось проглотить мотылька. Он послал за деревенским торговцем мотыльками и перед рассветом выбрался из кровати, чтобы встретиться с ним во дворе.
«Птицы кричат, когда встречают любовь», — шептали слушатели, проходя мимо них.
В последний вечер он решил признаться в своих чувствах. Мужчина должен быть смелым, чтобы воспользоваться возможностью, даже если он не слишком в себе уверен. Но Анис, похоже, переела ромовой запеканки, и ей вдруг захотелось попрыгать через стулья; свежевыбритая голова блестела и чуть ли не пела. При виде ее потрясающего зада он сразу возбудился, и его разбирал нервный смех. Он подумал, что было бы хорошо втереть мотылька ей в кожу головы и потом слизать языком. Какие тайны они могли бы раскрыть друг другу, примостившись в углу темного тюфяка и трогая друг друга за лицо?
— Я думаю, ты тихоня, который притворяется громогласным, — сказала она, наконец садясь рядом.
— Ладно. Это хорошо?
Она захихикала и щелкнула пальцами. Он полюбовался на серебряную искру, пробежавшую по тыльной стороне ее ладони. У нее был замечательный дар; с тех пор, как она появилась, он много раз видел, как она безмолвно исцеляла людей. Она накладывала прохладную руку ему на больную спину и впервые за долгое время боль уходила. Он не мог даже вообразить, каково это заниматься любовью с женщиной, наделенной таким даром.
— Некоторые женщины любят мужчин-тихонь, — осторожно сказал он.
— Я слышала, у тебя много женщин.
Он опешил.
— Нет!
— О, а я слышала: много!
Ему не хотелось с ней спорить. Ему хотелось сказать ей что-то уместное, достойное ее. Над их головами в небе повисла луна. Она откинулась, обнажив мускулистые ноги, которые поблескивали в лунном сиянии. Он представил себе, какой она была в детстве: лазала по деревьям, выскакивала из автобусов, играла в пятнашки, а еще были походы в горы и своенравная родня. Она уже ему кое-что рассказала. А ему хотелось обхватить ее бедра обеими руками — так чтобы от этого неожиданного движения весь мир содрогнулся. Он вонзил ногти себе в ляжки, чтобы охолонуть. От нее еще не последовало никакого приглашения, хуже того, она все еще была под хмельком. От этого он чувствовал себя неуютно: она была словно сама не своя, как будто нервничала и то и дело трогала себя за горло. Из-за него, конечно? А потом она пожелала ему доброй ночи. Она всегда уходила до того, как он успевал на нее наглядеться. Он раскрыл рот, желая рассказать ей все, что чувствовал, но нет — это нужно было сделать безукоризненно, не в спешке.
— Скажи мне одну вещь, — умоляющим тоном произнес он, пытаясь выиграть время.
Она выпрямилась и улыбнулась. И провела пальцем по краю чаши, смазывая остатки ромовой запеканки.
— Мне не нравится мое имя.
— Почему?
Она церемонно зажестикулировала.
— Оно больше подходит для женщин с одной грудью. Ты же знаешь таких, Завьер: колени сдвинуты, губы сложены куриной гузкой, а груди так туго перевязаны, что кажется, их не две, а одна.
Такой портрет вызвал у него решительный протест.
— Я не лес! — заявила она. — Знаешь, есть женщины, подобные лесу — полные разных секретов. Я не такая. Я цельная. И это, между прочим, хорошо. — Ее голос дрогнул.
— Анис…
— Завьер Редчуз… — Она наклонилась к нему, помахивая своими искрящимися пальцами, и похлопала его по руке. — Думаю, нам нужно лечь в постель.
Он решил, что сейчас грохнется в обморок. Она улыбнулась. Ему сдавило грудь. Он подался к ней, чтобы обхватить руками ее милое лицо и поцеловать, но она уже выпрямилась во весь рост, потянулась, зевнула и похлопала его по плечу, и в это мгновение он, наэлектризованный мгновенным возбуждением и устыдившись своих мыслей, осознал, что этим жестом она не приглашала его, а просто сообщала, что вечер подошел к концу. Он тронул себя за плечо — там, где остались следы от ее ногтей.
— И кто тебе сказал эту глупость про женщину-лес? — проскрипел он, глядя на ее удаляющуюся спину.
— А, мой жених! — ответила она и икнула в ладонь.
