— Назад пути нет, — заявил Папа Индиго. — Дни рабства позади.
Противоборствующие стороны совершали ужасные вещи, но уже много лет спустя после воцарения мира все согласились, что кашу заварили освобожденные — когда отстрелили туземцу руку, а затем разгневались, что она отросла снова, словно хвост у ящерицы.
В конечном счете, когда гражданская война чересчур затянулась, утратив всякий разумный смысл, земля и небо, взбаламученные вечно шаловливыми богами, сказали свое грозное слово. Общими усилиями они внезапно вызвали неистовый ураган, который разразился в три часа семь минут пополудни среди ясного неба. И какой это был ураган, со сладким ливнем и завывающим красным ветром! Бывшие враги попрятались в укрытия и сидели там все вместе целых три недели, покуда ураган свирепствовал снаружи, учинив на земле такое опустошение, какое никто из живых не смог бы. Некогда враждовавшие люди были вынуждены слушать друг друга и совместно трудиться, дабы выжить.
«Кое у кого даже родились совместные дети», — заметила учительница, и класс захихикал.
Когда ураган стих, все пришли к выводу, что война была глупостью — форменным маковым помутнением, как выразились освобожденные. И уж кто-кто, а они, после сотен лет рабства, знали, что говорили, имея в виду нелепость вражды.
Это были ваши предки, сказала, улыбаясь, учительница взволнованным детям. Из многих людей возник один народ.
На шестилетнего Романзу рассказ учительницы произвел сильное впечатление, но потом один мальчик поднял руку и спросил, что делать, если сладкий ураган разразится снова. Он ожидал, что учительница скажет, что это было очень давно и беспокоиться не о чем, но вместо этого она похвалила ученика за умный вопрос, потому что сладкие ураганы — это не выдумка, и, как уверяли ведуньи, их следует ожидать и в будущем. Обычные ураганы представляли немалую опасность, но сладкий ураган служил знаком того, что в мироздании что-то сломалось. В любом случае надо помнить главное: быстро найти укрытие и верить, что ты попал в надежную компанию. Вот в чем предназначение сладких ураганов: чему-то тебя научить.
Романза захихикал. Учительница спросила, не хочет ли он что-то сказать. Он хотел, но у него в голове роилось слишком много вопросов. Например, что, если он окажется в укрытии вместе со своим бывшим лучшим другом, который ударил его по лицу, потому что он сказал, что обожает лаванду? А что, если спрячется в укрытии вместе с лучшей подругой мамы матушкой Брайер, которая пахла, как протухшая рыба, и хотела обмазать его горчицей, чтобы сделать ему непробиваемый панцирь? А потом, когда дети болтали, сидя под деревом в школьном дворе, один мальчик заметил, что никогда-никогда не хотел бы оказаться в укрытии со своим папой, и, произнеся эти слова, свесил голову на грудь. Когда к ним подошел отец мальчика, чтобы забрать его домой, у Романзы екнуло в груди — но что могло быть в этом плохого?
Когда он вернулся домой и рассказал обо всем отцу, Интиасар повел его на стикбол, а потом они сидели на берегу океана, и отец откалывал сальные шуточки, и Романза хохотал так, что у него чуть не отвалился нос.
Учительница сказала, что тогда погибло шестьдесят шесть человек. В основном освобожденные, потому что их дома были полностью разрушены ураганом. На следующий день в школе весь класс разыграл небольшую сценку, и в конце зачитали имена погибших. Каждый ученик должен быть зачитать пять имен, но Романзе досталось шесть, которые было довольно трудно запомнить.
— Линден Просперти Хьюз, музыкант из Туку, умер, — бормотал Романза. — Дэвид Уилсон, строитель с Дукуйайе, умер. Кейанни Френсис Тубероуз, бригадир с Дукуйайе, умерла. Сесили Аннемария Сибелл, жена и мать с Баттизьена, умерла. Айзек Бреймар Мейсон…
Он забыл, чем зарабатывал на жизнь Айзек Мейсон, как и имя последней жертвы, и очень хотел вспомнить.
Если это не предвестье сладкого урагана, то он не знал, что это может быть. Он так нуждался в совете Пайлара, в прикосновении его руки.
Он мерил шагами мокрую веранду и для успокоения жевал последний тамариндовый шарик. Может, стоит рассказать Завьеру о дрожи со сладким запахом? Он наверняка знает, с кем поговорить об этом. Или Пушечное ядро: она не занимала высокого положения в иерархии ведуний, но все ведуньи так или иначе связаны с советом. По крайней мере, она могла бы спросить их, не учуяли ли они этот сладкий запах. И почему никто ничего не говорил?
Возможно, ему следовало поступить так, как он поступал в других столь же важных ситуациях: предупредить людей.
ВЫ ТОЖЕ ЧУВСТВУЕТЕ ЭТОТ ЗАПАХ?
Да, это было бы правильно. Но его еще заботила свадьба Сонтейн, и ему надо было помочь Завьеру с подготовкой трапезы. Он не мог сейчас все бросить и искать, где бы своровать краску.
Засвербело в глотке, он раскашлялся. Мокрота на вкус была как сахар. Ему даже почудилось, что на зубах захрустели сахарные кристаллики. Он отхаркнул и сплюнул.
Внутри дома раздался грохот. Входная дверь распахнулась, и Завьер выбежал на веранду, Пушечное ядро — за ним. Вид у него был разъяренный, волосы у нее растрепаны, подбородок подрагивал. И что странно — оба хранили молчание.
