Она положила перед ним ломтик козьего сыра, обвалянного в перце и толченых сушеных вишнях. Он поддел пальцем кусочек и сунул себе в рот.
Пожевал, проглотил.
— Вкусно!
И подумал, не одиноко ли мотыльку в мешочке на вешалке. Безумные мотыльковые мысли.
— А как твои кулинарные успехи? — спросила Дез’ре.
— Все отлично.
— Ты успеешь накормить всех за отпущенное тебе время?
— Вот пройдет еще несколько лет, и пойму.
Теперь, когда Найи больше не было, его кухня стала территорией мира и покоя, качество его блюд улучшилось, и ему было легче добиться поставленной цели. Но ему это совсем не нравилось. Он уставился на тяжелые скрипучие двери кухни, выходившие на двор с кошками, которые выглядывали отовсюду. Призрак Найи мог с легкостью проскользнуть оттуда в дом и отругать его за подобные мысли.
Неужели у Дез’ре и впрямь хватило сил, чтобы растерзать бродячий призрак мертвого Плантенитти? Но он не мог завести с ней такой разговор. А что бы он спросил? Как это удалось? В чем именно заключалась ее сила? Не стошнило ли ее потом? Нашла ли она после этого успокоение? Дал ли ей труп Плантенитти отпор? Призраки вообще оказывают сопротивление?
— Ты накормишь всех. Кроме неприкаянных, да? — Она усмехнулась и передала ему еще колбасы — как раз в момент, когда ему захотелось добавки. — Но ты всегда можешь отправиться в заросли и поискать их там. Я так делала.
К собственному изумлению, он невольно стал рассказывать о том, что поведал ему Романза о гнилом мясе умерших животных и ядовитых растениях. Он полагал, что будет держать этот секрет при себе или станет им бравировать, выкладывая по крупицам, но забыл, с каким удовольствием когда-то рассказывал ей о всякой всячине. И как она была умна и проницательна. Она наклонилась над столом, внимательно ловя каждое его слово — о, она умела слушать! — время от времени с восторгом его перебивая. А у него есть их рецепты? В какой пропорции они употребляют отраву и как долго можно ее есть? Для них приготовление еды — древний ритуал или только средство выживания? Для неприкаянных еда — коллективное действо в большей степени, чем считается? Она захлопала в ладоши.
— Выходит, ты бродил по зарослям? И они рассказали тебе то, о чем со мной никогда не говорили. Это не очень хорошо.
Ее слова его смутили. Он-то надеялся, что заставит ее ревновать.
— Тебе всегда нравились обходы.
— Нет, Дез’ре, никогда не нравились. — Теперь он был раздражен. — Ты думаешь, мне нравилось смотреть, как ты воруешь у людей их рецепты?
Она вытаращила глаза от удивления — но при этом вид у нее был комичный.
— Ты думаешь, мисс Лу или миссис Джойс не знали, что я готовлю их блюда? Перестань!
— Что ты имеешь в виду?
— Иногда ты меня разочаровываешь, мой Завьер! Они же специально оставляли мне продукты, чтобы я их забирала. И когда их блюда появлялись в моем меню, они приходили и одобрительно похлопывали меня по руке!
Он сглотнул.
— И как я мог об этом знать?
— Но все же знали. Боги, ты такой серьезный! И как Найя могла с тобой ужиться?
— Как выяснилось, не могла, — отрезал он.
Она встала из-за стола. Завьер наблюдал, как она воткнула нож в пудинг размером с автобусное колесо.
— А что ты будешь готовить для Интиасара на его праздник деторождения?
Он пожал плечами. Она выложила кусок пудинга на тарелку перед ним и взяла две ложки. Запах от пудинга шел изумительный. Романзе понравилось бы. И он представил себе, как неприкаянные суетятся вокруг котелка и бросают туда отраву. Его душа преисполнилась нежностью. К черным слезам парнишки, к его болтовне об обиженных бычьих лягушках. Надо было остаться с ним на пляже. Держать себя в руках. Слушать его.
— Ты ведь такой не готовишь, а?
— Я этого не говорил.
Она с веселой усмешкой передала ему ложку.
— Да знаю я, что не готовишь. А я весь день ломаю голову над тем, как ты там со всем справляешься. Ты же еще не научился угождать вкусам публики?
— Но ведь это ты демонстративно встала и ушла во время речи Интиасара в день моего посвящения. Так что не тебе рассуждать о тонкостях дипломатии!
— Разве? — Она расплылась в довольной улыбке. Он не верил, будто она об этом забыла. — Окажи губернатору услугу, Зав. Позже ты сможешь сам им воспользоваться. — Ее глаза хищно сузились. — Или не сможешь? Ты никогда не шел на компромиссы. Я всегда пыталась научить тебя прогибаться. Но ты же радетель! Прогибаться — не в нашей натуре.
Он еще понятия не имел, что приготовить для мерзкого Интиасара.
— Вся страна уверена, что ты так и поступаешь! — Ее голос зазвенел от веселья. — И когда ты им всем скажешь, что ты не такой? Ты и вправду хочешь устыдить Интиасара? Но этот человек, сам того не желая, будет точить на тебя зуб, если ты вздумаешь испортить свадьбу его дочери!
— Он успокоится!
Дез’ре пододвинула ему тарелку с пудингом.
— Ешь! — И когда он попытался возразить, решительно пресекла попытку, подняв руку: — Я сказала!
Он взял ложку.
