Он мог стоять тут часами, дожидаясь места в лодке-маршрутке. Возможно, и ему придется плыть. Для этого он чувствовал себя достаточно сильным. Тело сегодня было не бодрым, но крепким. Правда, водрузи он сумку на голову, его записная книжка могла промокнуть. И мотылек.
Из радиоприемника неслась песня, и Папик-Женолюб милостиво молчал.
…спасибо за акулий хвост,
что акула нам дает…
Он оглядел пристань. Что-то пошло не так на Попишо, покуда он лежал в гамаке и горевал, как мальчишка. Люди казались грубее. Он вспомнил любопытные лица зевак на рынке, взбудораженных гладкокожей бесцеремонной женщиной и ее вопросами. Надо бы на всех вроде нее наслать чары, чтобы они сложились, словно складные стулья, — только так на них найдется управа. Он и не знал, насколько жестоки его соплеменники. Или, может быть, бесчувственны. Скорые на зычные выводы, торопливо сующие нос в чужие дела. Но радоваться несчастьям других — это совсем не в их натуре. Возможно, смехотворный обход во исполнение каприза Интиасара и будет иметь какую-то пользу. Он сможет снова услышать и увидеть архипелаг. Жители Баттизьена и некоторых кварталов Лукиа-тауна, безусловно, знали его в лицо, но в большинстве мест с ним мало кто был знаком, или не узнавали, пока он не представлялся. Он усмехнулся. Легенды о том, будто он был трехметрового роста, тоже нередко помогали ему сохранить инкогнито.
Взъерошенный мужчина в грязной рубахе помахал толстопузому рыбаку, тащившему из моря на берег сети с бьющейся в них рыбой. Завьер любовался яростью рвущихся на свободу рыбин: с синей и кроваво-желтой чешуей, разевающих рты.
— Отвези радетеля куда нужно, ладно? — крикнул рыбаку взъерошенный. — Негоже, что ему приходится так долго ждать.
Прежде чем Завьер успел возразить, рыбак с виноватым видом повернулся:
— Я возьму тебя, о радетель, в свое каноэ после того, как отвезу рыбу на городской рынок.
Взъерошенный сердито нахмурился.
— Отвези его сейчас! Я сам доставлю на рынок твою рыбу.
По лицу рыбака пробежала волна эмоций: негодование, испуг, потом обреченность.
— Брат, ты знаешь свой интерес, да? — Завьер заговорил тихо, чтобы его мог услышать только взъерошенный. — Не стоит использовать меня для воровства!
Мужчина в знак протеста взмахнул пальцами, как когтями.
Завьер нагнулся к нему и шепнул:
— Я же сказал: иди своей дорогой!
Губы мужчины злобно зашевелились. Его глаза налились кровью: с таким лучше бы не встречаться на темной улице. Он уже собрался уйти, но вдруг резко обернулся и дерзко отрезал:
— Трудное время, радетель. Не у всех имеется то, что есть у тебя!
— Я понимаю. Но мы же сразу примечаем вора, так, брат? Везде найдется незапертая дверь.
— Да кто ты такой, чтобы меня осуждать?
— Я готов осудить вора в любой момент!
— Ты же не местный! Ты поваришка, который готовит всякие вкусняшки.
Он это знал. Люди считали, что радетель занимается ерундой. Он постарался сменить тон на чуть более миролюбивый.
— А ты приходил ко мне поесть? Что-то я не помню твоего лица.
— Нет, брат.
Завьер протянул руку.
— Скажи мне, как тебя зовут, и приходи.
Но мужчина проигнорировал протянутую руку.
— Я, конечно, приду и поем, но ты готов еще покормить мою малышку?
Он подумал об увиденной утром Оливианне и ее вздутом животике.
— Хочешь сказать, что твое дитя голодает?
Мужчина опустил глаза.
— Ей все хуже.
Рыбак крякнул и шагнул поближе.
— Налог на коз, налог на рыбу, цены на ламповое масло растут, и школьная форма для ребенка стала дороже. Говорят, в этом году доходы игрушечных фабрик упали, потому все и дорожает.
Он плохо знал статистику продаж игрушек за границу в этом году, потому как вообще мало на что обращал внимание и, как говорится, видел не дальше своего носа.
— На Интиасара поглядеть, так не скажешь, что у него какие-то проблемы с деньгами, — брякнул взъерошенный.
— Человек пытается помочь, — возразил рыбак. — Кто бы еще дал людям два дня выходных ради свадьбы своей дочери?
— Ну и дурак же ты.
— Да никто бы из вас не жил припеваючи, если бы не наш губернатор и мас’ Брентенинтон! Нам просто надо покрепче держать свое, как он говорит, и жизнь наладится! — Рыбак тянул сеть и краем глаза поглядывал на взъерошенного, который сжимал и разжимал кулаки, словно его что-то грызло внутри. — Я только отвезу эту рыбу, радетель.
Взъерошенный резко развернулся и заспешил вдоль пляжа, взрывая голыми пятками желтый песок.
Завьер задумчиво поднял лицо к голубому небу.
