Сонтейн хихикнула.
Мать рассказывала о своей юности: как она сидела на низкой деревянной скамейке с лучшей подругой Шасой и двумя баттизьенскими девчонками, шел дождь, а у скамейки была крыша, и они не промокли. Близился сезон сбора слив, и фермеры шли мимо с кедровыми повозками, запряженными козами. Повозки были наполнены сливами — желтыми, красными, голубоватыми и синими, мокрыми после дневного ливня, и над улицами витал густой ягодный аромат, от которого болели уголки рта. Мужчины стегали коз, чтобы те в ответ лягались и не забывали, кто здесь хозяин. Девчонки смотрели на них и на коз, а миссис Интиасар, которую тогда звали Незрин, говорила, что свиные сливы хороши именно для сока, а Шаса сказала, что ее мать вымачивала кожуру слив в роме с изюмом и чесноком и по праздникам пекла с ними кексы.
Покуда мимо ехали мужчины в повозках, Шаса взяла ее за подбородок и поцеловала в губы. Они целовались уже в третий раз, и Незрин еще не знала, куда девать язык, но Шаса была терпелива. Ее поразило, какой нежный рот у подруги. Воздух был влажный и терпкий. Они улыбались, прижавшись щеками друг к дружке, и сидели, крепко держась за руки. Сливы в повозках подскакивали и перекатывались, как самоцветы. Она подумала, что мужчины станут на них кричать или побьют, но ничего такого не случилось. Их глаза напоминали козьи глаза или сливы, красные, голубые и желтые, и она всегда вспоминала тот день, когда ложилась с мужем в постель, чтобы заняться зачатием детей.
А сегодня, когда у всех женщин выпали их причиндалы, она рассмотрела свое хозяйство. Примостившаяся в гнезде из мягких волос красная сливка, влажная от дождя.
Сонтейн хотелось спросить у матери, почему та перестала целовать Шасу, но это был глупый вопрос, потому что все и так знали почему. Некоторым мужчинам такое не нравилось, а то, что не нравилось мужчинам, следовало держать дома за закрытыми дверями, потому что это никогда не будет признано законом, хотя женщины на Попишо выполняли основную работу, а ведуньи заведовали магией. Эта мысль Сонтейн так утомила, что она завернулась в тишину, как в одеяло.
Прошло девять лет. Сонтейн думала о Данду. Она его очень жалела, потому что знала, что он был готов обыскать весь лес, и вопросы без ответов были для нее особенно мучительными. Кто наденет ее свадебное платье, которое так долго шили, и кто съест чудесные блюда, приготовленные радетелем? Может, к ней зайдет Романза и отнесет еду неприкаянным? А отец: сможет ли он выиграть выборы без женщин в доме или уйдет в отставку? Возможно, он снова уедет с архипелага, потому как он довольно легко впадал в печаль, и к тому же Сонтейн была уверена, что у него есть масса собственных слив-секретов.
Ей было радостно думать о людях, которые будут по ней скучать.
Люди взрослели, старели. Она ощущала выпирающие ребра и видела на лице новые морщинки, а их кожа утрачивала гладкость и упругость, превращаясь в жухлую бумагу. Слабость объяла все ее мышцы — даже те, которые она использовала для улыбок. Трогая мамину макушку, она ощутила, как изменилась структура ее волос, миссис Интиасар, по ее словам, была уверена, что ее волосы побелели или, может быть, от них вообще уже ничего не осталось, и «Ты не знаешь, где мы, Сонте?».
— Нет, мамуля.
Они перекидывались фразами и слушали друг друга; говорили обо всем, о чем когда-то думали, что чувствовали, видели или слышали. Сонтейн с удивлением обнаружила, что у матери никогда не иссякали темы для разговоров, и Незрин Интиасар удивлялась тому же.
По прошествии почти девяноста четырех лет, когда от обеих остались лишь кожа да глаза, а связь между ними стала такой неразрывной, что и беседовать им вроде было не о чем, а можно было лишь ощущать радость узнавать и быть узнанными, ведуньи просочились сквозь стены и сказали: «Просыпайтесь и идите домой». И тут Сонтейн осознала, что она одна, одета и юна, как прежде. А ведуньи стояли и передразнивали ее улыбки.
С потерявшимися вагинами на Попишо проблем возникло больше, чем можно было себе представить. Точнее сказать, проблем было ровно сто двадцать четыре.
Первая вагина, вызвавшая проблему, принадлежала восьмидесятитрехлетней старушке, которая потеряла ее на главной улице острова Плюи. Вагину нашел местный мастер-свечник и отнес владелице, но та заорала, что никогда в жизни не смотрела себе между ног и сейчас не собирается. Тогда свечник отнес находку к себе домой, смастерил для нее небольшую хижину и поставил в большой комнате, окружив орешками арахиса, апельсинами и семенами фенхеля.
Вторая вагина подкатилась к изголовью кровати, в которой спала учительница местной школы. Мужчина, спавший с ней рядом, раздавил вагину в ладонях и стал смотреть, как та истекает кровью. Когда женщина проснулась и поняла, что он наделал, то влила ему в ухо кипящее масло — и убила его.
