Нет!» — и где-то в глубине души он даже восхищался ею.
Поэтому, когда она душилась и ее пальцы пробегали по его телу, он знал, что из них двоих должен быть сильнее. Женщина еще может попытаться предупредить беременность — следя за фазами луны или воспользовавшись специальным колпачком, но все знают, что гарантий нет никаких. Одно неверное движение — и дело сделано, а ему очень не хотелось в очередной раз увидеть искаженное страданием лицо жены. Или рассердить ее, заставить упрекнуть в том, что он, мол, воспользовался ее слабостью. Анис в делах любовных никогда не могла удержать себя в узде. И не было смысла заводить с ней долгий нудный разговор, к каким привыкли женщины. Это лишь привело бы к новым спорам и ссорам. Так что если воздержание — необходимость, а они сошлись на том, что это так, то какой смысл снова и снова толочь воду в ступе? Вот когда они оба состарятся, тогда он снова сможет заниматься сексом со своей все еще симпатичной женой. Он слыхал, что в сорок пять у женщин опять наступает чудесная пора для любви.
Когда ему становилось невмоготу бороться с похотью, он сосредоточивался на этой проклятой половице, все еще вонявшей жидкими младенцами. И, как и у большинства мужчин, у него в запасе были и иные, менее необычные варианты.
Но потом появилась Лайла, которая к тому же залетела, и это все изменило.
Поначалу Лайла была для него просто красивой женщиной, которую он увидел на пляже и захотел, — с этой странной вращавшейся туда-сюда шеей, торчавшей над водой словно перископ или как у радужной цапли, она сонно парила над водой, и он завороженно глядел на ее мягкое золотое тело, а когда он ее позвал, скосила на него взгляд:
— Мальчик, отстань, вернешься, когда найдешь деньги.
Раньше он никогда не засматривался на бордель, не встречал шлюх и даже не думал о них. А теперь все его мысли были только о ней, и в рабочее время он постоянно глазел на дом через дорогу от фабрики, где находились она и его ребенок, его продолжение. Было в Лайле нечто, что обещало счастье. Но он пока не мог понять, что именно. Не принимай это близко к сердцу, говорила она ему, тебя привлекает только моя пуся, но, как выяснилось, не только: он обрел счастье, невзирая на все ее скользкие повадки скрытной шлюхи. Мог ли у них родиться полноценный ребенок, который будет хныкать и сосать материнскую грудь? Он почти убедил себя в том, что вина за мертворожденных младенцев лежит на нем. Разве такой мужчина способен на что-то путное? Так о нем говорили.
Хранит мачете в углу спальни, да мачете тупое.
Лайла намеревалась покончить с ремеслом шлюхи, так она сказала, и тогда он уйдет от Анис. Пришла пора принять факт, что пес не может жить с колибри.
А он, пока суд да дело, хотя бы еще немного, мог позволить себе вторгаться в личное пространство жены, вдыхать аромат ее вещей, сидеть и вспоминать старые добрые времена.
Тан-Тан толкнул дверь в рабочее помещение Анис и застыл на пороге, озадаченно разглядывая осколки стекла и разгромленные полки. Выпотрошенные подушки, разбитые бутылки и… чем это так воняет?
Он зло вытаращился, не веря своим глазам.
Кто-то навалил кучу посреди процедурной. Там, где она вела участливые беседы со множеством людей, не заслуживавших того, чтобы она тратила на них свое время. Ярость ослепила Тан-Тана настолько, что когда из соседней комнаты появился Педрино Блоуснафт с забинтованной головой, на ходу натягивая штаны и помахивая здоровенным молотком, он даже не попытался убить его на месте, а мог бы.
Блоуснафт испуганно взглянул на него, точно загнанная крыса, а затем попытался выпрыгнуть в окно. На его несчастье, окно оказалось слишком маленьким, и к тому же Педрино дрожал от страха, как осиновый лист. Тан-Тан сдержал ярость и поволок того прочь от окна, рыча:
— Это ты… насрал в комнате моей жены? Ты просто сюда вошел и навалил?
Блоуснафт залепетал что-то невразумительное.
— Она навела на меня порчу!
Было удивительно, что он вообще умудрился ворочать языком, учитывая, что Тан-Тан выбивал из него кулаком каждый слог. Засранец перегнулся пополам, кашляя и умоляя:
— Ужасную порчу! Я этого не заслужил! Вовсе нет! Я туда пришел только потому, что Интиасар пообещал бесплатных шлюх, правда! Не бей меня!
Тан-Тан остановился, чтобы сменить руку. Он одинаково умело владел обеими руками, и это всегда давало ему преимущество. Если Анис наслала порчу на этого придурка, то, значит, за дело, — в этом он не сомневался.
— Стой! Умоляю тебя! Я хороший человек! Спроси любого!
Тан-Тан внимательно присмотрелся к великовозрастному придурку. Что-то в его поведении показалось ему знакомым.
— Ты ее хотел! Ты думаешь, я этого не понимаю? Ты побил мою жену? Где она?
И он принялся лупить Блоуснафта с новой силой. Из его разбитых губ текла кровь.
— Я ей дурного слова не сказал! Я ее пальцем не тронул!
— Что значит «пальцем не тронул»? Ты что имеешь в виду? Она же замужняя женщина, дурак ты!
