Романза подумал, что сейчас его грудь лопнет.
— Что ты сейчас сказал?
Завьер сунул записную книжку себе в штаны.
— Моя лодыжка, парень, я…
— Гомику? Ты хотел сказать: жопотраху?
Ярость заклокотала в нем сильнее ветра.
— Пайлар всегда меня предупреждал, что нельзя верить таким, как ты! Почему, как думаешь, мы живем в лесу, а? Из-за мужчин вроде тебя и моего отца! — Его лицо исказила гримаса страдания, но Романза не мог остановиться. — Играет в карты — он должен выиграть! Участвует в выборах — он должен выиграть. Вы оба сделаны из одного вонючего материала. Он захотел, чтобы ты совершил обход. Но ты не хочешь совершать этот обход! Вы оба думаете только о себе! А кто-нибудь спросил у Сонтейн, чего хочет она?
— Так ты — сын Интиасара?
Голова Романзы прояснилась. Этот мужчина был куда выше его. Крупнее. Сильнее. Пугающе взрывной.
— Ты… я… ты…
Завьер повторил свой вопрос, отчетливо проговаривая каждое слово:
— Так. Ты. Его. Сын?
Что сказать? Весь его боевой настрой выветрился так же внезапно, как вспыхнул.
«Двигай отсюда. Он же тебя сейчас убьет».
И Романза Интиасар попятился от Завьера Редчуза.
Он смотрел, как Завьер, пошатываясь, побрел вдоль дюн, падая на колени, снова вставая и снова падая.
Служанки миссис Интиасар частенько по утрам ублажали ее ласками, доводя до оргазма. Она не обсуждала это ни с кем, тем более с ними. По правде говоря, она вообще об этом не думала.
Губернатор частенько вылезал из своего гамака и приходил к ней на тюфяк поболтать — он прислушивался к ее мнению об обществе, политике и о том, какой костюм надеть на ту или иную встречу, — но секс между ними был редкостью. Она полагала, что муж заводил любовниц, посещал шлюх, против чего она и не возражала. Она подарила ему двух детей, как он и хотел, что далось ей тяжело. В последнее время она воспринимала этот зеленый тюфяк посреди комнаты как мирный уголок, своего рода оазис между ними.
Она не любила смотреть на лица служанок во время таких занятий, это ее отвлекало. Преданных служанок найти трудно, домашняя прислуга вообще как сыр или молоко, у каждой имеется срок годности. Когда служанки портились, ее старый дворецкий Салмони их увольнял. Он был по-настоящему предан их семейству: начал работать еще на ее отца, бывшего губернатора, которому служил верой и правдой до самой его смерти.
Нынешняя служанка, как ей казалось, изо всех сил старалась сохранить место; она приохотилась набрасываться на хозяйку в самых неожиданных уголках дома, словно обеих объединяла взаимная страсть. Несколько раз миссис Интиасар пришлось даже оттолкнуть ее от себя. Если служанка будет продолжать в том же духе, придется звать на подмогу Салмони. Так что был повод для беспокойства.
После объявления о предстоящих выборах муж стал раздражительным, нервно бродил по дому, проводил тайные совещания на задней веранде, жаловался на скрытых врагов, хотя прекрасно знал, что она терпеть не может обсуждать политику после ужина. Ее мать обожала участвовать в спорах и драмах политической жизни в любое время дня и ночи, а она — нет. Еще когда они женихались, она заявила Бертрану, что если тот хочет иметь счастливую семью, то должен пообещать, что он на пушечный выстрел не подпустит их детей к политическим интригам.
Она удачно выбрала себе мужа, несмотря на его вульгарный дар. Поспешность. Если бы ей в молодости сказали, что она выйдет замуж за такого, она бы пришла в ужас. Пойти на такие жертвы! Но он был хороший человек — и вполне ее устраивал.
После скандала во время радиоинтервью она вошла к мужу в кабинет, уверенная, что ему необходимы две вещи — успокаивающий массаж плеч и возможность выругаться от души. И застала его за пересчитыванием денег — такой кучи она в жизни не видела. Он было велел ей выйти, но она стиснула зубы и, сев рядом, стала рассматривать мешочки с монетами. Своенравный мужчина, торопливо пересчитывающий свои деньги, ни на что не годится. Теперь ему понадобится скормить другим радиостанциям еще больше денег, чтобы дискредитировать эту грязную девчонку Ха.
Губернатор прервался, ожидая услышать от жены очередную нотацию. Она молча смотрела на него. Вот чем ты все время занимался, стремясь к процветанию. Но ему не надо жалеть, что он играл в эту игру.
— Ладно, мамочка, — сказал он и вытащил небольшой ножик. — В конце концов, я же обычный мужлан.
Она смотрела, как он отрезает от своей руки кусочки кожи и волоски. Потом он вонзил лезвие поглубже в руку и иссек кусочек, так что кровь потекла на деньги. Она помогла ему перевязать рану и отвернулась, когда он, широко расставив ноги, сел на мешочки с деньгами, чтобы проделать финальную часть экзекуции; совершив задуманное, громко застонал. Взятка, скрепленная всеми выделениями его тела. Она уже давно не слышала этого сладострастного возгласа. Он слабо ей улыбнулся.
