— Я не твой единственный ребенок, мамуля. Не будь смешной.
Мать пропустила замечание мимо ушей.
— А где твоя… штучка?
Вот тут-то и пришлось рассказать. Мать зажмурилась, словно от боли, и обхватила голову обеими руками; ее реакция показалась Сонтейн излишне мелодраматичной, но она давно привыкла к тому, что мама все воспринимает не так, как надо. Можно себе представить, если бы она вела себя так же драматично, когда не получала то, что хотела, как и следует вести себя здравомыслящей матери.
Об этом должен услышать губернатор! У матери была невыносимая привычка называть мужа и отца ее детей по его должности.
— Ты имеешь в виду папу?
— Тебе известно, что ты порченая, Сонтейн Игнобл?
И мамуля принялась колотить в дверь отцовского кабинета, что обыкновенно жизнерадостного отца выводило из себя. Сначала он заявил, что и слышать не хочет об этих сугубо женских делах, но когда узнал некоторые подробности происшедшего, то вышел из кабинета, буквально ловя губами воздух.
В начавшийся всеобщий ор Сонтейн внесла свою лепту, ведь, что ни говори, это она влезла в комнату к Данду — и она позволила ему заглянуть себе между ног, и по его вине ее проклятая пуся в ту же секунду вывалилась, да и к тому же теперь она поняла, что такое приключилось отнюдь не с ней одной…
— Скажи этому парню, что ты сейчас же хочешь получить назад свое сокровище! — проорал отец.
И хотя Сонтейн четко ему объяснила, что предпочитает, чтобы Данду хранил ее у себя и что называть пусю сокровищем — глупо, у отца был такой вид, что с ним вот-вот случится удар. Но ей стало его жаль, и она пошла к телефону, чувствуя себя ханжой.
Но лишь до того момента, как Данду рассказал о речке. Его зубы стучали.
— Ты ее потерял?
Она почувствовала, как спазматически сжалась мать за ее спиной — словно курица перед смертью.
— Она выскользнула, — запинаясь, проговорил Данду.
— Я тебя убью, — проговорила Сонтейн.
Первая реакция губернатора после этого признания оказалась типичной. Он захотел отправить поисковую команду, чтобы люди прочесали все кусты, перевернули все камни и обыскали все дома.
Сонтейн вспыхнула:
— Сам подумай, папа! Ты собираешься отправить сотни мужчин искать мою пусю? По-твоему, это хорошая мысль?
И от глупой затеи отказались.
— И как ты могла доверить какому-то придурку такую драгоценность? — кричал отец.
Он всегда ужасно сердился, когда не мог решить проблему деньгами. Она видела в его кабинете сейф: до отказа набит наличностью, которая, похоже, никогда не иссякает. Деньги были рассованы по лежавшим на полках мешочкам, идеально соответствовавшим взяткам нужного размера.
— Он не придурок! — кричала она в ответ, хотя сама еще никогда в жизни так не злилась ни на кого, как на Данду сейчас. — Завтра он станет моим мужем, и если вы с мамулей хотите внуков, то лучше вам поскорее что-то придумать, потому что у меня… Нет… пуси!
После чего заперлась в своей комнате и снова позвонила Данду и спросила, о чем он, на хрен, думал, когда пошел гулять в лес с ней, словно это связка бананов.
Первейшая проблема, с точки зрения ее родителей, заключалась в том, чтобы избежать… всеобщего позора. Если молодые не могли заниматься сексом и никто не знал, почему они не могли заниматься сексом, следовательно, никто не мог иметь возможность заняться сексом с ее сокровищем, если его кто-то найдет. К моменту, как она поговорила — вернее, поорала — с Данду во второй раз и бросила трубку, она уже услышала, что по радио объявили о запрете секса.
— …запрещается под страхом пожизненного заключения всякая сексуальная активность любого вида, повторяю, любого вида, вплоть до двух часов десяти минут пополудни завтра.
Сонтейн зажмурилась — в точности как ее мать. Нет, правда, ну как же глупы ее родители. Страх был сильнее здравого смысла. Правительственное распоряжение без объяснения причин только добавляло таинственности, а что могло быть сильнее, чем желание разгадать эту тайну?
А тут еще женщина с радиостанции, которая позвонила им домой. Она ей не поверила. Мамуля сказала, что папе было бы разумно выступить по радио и сказать, что все отлично, и поговорить с ведущей о вышивке на свадебном платье, о детях и о том, как ему грустно видеть, что его единственная доченька вылетает из родного гнезда, чтобы стать взрослой самостоятельной женщиной, и подробно описать убранство свадебного зала. Но она много месяцев слушала увещевания Ха — а с той шутки были плохи. Она была не из тех женщин, с кем привык иметь дело папа, таскавший мешочки денег на радиостанцию и как ни в чем не бывало обсуждавший там погоду. Все без исключения радиоведущие — даже Папик-Женолюб! — симпатизировали местным политикам. Мисс Ха им не больно-то симпатизировала. А папа не мог себя сдерживать, когда ему бросали вызов.
— Если какой-нибудь мужчина — житель архипелага — вздумает дотронуться до пуси моей дочери, я ему отрежу яйца и заставлю съесть!
