Завьер заглянул в глубину и затаил дыхание. Вода была черная, а рыбки — белые.
— Я скучаю по отцу, — кашлянув, признался Романза.
Все менялось на глазах. Мир терял все цвета — так мука высыпается сквозь сито.
— Он умер?
— Нет.
Этого слова было достаточно.
«О боже!» — воскликнул пролетавший мимо буревестник. Его крик напоминал этот возглас.
Романза потер губы.
— Я не нравлюсь себе таким, какой я есть. Мне все в себе не нравится!
— И что именно?
— Здесь какое-то время свет будет странным, — предупредил Романза. — Надо подготовить глаза. Два раза зажмурься.
— Я уже вижу, как меняется вода…
— Давай!
Зажмурился.
— Сейчас будем на месте.
Зажмурился снова.
Они были на месте.
Вздрогнув от неожиданности, Завьер поскользнулся, свалился со ската и погрузился в черную воду по пояс. А Романза изящно сошел с рыбы на бревно, а потом перепрыгнул на белоснежный песок. Сделай он пируэт, как цирковой акробат, и крикни «Анкор!» — это было бы уместно. На его лице снова заиграла улыбка.
Завьер опять зажмурился. Краем глаза он заметил, как, блеснув спиной, скат развернулся и неспешно поплыл в открытое море. Завьер побрел по колено в странной черной воде и, прикрывая рукой глаза от сверкающей белизны суши, дошел до кромки прибоя; голова все еще слегка кружилась, а в ушах все еще звенел небесный смех.
Романза резко остановился. Завьер налетел на него и упал бы, если бы не обманчиво сильная рука худого паренька, выброшенная назад и удержавшая его от падения. Оба покачнулись, коса парня стегнула по их плечам.
Раздался кашель.
Завьер стал яростно тереть глаза, надеясь, что они привыкнут к кромешной белизне. Парнишка упал на колени.
— Романза?
Тот кашлял все быстрее, сильнее, надрывнее, словно лаял. Романза взглянул на него и вытер губы рукой.
— Я… — Кашель. — Я…
Все его тело буквально сотрясали приступы кашля.
— Я… я… не могу…
Его рука была покрыта серой землей и слюной, изо рта текла темная жидкость.
Отцы и отцы. Он рассказал Пьютеру про синелицего. Зачем рассказал? Их семья жила обычной жизнью, даже житейские невзгоды были самые обычные: после школы он носился по улицам с другими мальчишками, ел и пил в любом доме, где топили печь; получал по башке, если не мог быстро ответить на вопрос или грубил взрослым; глядел, как старики обмахивались веерами, сидя в теньке, и вскакивали, заслышав стук костяшек домино за игровым столом; мылся перед сном, держа в чистоте нижние этажи, чтобы не воняли, а вечерами все собирались за семейным столом ужинать. Зачем он ему рассказал? В конце концов, синелицый давно уже был в прошлом, и никому не следовало про него знать.
В тот ужасный вечер он пришел домой, где все казалось вроде как обычно, но нет. Его отцом был Пьютер, а другим его отцом был тот синелицый, кто расплавился в лесу на Мертвых островах. Его мать хотела, чтобы он стал радетелем, но ему этого не хотелось; для него это было слишком непомерной, недостижимой целью. Ему ведь было всего лишь десять лет. И почему ему показалось, будто кто-то его всего обжег, и почему потолок в доме хищно раззявил свою беззубую пасть?
— Да у тебя жар, — укоризненно проворчала Трейя. — Вот что бывает, если слоняешься ночами по улицам, словно дикий фазан!
В его жизни еще не бывало проблемы, с которой Пьютер не мог справиться. Сломанный палец или издевки одноклассников, правила игры с собакой в апорт, скрипучая дверь или яблоня, которая перестала плодоносить. И, может быть, Пьютер что-то знал о том, почему он увидел в баре мужчину, как две капли воды похожего на него. И не откладывал ли он решение конкретной загадки, не рассказав о ней отцу?
Если он не сделает хоть что-то, он себе этого не простит.
— Пап?
— Что, Зав?
— Ничего.
— Ладно.
— Пап?
— Что?
— Мама водит меня в бар каждый вечер, когда тебя нет.
Пьютер взглянул на него, отвлекшись от старой колыбельки, которую решил починить. Он был такой человек, которому если что-то втемяшится в голову, то он будет эту мысль обдумывать и обсасывать вопреки всякой логике. И вот он как-то решил, что в один прекрасный день его мальчики женятся и старая колыбелька пригодится их женам.
Завьер продолжал, потея от волнения:
— Я там вижу мужчину, он очень похож на меня, у него синее лицо.
Пьютер кивнул и принялся сосредоточенно чистить свой хвост, облизывая его языком.
— Пап? Он похож на меня…
— Уходи, Завьер.
Дети знают, что настоящее, а что нет. Маленькие мальчики способны испугать взрослых мужчин.
Завьер ждал, когда отец вернет в их дом обычную жизнь. Он не сомневался, что отец сможет. Только надо было набраться терпения.
В тот день, когда Пьютер принял решение, он сидел за кухонным столом и читал книжку. Все произошло в ранние утренние часы. Хвост Пьютера грозно подергивался, а Трейя стала отплевываться, словно у нее что-то застряло в горле, — сначала сплевывала за окно, а потом, к середине дня, себе в кулак, отирая его о юбку.