— Завьер, что стряслось? — воскликнул Романза.
Завьер швырнул на пол белый сверток. Он сделал это с картинным отвращением, глядя ведунье прямо в лицо.
Пушечное ядро решительно застыла в дверном проеме, скрестив руки на груди.
Завьер поднял ногу и растоптал сверток. Сверток лопнул как резиновый пузырь, и его содержимое разлетелось по мокрой от дождя веранде. Завьер еще раз с силой наступил на него и растер подошвой, покуда под ней не осталась клейкая клякса. Белая краска. Или сперма. Или что это было?
— Завьер! — завопил Романза.
Пушечное ядро заколыхалась на ветру. Не только ее волосы, но и плечи, живот и голова стали мотаться взад и вперед. Ливневые потоки, занесенные ветром на крыльцо веранды, вымочили ее насквозь. Романза с тревогой приблизился к ведунье. Ее ступни стали таять под дождем. Зачем жить в таком дождливом месте, если под дождем ты можешь растаять, как кусок сахара?
— Романза, я должен отсюда уйти, — резко заявил Завьер.
— Несомненно, радетель! — отозвалась ведунья. — Прошу тебя, уходи прочь из моего дома, как только будешь готов.
— Куда? — спросил Романза. Он надеялся помирить их, но теперь понял, что это невозможно.
— На Дукуйайе.
Романза попытался поймать взгляд Пушечного ядра, но та неотрывно смотрела на Завьера, будто ненавидела и любила его одновременно. Дукуйайе? Неужели Завьер передумал приготовить для свадьбы типичные блюда неприкаянных?
— Я покажу тебе кратчайший… — начал он, но Завьер уже пересек сад и толкнул калитку. Его плечи дрожали. Но почему все остальное тоже дрожало?
Романза побежал за ним, и ливень тотчас вымочил его волосы. Он оглянулся на дом ведуньи. Пушечное ядро лежала ничком на веранде.
И лизала пол.
Романза повернул голову в сторону Завьера и жестами попытался привлечь его внимание, но тот уже ушел слишком далеко. Что же, ради всех богов, между ними произошло?
Он побежал быстрее, нагнал Завьера и затрусил рядом. Завьер, ссутулившись, молчал.
— Почему мы…
— Просто покажи мне.
— Ты можешь бежать?
Завьер зло сверкнул глазами.
— А ты?
— Бежим!
И они помчались вперед через бескрайние заросли черных, красных и белых кустов, всклокоченных и редких, как борода старика. Порывистый ветер усилился и свистел у них в ушах. Романза ощущал, что его волосы прилипли ко лбу и щекам. Мышцы обмякли, сфинктер ослаб, в груди заломило, но он не обращал на это внимания. Ему хотелось, чтобы Завьер тоже расслабился, и он молился про себя, чтобы его плечи опустились, а руки повисли плетьми вдоль тела. Ведь нельзя все время злиться, покуда бежишь по Мертвым островам.
Сторонние наблюдатели могли принять их за смазанное пятно в пейзаже: они бежали быстрее ветра. Горизонт впереди окрасился пурпуром. Под ногами хрустела серая земля. Они старались бежать синхронно. С одинаковой скоростью, в одном ритме.
Ровно дыша.
Это было легко.
И в какой-то момент они полетели.
— Пушечное ядро что-то говорила про меня? — спросил Романза.
— О чем именно?
— О моей болезни?
Оба вымокли до нитки.
— С тобой все именно так, как она и сказала.
Что ж, это не было ложью.
— Тогда почему ты рассердился?
Молчание.
Они добежали до вершины горы и, согнувшись в поясе, остановились передохнуть. Под ними виднелся длинный пляж, порывы ветра теребили песчаные наносы, засыпая кромку моря золотой пылью. Романза заметил два черных каноэ, привязанных к стволам курупиты. Одна лодка отвязалась и теперь дрейфовала вдоль берега; в ней виднелся трап и забытые ходики с большим циферблатом.
Завьер споткнулся в песке, не смог удержать равновесия, хотя отчаянно пытался, и тяжело упал, придавив лодыжку и взвыв от боли. Из его сумки вывалились пурпурные шипы, за ними выпала зеленая записная книжечка, раскрылась, странички зашелестели и, подхваченную порывом ветра, книжку понесло по пляжу. Они нагнали ее одновременно, стукнувшись лбами.
Завьер от удара пошатнулся и, громко ругаясь, стал потирать то голову, то лодыжку. Записная книжка упала в лужу и промокла.
Романза потирал ушибленный лоб, который жутко болел. Он выудил записную книжку из воды. Она вроде не сильно пострадала. Обложка казалась прочной.
Завьер выхватил у него книжку.
— Ты только посмотри! — Он стал смахивать с нее воду и листать страницы, огорчившись не на шутку. — Посмотри, Романза!
— Да не все так плохо…
Завьер запрыгал на одной ноге, прижимая записную книжку к груди.
— Испорчена! Я так и знал!
— Зав, она не испорчена!
— Когда это мы с тобой стали на равных? Я разве позволил тебе называть меня Зав?
Смертельный испуг.
— Я…
— Парень, это вещь моей жены. Ты понял? Моей жены! Это проклятое место с ума меня сведет! Эта стерва, наверное, думает, что я не приволоку ее в совет ведуний судьбы? И куда подевалась лодка? Мне что, прикажешь, скакать по этим дюнам, как какому-то сраному гомику?