Засранцу удалось вырваться, и он отскочил назад. Тан-Тан шагнул за ним и, схватив за шиворот, чуть приподнял. Тот задергался и завизжал. Тан-Тан отнес его на середину комнаты к коричневой кучке, от которой все еще поднимался пар.
— По-моему, ты собака! Знаешь, как дрессируют собак?
Блоуснафт явно это знал. И завизжал еще громче.
Тан-Тан присел возле кучи и еще крепче сжал шею беспомощно извивавшегося мужчины.
— Нет-нет-нет-нет!
— Ах ты вонючий сучий выродок! Ты приходишь в помещение моей жены и оскверняешь его? Ты знаешь, как она любит эту комнату? Ты знаешь, как тщательно она подбирала сюда каждый предмет мебели? С любовью! Своими собственными руками! Тебя любила хоть одна женщина? Вонючий ты сучий выродок! Сегодня здесь я тебя выдрессирую так, что ты навсегда запомнишь!
А потом произошло нечто удивительное.
Блоуснафт почувствовал, как хватка пальцев, обхвативших его шею, ослабла, и словно по инерции какая-то сила слегка подтолкнула его вперед. А потом Тан-Тан его отпустил. Все это произошло так быстро, что он едва не упал прямехонько в кучу собственного дерьма. Он обернулся на неподвижно лежавшее на полу тело Тан-Тана. Что с ним, сердечный приступ? Но если и так, то он не умер, потому что дышал ровно и грудь мерно вздымалась, как у абсолютно здорового козленка.
Он просто спал.
Блоуснафт скорчил гримасу. И представил себе миленькую Анис, придавленную этой тушей. Он вскочил на ноги и с размаху сильно врезал спящему в живот.
— Ох, ох, проклятье!
Он запрыгал на одной ноге, потом рухнул на пол, запустив пальцы Тан-Тану в пах.
Если бы вы, торопясь на вечернюю молитву в храм, заглянули в окно, то могли бы принять их за пару любовников. Потому что они были сплошь обсыпаны алыми плодами физалиса, похожими на конфетти или на храмовые колокольчики и символизирующими любовь.
Сонтейн лежала на сухом золотистом полу, раскинув руки и подняв колени. Тело потяжелело и стало каким-то непривычным. Она очнулась от сна, в котором летала. У нее были прозрачные крылья, и она кувыркалась в небе, используя сильные мышцы спины и с восторгом ощущая тяжелую твердь воздуха. Попишо под ней был виден как на ладони — с копошившимися жителями, похожими на муравьев.
— Привет! — сказала мать.
Она лежала на спине в той же позе, что и Сонтейн, так же раскинув руки, только смотрела в другую сторону, и ее макушка находилась в нескольких сантиметрах от головы Сонтейн. Обе были наги. Цвет стен гармонировал с темно-коричневой кожей матери и ее короткими черными волосами.
— Привет! — отозвалась Сонтейн. Она не могла лежать с открытыми глазами и не понимала, почему никого не смущает их нагота. — Привет! — повторила она, и обе задремали в золотистых тенях.
Так прошел месяц или два. Чтобы скоротать время, она рассказывала матери, как летала во сне. У нее были крылья, похожие на стрекозиные. Складывать их было не труднее, чем скрещивать руки на груди: они складывались обратно в лопатки и доходили до талии. Достаточно было чуть дернуть крыльями — и они вмиг раскрывались снова. Так выскакивает лезвие складного ножа или так можно подмигнуть симпатичному мужчине, «но только я, мамочка, так никогда не делаю!». Вот почему она всегда держала спину ровно — чтобы было не больно складывать крылья внутрь — и вот почему она так любила кувыркаться в воде, которая очень напоминала воздух. Но самым интересным и удивительным органом у нее был рот. Он мог растягиваться словно хобот, мог дотянуться до центра ее крыльев между лопатками и облизать их.
— Дар проявился так поздно, — пробормотала миссис Интиасар. — Ну и ну! Ты же не можешь так делать!
— Знаю! — отвечала Сонтейн.
Она была готова захлопать в ладоши, если бы могла. Мама, кажется, совсем не сердилась.
Так продолжалось месяц за месяцем. Она поняла, что не может замолчать и все время говорит, говорит. О мужчинах, которые ее напугали, а Данду не пугал, хотя она не могла понять, как же он умещался внутри ее, потому она все еще воспринимала свое тело как глаз, а его тело — как палочку или камушек. Она удивлялась, как дымные стены помогали ей откровенничать, рассказывая самое заветное. И ее удивляла мама, которая все это выслушивала. Она уже привыкла, что мамочка Инти всегда ее превратно понимала, перебивала, кричала, и как привыкла следить за своим языком и не болтать лишнего, так чем дальше, тем больше держать все в себе. Она научилась обходиться без материнских советов. Но это событие, последняя ночь перед свадьбой — это же материнское дело! Разве она не могла ради дочери осилить хотя бы это?
— Пожалуйста, мамуля, — сказала она. — Я не знаю, как мне быть.
Прошло несколько лет.
Мать принялась рассуждать о свиных сливах. Помнит ли Сонтейн лучший способ их есть — холодными, только что вымытыми в ручье? Сверху нужно пробить дырочку и высосать сок. Потом высосать косточку, положить пустую кожуру на кончик языка, потрясти немного и только потом сжевать и проглотить — ну, вспомнила?