…спасибо за панцирь морского ежа
он кричит…
Наконец мелодия сменилась. Он послушал, как Папик-Женолюб вопит о двух новых песнях, которые он сегодня даст послушать, и смахнул застрявшие между пальцами песчинки. Песни Попишо могли звучать неделями без перерыва. От пристани раздался разочарованный вой: мимо проплыла очередная набитая пассажирами лодка. Ватага мальчишек махала ему с розовой кормы. Он помахал им в ответ.
— Понюхай меня, Завьер.
Говоря это, Анис стояла на одной голой ноге, сдвигая по другой набедренный обруч. Он не мог вспомнить цвет любимого обруча Найи, но зато отчетливо представлял себе Анис и ее обруч — свадебную шелковую ленту, украшенную красными камнями. Тогда он с трудом удержался от того, чтобы не стянуть зубами этот обруч с ее бедра и не вторгнуться в нее, — и тем самым обезопасил их обоих.
Мужчина кто мягкотел
Нам не нужен мужчина кто мягкотел
— Радетель! Какой стыд и позор!
Он взглянул вверх, ладонью прикрывая глаза от палящего солнца. Над ним стояла женщина и исступленно жестикулировала; в первый момент ему показалось, что у нее множество лиц и рук.
— Все в порядке, сестра. Я просто жду вместе с остальными.
— Да нет! Вы это слышите? — Она ткнула пальцем в сторону радиоприемника.
Он смиренно кивнул.
Это был популярный озорной стишок, какой могли придумать только на Попишо. Небольшая христианская община архипелага постоянно выказывала неудовольствие, осуждая его кощунственный смысл, но ему такие песенки нравились, даже на фоне развязного похохатывания Папика-Женолюба.
Мужчина кто мягкотел
Нам не нужен мужчина кто мягкотел
Мужчина кто мягкотел
Нам не нужен мужчина кто мягкотел
Мягок головой (тому работать не надо)
Мягок в постели (проклятье ада)
Женщины льют слезы от горя
И бросают мягкотелых мужчин в море
Эти строки казались ему достаточно резонными.
Есть один мужчина
Его поваром называют
Ты его знаешь, все его знают
Но в спальне он жарить не может
Тогда зачем он тебе
Скажи ай-яй-яй ему
Мягкотелый предложит женщине вино
Но мяса он ей не дает…
Он оцепенел.
Стоявшая над ним женщина крикнула, обращаясь к толпе:
— Слышите, этот парень поет песню про нашего радетеля?
И со всех сторон раздались голоса, преимущественно женские:
— С мясом у него все в порядке! Вы поглядите, какой он высокий!
— Высокий, да с коротким мясцом — это нехорошо! Я согласна и на коротышку, если он в постели умел и силен!
— Да он же не про размер поет! Он говорит, что у радетеля ритм не тот! Разве может большой мужчина глубоко проникнуть и хорошенько взбить твое нутро?
Женщина рядом с ним уперла руки в боки.
— Он врет! Радетель, ты танцевать умеешь?
Мужчина кто мягкотел
Нам не нужен мужчина кто мягкотел
К ним стали подходить женщины со всех сторон. Они цокали языками, ахали и препирались друг с другом. Сначала он захотел вскочить, а потом подумал: ну и чего он этим добьется, — и в конце концов жутко смутился.
— Готова поспорить, этот певун просто ревнует, его женщина хочет радетеля, вот и все! Всем известно, что Завьер Редчуз, сын Пьютера, прекрасный и благопристойный человек. Времена, когда он блудил напропалую, уже давно позади.
Проклятье, да он никогда в жизни не блудил!
— Он до сих пор глубоко скорбит о покойной жене!
— Да кто говорит, что это песня про радетеля? Он же не единственный повар на Попишо!
Мягок головой (тому работать не надо)
Мягок в постели (проклятье ада)
— Вы разве не слышите, что он поет: что мы его знаем? Радетель, тебя не раздражает этот певун?
Женщины льют слезы от горя
Он не мог говорить. Слова застряли у него в горле. Он был бы и рад что-то сказать. Он поднес к носу мешочек с мотыльком. Что произойдет, заплачут ли боги, если он поднесет мешочек ко рту, проглотит мотылька целиком и проклянет их всех?
И бросают мягкотелых мужчин в море
— Боги! Ну и гадкая же песенка!
Любимая, подойди ко мне
— Радетель! У меня есть отвар из орехов колы для исцеления всех постельных недугов, он живо тебя поставит по стойке «смирно»!
И бросают мягкотелых мужчин в море
подойди ко мне
подойди ко мне
— Радетель, а это правда, о чем он поет?
И бросают мягкотелых мужчин в море
Завьер едва мог пошевелить головой; та словно окаменела, а в ушах что-то скрипело.
Мужчины пялились на него, ухмылялись и тыкали друг друга в бок.
— Мас’ Редчуз, сам скажи! Ты правда такой вялый и никудышный?
Кто-то выключил радиоприемник, прервав песню на полуслове. Бум! Тишина.
Смешки умолкли. Женщины смотрели на него. У него пересохло в горле.
Подойди, Завьер. Понюхай меня.