Ничто не ранит так больно, как необоснованное предвкушение.
Вернувшись домой после кулинарного курса, он застал Найю на заднем крыльце родительского дома. В волосах у нее был цветок гибискуса чайного цвета, а сами волосы заплетены в косички, как он любил, — так чтобы он мог покусывать ее за шею. Он беспокойно походил перед дверью, не приглашая ее войти. Он был раздражен, даже разгневан. Анис собиралась замуж, с чего это он внушил себе какие-то надежды? С чего возомнил, будто такая красивая, смешливая, открытая девушка может быть одинокой? Она пришла к нему просто научиться готовить — она стала в его жизни лишь счастливым видением, девушкой в ожидании мужа. Она даже сообщила имя будущего супруга, но возникший вдруг шум в ушах его заглушил.
Он и Найя, а еще Дез’ре. Его отношения с обеими были несерьезными и для него несущественными. Ни хорошими, ни правильными. Особенно это касалось Найи. С ним она просто теряла время. Ей следовало порвать с ним, найти себе мужа, завести детей, пережить массу приключений, написать книгу о странствиях своей души. Надо бы ей это предложить. И она должна согласиться. А он будет приходить к ней в гости, видеться с ее семьей. Ее успех доставит ему немало радости. Он присел на крыльце. Найя водила пальцами вверх-вниз по его бедрам. Они лениво, словно сквозь сон, разговаривали ни о чем. Найя подалась к нему в ожидании поцелуя. Он хотел с ней заговорить, но не успел. Уткнувшись во влажную впадинку на его шее, где бывала не раз, она уловила присутствие новой любви. Эта новая любовь изменила форму его рук и его запах — так, как это могла заметить только любящая.
Найя молча отодвинулась и стала изучать его лицо. Завьер попытался ее удержать, напуганный ее взглядом, но она медленно поднялась на ноги, пошла через двор, прямая, с негнущимся позвоночником, и все ее пять сердец бешено забились, грозя взорваться. Замерев от ужаса, он смотрел ей вслед. При лунном свете он отчетливо видел, что их руки и лица стали почти одинаковыми; теперь, когда он был влюблен, он узнал те же признаки любви и в ней. Всю жизнь она ждала его.
Каким же глупцом иногда может быть мужчина.
Когда сердцебиение слишком усилилось, он пошел к ведунье. За годы проверки он пришел к выводу, что ведуньи — особые существа, претерпевавшие медленную трансформацию, как будто те, кем они пытались казаться — повитухами, ворожеями при беременных, поедающими то, что им готовили, советчицами Дез’ре в неторопливых напряженных беседах, — были не более чем этапом в благотворном процессе, чтобы любой мог глядеть на них без опасений выжечь себе глаза. А вот навещать их в собственном жилище — это нечто совсем иное: это был риск, ибо кто мог знать, как ведунья проводит свободное время?
Молодые ведуньи были наперечет, и эта не была исключением: вся узловатая, в бородавках, она лежала на синем коврике, расстеленном на траве во дворе, нежась на солнышке. Ее тело вблизи напомнило ему ворох запятых. Не успел он углубиться на несколько шагов на ее территорию, как оказался пронзен взглядом. Он глоткой ощущал оба острия глаз. Ему оставалось лишь надеяться на ее скрытность.
— Приветствую! — сказал он.
Она молча лежала на боку, свесив голову набок и выставив локти в шрамах, и он чуть испугался. Но приходилось соблюдать правила учтивости.
— Доброе утро, наставница. Я могу с вами поговорить?
Она лежала на коврике, напоминая большого жука, и он даже подумал, не мертвая ли она. Но потом наставница поднялась на ноги и засеменила к дому. Он последовал за ней.
В доме все поверхности были чем-то заставлены: кусками ваты, крошечными керамическими птичками, вазами с гниющими фруктами, заморскими пластиковыми статуэтками, длинными свечами и золотыми рождественскими шариками. Помимо этого, там стояли изваяния богов, некоторые настолько старые и исцарапанные, что он даже не узнал их в лицо. Пахло оливками и чесноком. Он чихнул, подумав, зачем ведунье такое множество дешевеньких заграничных безделушек. И только когда она обернулась к нему и гневно оглядела с ног до головы, он понял, что пришел зря. Ее маленькие горящие глаза округлились. Она взметнула черные руки.