Берел затянул песню в такт движениям весел, ее подхватил второй гребец. Это была обычная погребальная песнь.
…пустимся в путешествие,
о, боги мои,
отправимся в путешествие,
мой брат пустился в дорогу,
вам известно, что он
отправился в путешествие…
— Какой суп местные жители едят в Храмовый день, Романза? — спросил Завьер.
Один из певцов прервался, ответил «тыквенный» — и все захохотали.
Поговаривали, что те, кто предпочитал суп из красных бобов, обладали вспыльчивым характером и поросячьими хвостиками, а любители тыквенного супа отличались тонкой душевной организацией и склонностью к размышлениям.
— У тыквы мякоть как мясо, — кивнул Романза. — Если выбрать правильную тыкву, ею можно воспользоваться как приправой, она сдабривает еду, как кровь и жир.
Завьер оторвал взгляд от воды и посмотрел на Романзу.
— Да-да, но красные бобы тоньше. Я много лет пытался сварить суп из красных бобов по рецепту моей тетушки Йайя. Пристаю к ней с вопросами, смотрю, как она это делает, а она только косит на меня глазом да сжимает ладонь, которой отмеряет продукты.
— Но ведь тебе известно, что дело не в ладони. Все они лгут! — сказал Романза.
И все сидевшие в лодке закачали головами, осуждая уловки стряпух, которые только делают вид, будто делятся своими рецептами.
Гребцы продолжили песнь.
…следом за птицами
о, мои боги,
следом за птицами
моя сестра ушла по дороге,
вы же знаете, она ушла
следом за птицами…
— А ты любишь пудинг, — предположил Завьер.
А, вот он, знаменитый инстинкт радетеля, о котором Романза так много слышал.
— Моя мать делает лучший пудинг в мире. Хлебный пудинг! Кукурузный пудинг! Ванильный. Из сладкого картофеля. Хрустящая корочка. Мягкое нутро.
Романза позволил себе взгрустнуть. Он скучал по матери. Он скучал по мангусту. В их семейной усадьбе был двор, где обитали ручные мангусты. Через несколько месяцев после ухода из дома, в тот раз, когда он пришел проведать мать, зверьки сбежались к нему, пофыркивая и поскуливая. Он еще разодрал кожу на ладони, когда карабкался по склону скалы, и потом рана загноилась. Ему хотелось поесть маминого пудинга и простить ее. Когда он вошел в дом, мать побледнела. А он, ни слова не сказав, протянул ей содранную ладонь.
— Ты все равно мой любимый мальчик, — проговорила она испуганно и радостно. — Ты же знаешь, я никогда не умела обращаться с тобой как надо.
Она забинтовала ему руку. А он больше не ходил туда. Потому что мать нервничала до дрожи.
— Если ты придешь ко мне поесть, я испеку тебе пудинг, — сказал Завьер.
— И когда такое случится? — улыбнулся Романза. — Ты же не приезжаешь сюда готовить.
— Иногда меня приглашают сюда родственники под тем предлогом, что их кузен уже много лет живет в зарослях, и таких, как он, никто годами не видит. — Завьер помолчал. — А ты придешь в «Стихотворное древо», если я попрошу?
— Не знаю, — пробормотал Романза.
Он и правда не знал. Сама идея сесть в доме за стол, поесть ресторанной еды… он давно от такого отвык. Крыши домов. Они были слишком высокими, слишком плоскими, притворялись небом. Это было бы очень странно.
Интересно, а сам он стал странным?
Завьер понизил голос:
— И долго ты тут живешь?
— С шестнадцати лет.
— Ты был совсем юный.
— Угу.
Романза кашлянул и заерзал.
— А ты ешь отраву, Романза?
— Ел немного сегодня утром.
Завьер заинтересовался:
— И как, приятно?
— Не скажу, что так уж приятно, но интересно.
Как мотылек, подумал он.
— А какая она на вкус?
— Как рис.
Завьер усмехнулся.
— У всей отравы вкус риса?
— У некоторых видов. И от нее жжет во рту. Как от корня маки.
— А почему тогда просто не есть маку?
— А мы едим. Но действие другого, хотя и похожего продукта — совсем не такое, тебе ли не знать, радетель!
Второй гребец, не Берел, услышав это слово, встрепенулся и, когда Романза стрельнул в него взглядом, сразу поник. Он не желал, чтобы кто-то лебезил перед Завьером, ведь тому явно хотелось сохранить инкогнито.
Завьер кивнул гребцу.
— Все в порядке, брат. Не обижайся, Романза просто меня оберегает.
Романза поморщился, слегка смутившись. Возможно, он слишком много о себе возомнил.
— Романза, а ты можешь соврать?
Тот пожал плечами:
— Конечно.
— Хорошо. А я-то подумал, что ты сам всегда говоришь правду.
— Многие так думают. Но мне было бы куда труднее жить, если бы я не умел врать.
Его слова заставили Завьера задуматься.
— Это помогает мне прощать многих врунов, если я знаю, что мне самому нужно вранье.
— Скажи мне: почему неприкаянные едят отраву?
Вопрос Романзу развеселил. Неужели радетель сам этого не знает?