Проблемные вагины под номерами от 3 до 117 принадлежали женщинам, которым потребовалась помощь профессиональных целительниц, чтобы приладить их обратно, но остальное женское население архипелага справилось с задачей самостоятельно либо призвав на подмогу мужчин, допущенных к их телам.
Вагины 118 и 119 принадлежали паре, которая играла ими все утро и нечаянно перепутала. Поставив их на место, они поняли свою ошибку, но вытаскивать их обратно было уже поздно, поэтому женщины, любившие друг друга, оказались связаны куда более тесными узами, чем могли вообразить, и с тех пор стали относиться к своим половым органам с куда большим благоговением, чем прежде.
Вагина 120 была подарена молодому мужу его столь же молодой женой, которая любила супруга, но не слишком радовалась сексу с ним. Муж привык гулять с подарком, положив в ланч-бокс, а иногда просто в карман, и всякий раз, когда доставал его и использовал, старался думать о жене. Две вагины были украдены: одну утащил мальчуган, видевший, как ее потеряла законная обладательница, — он же не мог побежать по улице с криком: «Мисс, мисс, из вас выпала промежность!» Проблемную вагину 122 забрал — безусловно, из самых лучших побуждений — некий неопытный молодой человек, которому вскоре предстояло жениться, и он случайно ее уронил в Ананасную реку неподалеку от имения Лео Брентенинтона, но только я вам ничего не говорила!
Лишь тринадцать мужчин попытались совершить половой акт с праздношатающимися вагинами, хотя 1462 мужчины, если бы накануне вечером их спросили, ответили, что и они бы не отказались, буде у них возникла такая возможность. Но все мужчины, попытавшиеся предаться подобным утехам, впали в тяжелую депрессию, покрылись болезненной сыпью и заболели артритом. Пятеро из них приняли обет целибата.
Смущенный мальчуган принес вагину маме, которая заказала платное объявление по радио, и к ним обратились несколько женщин, заявивших о правах собственности. Однако истинная владелица смогла забрать ее только после анализа, показавшего полное совпадение структуры волос, цвета кожи и запаха.
Вагину, упавшую в Ананасную реку, нашли ниже по течению: она застряла между двумя камнями и пресноводной форелью. Сделавшая находку женщина решила, что ей хватит жить в маленьком городишке на открытой всем ветрам лесной опушке на острове Баттизьен, где губернатора Интиасара совершенно не волновали вопросы водоснабжения, здравоохранения и финансирования школьного образования. Она за бешеные деньги продала вагину одной ведунье, а та отдала ее другой женщине, родившейся с зеркалом между ног вместо гениталий. Наружный осмотр показал, что у этой вагины имеется нетронутая девственная плева, что, впрочем, ровным счетом ничего не означало, так как у любых женщин любых возрастов всегда остаются обрывки их плев, хотя мало кто об этом знает. Ведунья же, осмотрев вагину, найденную в Ананасной реке, решила, что она принадлежала женщине, страдавшей вагинизмом. А женщина с зеркалом в промежности заявила, что вагина 122 оказалась весьма пикантной, так что и ведунья осталась довольна.
Сонтейн Интиасар вышла из золотого храма ведуний судьбы и споткнулась о вагину 123, которая лежала за порогом рядом с покряхтывающей хутией. Обрадовавшись своей удаче и приняв вагину за собственную, она смахнула с нее одинокого красного муравья, опустилась на корточки под бледно-белым высоким небом и вставила вагину куда положено, — и вот тут-то весь жизненный опыт проститутки влился в ее кровь, заставив крылья выпростаться из спины, да так внезапно, что она присела, подавив рвотный позыв и силясь не упасть в обморок. Когда же она наконец сумела встать, выражение лица выдавало в ней женщину, четко осознавшую свои намерения.
Дело, видите ли, в том, что Лайла отдала свою вагину 123 пробегавшей мимо хутии и засмеялась, когда та улизнула с ней в зубах.
Все на Попишо спят и видят сны — и так продолжается один диковинный час. Все женщины, все мужчины и все дети лежат под солнцем, затянутым облаками, ежатся под сладким ветром, дующим над островами. Голодный москит издал громкое «зззз!» и шарахнулся прочь, убежденный, что все мертвы.
Все, кроме неприкаянных. Они потягиваются, моргают и оглядываются по сторонам, видят густые заросли красных плодов, которые пробираются сквозь трещины в почве и превращаются в растения-производители, возникая словно ниоткуда и давая новые побеги. Неприкаянные собираются в лачугах на Мертвых островах и смотрят оттуда на склад игрушек, привлеченные дребезжанием его вибрирующей голубой крыши. А заросли физалиса выползают из окон и стекают по стенам вниз, источая сок. Они знают, что это плод смерти, который собирают для украшения могил.
Романза нервно шагал, касаясь бедер Пайлара. Казалось, время вытягивалось и истончалось между пальцами, как что-то тягучее и липкое. Сок хлестал по окнам склада и растекался красными пятнами по земле.
— Что это? — спросил он.
Пайлар почесал лопатки.
— Я по тебе скучал.
Романза ощутил прилив ликования. Много раз Пайлар уверял его, что никогда ни по одному другу не скучал, а просто радовался, когда его друзья возвращались, а это не то же самое. Он хотел, чтобы по нему скучали.