Им бы следовало понять, что у них возникли серьезные проблемы, когда совет ведуний судьбы три месяца назад отказался навести порчу на Пони Брейди. А ведь раньше они проделывали это со всеми прочими соперниками: в последние десять лет они регулярно сотрясали землю и воздух ради губернатора и за его деньги. Когда же Пони принялся нападать на него, ясно дав понять, что намерен выступить на выборах против Бертрана, последние сомнения Интиасара развеялись: он-то и есть Оранжевый художник — чьи окаянные граффити появились в прошлом сезоне даже на стене их дома! Однако ходили упорные слухи, что отношение руководства совета ведуний к нему переменилось, и его денежные подношения были отвергнуты. Отвергнуты?! Губернатор вернулся к себе таким разъяренным, что служанки и их похотливая хозяйка сочли за лучшее спрятаться на техническом этаже под домом.
Но, как выяснилось, они опасались Пони напрасно. Рано утром все стены Попишо были исписаны надписями, уличавшими Брейди в мерзопакостных поступках. Значит, не Пони был Оранжевым художником. Но миссис Интиасар и так это знала. У Пони хватало смелости лишь на то, чтобы приставать к девочкам-подросткам.
А стервы, которые когда-то верховодили в кругу ведуний, делали вид, будто на короткой ноге с богами, и всячески привечали Бертрана — какие же они гнусные твари. Предательницы. Губернатору было удобно производить впечатление удачливого бизнесмена — не более того, но она же наблюдала его в кругу ведуний: глаза закатил, одежду сбросил, беседует с богами, схватившись за руки с ведуньями, впав в транс под барабанный бой. Она и вышла-то за него из-за его любви к этим традициям. Мало кто знал, что он мог спеть весь годовой репертуар храмовых песнопений, которые выучил из любви к ним и глубокой веры в богов.
Миссис Интиасар отпила холодного шоколада из кружечки, стоявшей у ее локтя, сплюнула и сердито нахмурилась. Эта проклятая служанка, быть может, и навострилась оглаживать ее пусю, но заваривать шоколад не умела! Слишком много перца! Она поставила голубую кружечку на косметический столик и недовольно шикнула на нее. Кружечка исчезла с довольно громким хлопком. Она снова шикнула — и ложка тоже исчезла. В детстве она часто воображала себе другую реальность, своего рода бесплотный склад на полпути к небесам, набитый массой вещей, которые она заставила исчезнуть. Странно, но она ни разу не заставляла исчезнуть человека.
В миле от Мертвых островов некий человек, вдохновленный печалью, ловит за руку призрак, ранее бывший женщиной. Он уносит ее подальше от пляжа, с солнцепека, к себе в дом. Когда он кладет ее на пол, его внимание привлекает сладковатый запах, заполнивший весь его дом, с бальзамическими нотками жасмина и лимона, труб ангелов и анютиных глазок, а еще приторного нектара из цветов розового гибискуса и вьющегося олеандра. Но вскоре он обо всем забывает, потому что сливочная вязкость ее пятки напоминает ему гусиную печенку и вкус ее слез ни с чем не сравним, а люди всегда говорят, что нужно избавить призраки от мучений.
22
Завьер стоял в обихоженном дворе и смотрел на дом. Над его головой кремовые здания лепились к горному склону, между ними извивалась гладкая дорога, похожая на темный пояс. Он вздрогнул: мимо промчался автобус, урчание которого внезапно вспороло тишину. Ему показалось, что он простоял там целую вечность, покуда мешочек с мотыльком трепыхался глубоко в сумке, а перед мысленным взором маячило все то же видение. Это видение возникало под всем, что ни попадалось на глаза на протяжении всего этого долгого дня ясного неба.
Запусти два пальца в мешочек с мотыльком. Откинь голову, словно пьющая птица. Этот хруст и одновременно вдох. Горло трепещет и переливается всеми цветами радуги. Оно проникло в твои уши, в твое горло, твой нос, твои глаза.
Пропал, он вконец пропал.
С чего, по-твоему, Романза так льнет к тебе? Он этот запах тоже чует. Выходит, Романза такой красивый в мать…
Он позволил парнишке себя вдохновить, и пробудь он рядом с ним минутой больше, мог отколошматить парня так, что от его красоты и следа не осталось.
Вы оба сделаны из одного вонючего материала.
Романза, наверное, сейчас сильно злится, но мальчишки всегда злятся на отцов; кто знает, когда он спокойно сядет рядом с Интиасаром за бокалом вина и заведет разговор о радетеле? Знаешь, пап, он весь день возбухал на тебя, с чего это он так вызверился?
На земле валялись розовые грейпфруты и танжерины. Кешью сушились на пластиковой скатерти рядом с большим алтарем под открытым небом, окруженным статуями богинь полутораметрового роста, и от коралловых кирпичиков алтаря, согретых послеполуденным жарким солнцем, струилось тепло. Три длинные тощие оранжево-черные кошки растянулись на траве, как огромные полосатые насекомые, и вылизывали себе бока. Одна из них вдруг громко замурчала и сразу прекратила, словно сконфузилась.
Многие были убеждены, что сын Интиасара много лет назад удрал в другую страну — как некогда его отец, который проявил себя отчасти авантюристом, отчасти предателем. И заставил его вернуться лишь его чудесный единственный сын: позорник, неприкаянный, ложившийся в одну постель с мужчинами. Дурная кровь, говорили о нем. Проклятье богов. Никто не проголосует за человека, который не совладал с собственным сыном. Он теперь явственно увидел характерные черты Интиасара в Романзе — он так же лукаво кривил губы.