Карамельная корочка с ароматом корицы — надо же, а ему казалось, он понял, что в этом пудинге, но вкус оказался гораздо богаче и после первой порции только начал раскрываться. Он словно окунулся в мякоть спелой тыквы, в которой ощущался хрустящий копченый миндаль. А сладость карамели оттенялась землистым привкусом остальных ингредиентов и настойчивой дымностью. И когда Завьер решил, что вкусовая палитра проявилась полностью, он уловил взрыв лимонной кислинки. Это было изумительно: цитрусовый нюанс словно дал ему возможность снова ощутить собственное тело.
Она сидела с сияющим лицом, покуда он постанывал от удовольствия.
— Не слишком много всего?
— Поразительно вкусно!
Она взяла свою ложку, и они ели пудинг вдвоем, одновременно болтая, как в старые добрые времена его учебы, с той лишь разницей, что теперь они вели беседу на равных. Вначале хрусткость на зубах, потом землистая сладость на языке; тонкий ореховый привкус и потрясающая апельсиновая нотка в конце. Всякий раз ощущая во рту вкусовой аккорд, он невольно хотел улыбнуться дерзкой отваге рецепта. Игривости. Ее, похоже, по-настоящему интересовало его мнение. Он наблюдал за ней. Представил себе, как она оживлена в кругу своих детей. Они на нее похожи?
— Мальчики придали тебе музыкальности.
Ей было приятно это слышать.
— Ты всегда умел изящно выразиться.
— Расскажи мне о них.
Он никогда раньше не видел, чтобы она так улыбалась.
— Думаю, Сайрусу светит стать юристом. Он сумеет продать ослу его хвост. Не поняла еще, что получится из Джорджа и Энтони, им еще предстоит найти свой путь. Энтони очень хорошо плавает и бегает. Может быть, Джордж хочет быть просто отцом. Можешь себе представить? Восьмилетний мальчишка — а уже такой влюбчивый. Патрик перед уходом сегодня утром куксился. Мальчики будут петь хором для супружеской пары в Лукии по случаю семидесятитрехлетия брака. А Патрик терпеть не может петь. Он согласился только потому, что братьям нравится петь вместе с ним. А я его туда отправила, потому что требую от него, чтобы он поступал, как велит мамочка, но долго не смогу его заставлять. Кто еще? Роберт! Этот мальчишка готов петь, пока сердце в груди не лопнет. А Гидеон, возможно, станет поваром.
Он искоса посмотрел на нее: Дез’ре буквально светилась радостью.
— А ты когда-нибудь думал, чем бы ты занялся в жизни, если бы не стал радетелем? — спросила она.
— Вообще-то нет. — Он облизал большой палец и собрал с пустой тарелки крошки от пудинга. — Нам на роду написано быть радетелями.
— Ты бы подумал, чем займешься, когда уйдешь на покой. Уж поверь мне. Ты бы мог быть счастливым, возясь у себя в саду и выращивая красивые цветы, перестав быть поваром?
Он задумался.
— Не могу этого себе представить.
— А ты попробуй!
— Зачем?
— Возможно, если ты начнешь думать, кем бы ты еще мог стать, это тебе поможет, когда у тебя появятся ученики-аколиты.
— А разве мне нужна помощь?
— Понадобится.
Две полосатые кошки наперегонки ворвались в кухню. Одна держала в пасти крупную крысу с волочившимся хвостом. Дез’ре шикнула, и кошка с крысой сбежала. Кошка без крысы вспрыгнула на стол и, мурлыча, зигзагом прошлась между ними. Дез’ре замурлыкала в ответ.
— А я больше не ощущаю себя радетельницей, — сообщила она.
— Но твой пудинг…
— Это просто выпечка, и я больше не несу ответственности за то, чтобы осчастливить своей стряпней распоследнего засранца на нашем архипелаге.
Он ей не поверил. Она до сих пор упивалась своей властью. Просто теперь ее жизнь стала другой, как будто у нее в очередной раз изменилось настроение.
— Знаешь, что меня в тебе раздражает? Что ты забудешь эти слова уже на следующей неделе, когда я тебе о них напомню.
Она расхохоталась:
— Так вот что тебя во мне раздражает?
Он пытался не засмеяться, вскричав: «Нет!» — но она хохотала так заразительно, что он волей-неволей тоже стал смеяться.
А снаружи кошки наблюдали, как два человека сидели, прижавшись лбами друг к другу.
Дез’ре придвинулась ближе, обвив руками его плечи. Ее лицо излучало спокойствие и безмятежность. Приятно было вспомнить времена, когда он был счастлив рядом с ней. Время только усилило его ужас.
Они сидели, вслушиваясь в дыхание друг друга.
— Значит, ты вернешься и позволишь мне снова тебя раздражать?
Он и сам этого не знал.
— Завьер?
— А?
— Ты боишься за моих детей? Ты думаешь, я плохо о них забочусь?
Он взглянул на нее:
— Да.
Она кивнула:
— Я уделяла себе слишком много внимания, ты же знаешь. Все эти годы. Но надеюсь, что жизнь меня учит. У меня есть помощники.
— Очень хорошо.
— Завьер?
— А?
— Приготовь хорошую свадебную трапезу. Это тебя взбодрит.
Он застонал.
— Ты знаешь, на радиостанцию часто звонят простые люди, которые говорят, что хотят тебя снова видеть и какая это будет для них радость, а еще говорят, что не знают, когда же ты опять начнешь появляться на людях, и как они боятся, что уход Найи убил твой дух.