В восемь минут третьего пополудни они затеяли ужасный скандал. Оба говорили громко и одновременно, обрывая друг друга на полуслове, точно их безмолвная ссора продолжала уже довольно давно и только теперь оформилась в слова. Пьютер сжимал кулаки и для вящего эффекта бил ими себя в грудь: «Имей в виду, я тебя вышвырну отсюда вот этими руками, это мой дом!» Трейя схватила Завьера и прижала к себе, и он оказался между ссорящимися, как меж двух огней. «Ты жалок! — орала она. — Мои мальчики тебя обожают, а ты жалкий, никчемный развратник! От тебя воняет! Твои ноги воняют, у тебя воняет изо рта! Ты урод! Ты голодранец! Ты ничего не умеешь! Мой сын меня спасет!»
«Я выстроил этот дом!» — огрызнулся Пьютер, и Завьер подумал, что сейчас он обзовет ее пьяной шлюхой.
«Да! — сказала мать. — Ты выстроил эту вонючую хибару, но сколько раз ты от меня рожу воротил? Не дотрагивался до меня, не обнимал! Надеюсь, этот дом когда-нибудь рухнет и мы все подохнем под его обломками, — и тогда ты поймешь, что ты не смог сделать в своей жизни ничего хорошего!»
И в три минуты четвертого, когда солнце еще стояло высоко в небе, отец принялся дубасить мать, высоко взмахивая руками, словно бросал тяжелые камни, и наносил удары не глядя, как истеричный ребенок. Завьер попытался было разнять их, но раз за разом раздувшийся хлесткий хвост Пьютера нещадно его отпихивал в сторону. Айо мог бы прекратить драку, потому что был сильный, но он в тот момент оказался далеко от дома. И какой же прок от твоего магического дара, коли он не может помочь тебе защитить мать и вести себя как мужчина?
«Ты даже ударить как следует не можешь! — рыдая, воскликнула Трейя и отбежала в сторону. — Ты даже ударить не можешь!»
«А ты посмотри на меня, как когда-то смотрела!» — заорал Пьютер, и Завьер подумал: когда же ты скажешь ей истинную причину, почему ты ее бьешь? «Посмотри на меня, как когда-то смотрела!» — заплакал Пьютер и съежился на полу, как цветок олеандра.
Но в следующие два часа стало еще хуже. Не потому что правый глаз Трейи распух и стал похож на саподиллу, налившуюся темным соком, не потому что от ударов ее кости стали как-то странно двигаться под юбкой, и не потому что Пьютер лишился части уха там, куда пришелся ответный удар материнского кулака. И не потому что у него самого расплющилась косточка третьего пальца на левой ноге, когда Трейя, пытаясь увернуться от удара, наступила на него всем весом, — а потому что драка внезапно прекратилась.
«Спасибо, пожалуйста», — обменялись любезностями мистер и миссис Редчуз.
Пьютер ласково смахнул бусинку пота с виска матери. А когда она пошла в ванную, он потер мочалкой ее спину в синяках и помог надеть свежее платье. И когда Завьер, съежившись, проходил мимо отца, чтобы шмыгнуть на двор, тот потрепал его по голове. А Трейя попросила заодно срезать там несколько гибискусов, чтобы поставить в вазу на стол. Пьютер громко хвалил приготовленный ею ужин и говорил, как он рад, что Завьер хоть ненадолго отходит от плиты и хотя бы иногда может попробовать мамину стряпню.
После ужина все улеглись в большой гамак, где, по уверению матери, Пьютер однажды попытался овладеть ею силой, а поскольку Завьер не знал, что такое изнасилование, его обуял ужас — ведь он не понимал, чего именно Пьютер пытался добиться от нее силой, и не попробует ли он это снова проделать прямо сейчас, когда они все качались в гамаке?
— Не волнуйся, — сказала Трейя. — Вытри нос. И попей отвара орехов колы. А то я вижу, у тебя в легких еще клокочет.
Почему же они вдруг перестали драться? Почему отец не упомянул синелицего? Неужели они не видели, как сильно потрепали друг друга? И как Пьютер смог простить слова Трейи? И как Трейя простила ему то, что он сделал из нее сдобную лепешку? Если в любом месте ее тела надавить на кожу, могла остаться вмятина…
Супруги лежали в гамаке, держась за руки: спасибо, пожалуйста!
И когда соседка спросила у матери, что с ней, Трейя ответила, что полезла за тяжелой банкой с джемом, стоявшей высоко на полке, и та упала ей прямо на глаз, и Пьютер просто прикрыл косой окровавленное ухо. А когда приходила пора пойти в храм, или, как обычно, сыграть в стикбол[4], или попрактиковаться в домино, Пьютер отрицательно качал головой.
— Ты же сам знаешь, почему нет, Завьер.
Но после того случая он так и не смог забыть искаженные злобой лица родителей.
А когда его отчим погиб при аварии автобуса, сразу после его девятнадцатого дня рождения, у него словно камень с души свалился.
17
Ах, птичьи песни начинаются тихо-тихо. Анис смотрит на голубых и красных бабочек, танцующих над крышей борделя.
«Курру-курру-ку-ку