— Да потому же, почему мы делаем все остальное. Чтобы показать земле, что мы ее любим. Что принимаем ее всю такой, как она есть.
Завьер кивнул:
— И сколько же есть разных видов отравы?
— Триста семнадцать способов отравиться и умереть, как я подсчитывал в последний раз.
— Что?
Тэйно, седьмой радетель, обладал самыми обширными познаниями в области ядов и коагулянтов. И он насчитал на Попишо всего лишь тридцать три ядовитых растения.
— Значит, тебе еще учиться и учиться, — улыбнулся Романза. — Хочешь узнать больше?
— Рассказывай!
Романза говорил довольно долго: о способах приготовления ядовитых растений, более сложных, чем люди могли себе представить, требующих растирания, обжарки и выдерживания в горячей земле; к тому же очень важна была точная дозировка. Неприкаянные обитатели Мертвых островов ели живую, в основном сырую пищу, отказ от мяса был мифом, зато большое место в их рационе занимали ферментированные и дурно пахнущие продукты. Завьер торопливо черкал карандашом в своей зеленой записной книжке: вяжущий фрукт называется вонючая пятка, у него такой запах, словно его прокляли боги; сложная ритуальная трапеза включает в себя даже падаль — гнилое мясо, когти и рога, но при условии, что животное умерло естественной смертью — от старости или в схватке с другими животными. Этот ритуал важен сам по себе и не имеет никакого практического смысла, объяснил Романза, радуясь, что дает Завьеру так много новой информации: часть трапезы — обилие сложным образом разрезанных фруктов и овощей, а сама церемония включает торжественное срыгивание поглощенной пищи в знак почитания брачных игр попугаев.
Завьер восторженно хлопнул себя по ляжкам:
— Да ты говоришь, как настоящий повар!
— Я для этого недостаточно неопрятен! — с улыбкой заметил Романза. Но похвала ему понравилась. — Правда, еда у неприкаянных может быть и не слишком мудреной. На празднестве в честь дня рождения гостям могут поднести только банан и больше ничего. Жареный, или вареный, или слегка обжаренный на вертеле, или в виде чипсов, или в виде бананового супа с авокадо. А все потому, что человек, чей день рождения мы отмечаем, терпеть не может бананы!
И над океанскими волнами прокатился громкий хохот всех четверых в лодке.
Гребцы перестали петь; лодка замедлила бег, якорь упал в теплую прозрачную воду, с глухим стуком ударился о песчаное дно, его немного протащило, и он погрузился в песок. Лодка стала медленно ползти по воде. Солнце выписывало на поверхности океана завораживающие, почти гипнотические, узоры.
— Почему мы встали на якорь? — спросил Завьер.
Романза поднялся на ноги. Вдалеке он увидел искривленные тощие деревца и густые кусты с, как он заранее знал, алой листвой, но до них еще надо было плыть и плыть.
Просто отлично!
Парнишка враскачку двинулся по каноэ, тихо переговариваясь с гребцами и прислушиваясь к плеску воды. Теперь предельная концентрация внимания была совершенно необходима. Он присел на корточки, а гребцы тем временем изучали океанскую гладь. Романза снова опустил руку в теплый океан и стал думать о Пайларе: о его волосах, о его жадных губах, о том, как он уткнулся ему в живот эрегированным членом, о том, как они занимались любовью.
— Что мы тут делаем? — спросил Завьер. У него был слегка встревоженный вид.
Романза потрепал его по плечу.
Сейчас начнется потеха.
16
Завьер осторожно продвигался по стоявшей на якоре лодке. В свое время ему довелось перевернуть не одно каноэ, выдолбленное из цельного ствола. Гребцы приспособились работать веслами в такт качке — так отдельные строки песни нанизываются на мелодию.
— Почему мы остановились?
— Дальше мы пойдем пешком, — ответил Романза.
— Как это понимать?
Романза ему нравился. Парнишка был худой, как тростинка, кожа да кости. И не такой неотесанный дикарь, как ему показалось вначале. Он обладал немалыми познаниями и рассудительностью. И его самого удивляло, какое удовольствие он получал от его энтузиазма и веселого нрава. Послушать, как Дез’ре отзывалась о неимущих обитателях Мертвых островов, так у них вошло в привычку быть угрюмыми и молчаливыми, но Романза явно был наделен воображением.
В конце концов Завьер убрал зеленую записную книжку в сумку, набитую льдистыми шипами, и просто слушал рассказы Романзы и песни гребцов, словно растворяясь в пространстве и в безмолвии, когда наступали моменты тишины. Зной действовал усыпляюще. Он почти что забыл о болтавшемся на шее мешочке с мотыльком.
Теперь, когда теплое море расстилалось перед его глазами, а каноэ покачивалось на волнах, словно коричневый стручок с семенами на безбрежной водной глади, ступать было не на что и идти некуда.
— Пошли, — сказал парнишка и, перемахнув через борт, опустил ногу прямо в океан.
Но его нога не ушла под воду, а наступила на ее поверхность, как на мокрый пол.
Завьер вытаращил глаза. Романза шел по воде.
Хлюп-хлюп