Боги, боги, ну как можно произносить такие слова в прямом эфире национального радио, да еще рассказывать, что было потеряно в речке…
Она гребла что есть сил, мимо рощиц, мимо пляжей и крестьянских домишек, мимо розовых, оранжевых и зеленоватых плодов, гроздьями висевших на деревьях. Стоявший возле желтой хижины мужчина показал ей вслед неприличный жест. У Сонтейн возникло искушение встать в лодке и швырнуть в него веслом, но тогда у нее осталось бы только одно весло, и, совершив этот дурацкий поступок, она оказалась бы точно такой же дурой, как и все остальные сегодня.
Она почесала плечо. Когда она нервничала, ее крылья начинали зудеть. Куда катится мир, если женщине приходится отправиться на поиски собственной вагины? Мужчинам ничего нельзя доверить, они ни на что не способны, кроме как прихорашиваться.
Она стала это обдумывать.
Папа был все-таки прав, что ее защищал. Как-никак, важная часть ее тела оказалась в опасности. Она не сказала ему, куда направляется, но не сомневалась, что в обычный день он бы одобрил ее намерение. Люди говорили, что у ее отца были нездешние замашки и дар, потребный мальчишке-посыльному, — умение быстро бегать; но что это за низкопробная магия? Они понятия ни о чем не имели. Он был человек религиозного склада, глубоко чувствующий. И ему нравилось, когда она поступает по-своему. Она не знала, что будет делать, когда найдет свою пусю. Как подавит страх, в каком та будет состоянии и захочет ли ее Данду после всех лесных приключений. Она не была даже уверена, что Данду захочет на нее снова взглянуть, раз уж он проявил такую невероятную беспечность. Но она хотела ее вернуть. И чем дольше ее не было, тем острее она ощущала свою ущербность. Пуся принадлежала ей, и значит, она была за нее в ответе.
Если кто-то и мог знать, куда делась пуся, то это были ведуньи судьбы, — к ним она и направлялась.
Вдалеке маячил Дукуйайе — полоска шелковистого пляжа зеленовато-лимонного цвета.
В истории радио Попишо еще не было такого ток-шоу. И в конце концов все сошлись на том, что подобного успеха могла добиться только женщина-ведущая.
— Добрый день, леди и джентльмены, нам сегодня повезло приветствовать в студии губернатора — достопочтенного Бертрана Интиасара. Добрый день, господин губернатор.
— Прошу вас, мисс Ха, называйте меня Берти.
— Я предпочитаю выказывать вам должное уважение, господин губернатор. Благодарю вас, что вы сдержали обещание провести эту встречу. В последнее время было так много разговоров о…
Интиасар перебил:
— Это пустяки, Ха. Я прервал поздний обед со своей милой женой, чтобы прийти к вам в студию. Моя жена называет меня Берти. И это она настояла на том, чтобы я потратил немного своего времени на беседу с первой женщиной — ведущей ток-шоу на радио Попишо.
Ха кашлянула.
— Тема нашей беседы многим моим слушателям представляется делом исключительной важности. Час назад вы разослали свое обращение на все радиостанции Попишо. Полный запрет половых актов сроком двадцать четыре часа. По этому указу, всякое занятие любовью считается преступлением, господин губернатор. Мой первый вопрос: почему?
Повисла пауза, покуда все население острова пыталось оправиться от дерзкой прямоты, неуместной в беседе с высокопоставленным чиновником.
Но губернатор все же ответил, и его голос прозвучал веско и спокойно:
— Ух ты, мисс Ха. Какой беспощадный вопрос. Что ж, это уведомление обнародовано по согласованию с советом по здравоохранению.
Снова пауза. Губернатор не собирался больше ничего добавлять.
— И? — заметила Ха.
Жители архипелага, которые еще не слышали объявления по радио, приникли к приемникам.
«И», какого хрена! Что значит «И»?
— При всем уважении, мисс Ха, в последние несколько месяцев у нас возникла мода задавать совершенно лишние вопросы. А все от неверия в мудрость и многоопытность правительства. И я не припомню столь грубого обращения со мной.
— Губернатор, признайтесь, вы же не думали вводить законодательный акт по поводу занятий любовью вне какого-либо контекста и без каких-либо разъяснений. Неужели вы и ваш совет действительно полагали, что люди это безропотно примут?
— Конечно, — холодно заметил Интиасар.
— На основании чего?
— Милая моя, это же всего на один день! Минус восемь часов, когда большинство людей спит. Я не могу себе представить ни одно живое существо, которое не в силах сдержать в узде свои инстинкты на столь короткий срок. Я готов отвечать на разумные и уважительные вопросы, но я не дам себя сбить с толку. Стоит ли вам напомнить, что я — гость вашего ток-шоу?
— Конечно, сэр, и мы очень рады, что вы с нами. Но позвольте я задам вам другой вопрос. К нам в студию сегодня поступило немало звонков, но мы решили их не обнародовать. Наша обеспокоенность продиктована не столько тем, насколько они достоверны, сколько тем, что они могут вызвать общественное возмущение. Нам нужно больше информации, а не только слухи и паника. И мы теперь хотим обратить этот вопрос к вам: вы в курсе, что примерно три часа назад у женщин Попишо произошел некий несчастный случай с их половыми органами?