— Что потерял?
— Ее половой орган.
— И что ты с ним сделал?
— Уронил в речку. И она уплыла.
Завьер прикусил щеку изнутри, чтобы не рассмеяться.
— Ты ее потерял? Но как ты ее нашел?
У Данду был убитый вид. Жуазин тряхнула юбками.
— Не расстраивайся ты так, мисса Дан…
— Кто-то ее украл! — завопил Данду.
— Мисса Данду-у-у…
— Жуазин, прошу тебя, иди в дом, если это тебя так нервирует! Потому что я найду вора и убью его!
— От убийства никакой пользы не будет, — рассудительно заметил Завьер.
Это был самый невероятный разговор из всех, что он вел в своей жизни. Меланхоличная служанка засеменила обратно в дом.
— Я ухожу, — сказал Данду. — Благодарю тебя, радетель, что уделил мне время.
— Думаю, тебе нужен план действий.
— А у тебя был план, когда ты сегодня утром вышел из дома? Потому что мне так не слышится.
— Возможно, именно поэтому тебе и нужен план.
Данду почесал ухо, точно блохастый щенок.
— Если ты не можешь приготовить еду, даже когда тебе сами боги велели…
Завьер уже собрался заявить Данду, что он не обязан готовить, и спросить, знает ли тот, что его будущий тесть угрожал ребенку, да еще сопроводил угрозы парочкой смачных замечаний, как их беседу прервал оглушительный треск, расколовший ночной воздух над их головами.
Что-то спланировало сверху сквозь верхушки деревьев. Что-то трепещущее, громогласно ругающееся и радостное.
Та-ка-та-ка-та!
Завьер до конца жизни не забудет этот миг: он стоял посреди роскошного, точно королевский дворец, сада и смотрел, как Данду во весь рот улыбался Сонтейн Интиасар, слетевшей к ним от верхушек деревьев.
Она ловко приземлилась на ноги, сияя и задыхаясь от полноты чувств. В ее волосах запутались обрывки коры, подбородок был расцарапан, а кожа и платье перепачканы грязью. Она прижала к ногам развевающееся розовое платье. Четыре огромных крыла у нее за спиной с треском закрылись, шурша по веткам деревьев. У них были черные-пречерные края, как будто кто-то их опалил, и круглые пятна, словно глаза, похожие на окаймленные тушью отверстия. И Завьеру показалось, что это был привет из древности: крылья напоминали украшения, отбитые с давно позабытого гигантского здания.
Стрекозиные крылья.
— Волосы грязные, одежда грязная! И птицы, что смотрят на меня, как на женщину, которой там не должно быть, прочь с дороги! В следующий раз надену штаны. Слышите? И мне все равно, если папа рассердится и будет называть меня мужчиной.
Сонтейн встала, уперев руки в боки, покачнулась вперед, удержалась на ногах и хихикнула.
И это девушка, которую он весь день проклинал? Завьер улыбнулся. Она великолепна!
У нее было такое же лицо в форме сердца, как у Романзы, и такие же, как у него, черные с золотистыми подпалинами волосы, только на макушке у нее они топорщились, как звездная корона, и золотистые веснушки на коже были под стать золотистым прядкам. И если Романза был тщедушный и краснокожий, то у Сонтейн было плотное, смуглое тело. Плечи гораздо шире, чем у большинства женщин, узкий таз, сильные, атлетические бедра. Улыбка, как у брата.
Он ощутил прилив симпатии.
Она картинно сложила крылья, как маленькая девочка, щеголяющая новым платьицем.
— Ты их видел? — Сонтейн ослепительно улыбнулась Данду. — Миленькие, правда?
Данду спрятался за невесту, которая прикрыла его крыльями, и крикнул:
— Да тут синее пятно, погодите… а еще пурпурные и красные полоски! Сонте, ты сама их чувствуешь?
Сонтейн захихикала и горделиво задрала подбородок.
— И какие ощущения?
— Как укус москита! — Она захихикала. — Перестань!
— А тут?
— Ничего не чувствую.
— Но я их сгибаю!
— Не гни там ничего, дурачок!
Данду юркнул под крылья и ущипнул девушку за зад. Потом обнял за талию и попытался поднять.
— Тяжелые! И твердые!
— Это не крылья, — промурлыкала она, — это моя пуся…
— Ш-ш-ш!
Сонтейн шлепнула его по бедру.
— Я ее нашла и вернула на место, почему же, как думаешь, мне так не терпелось прийти к тебе?
— Боги, боги, Сонте! Тише!
Она взмахнула крыльями, пошатнулась и, упав ему на грудь, с усилием выпрямилась.
— Мне надо вести себя хорошо. Я знаю, мне даже нельзя здесь быть. Опять же… Кто пришел к тебе в гости? — Она подмигнула Завьеру.
Он подмигнул в ответ. Она заражала своим энтузиазмом. И тут ему пришло в голову, что он, пожалуй, не встречал еще такой цельной натуры, как эта девушка.
— Можно? — спросил он.
Сонтейн пожала плечами. Правое верхнее крыло метнулось вперед и затрепетало между ними. Завьер осторожно провел пальцем по толстой жилке. Крылья напоминали жесткую рыболовную сеть, но Сонтейн шевелила ими, словно они были жидкими. Узоры, созданные перекрещением жилок, были изысканно замысловатыми: тысячи матовых прямоугольничков, сверху крупных, внизу крошечных, терявшихся в густой траве. Он присмотрелся: липкие жилки были испещрены крапинками.
— Они все еще в крови, — пояснила Сонтейн. — Прорвались сквозь платье.
Данду тревожно задергался, и она его поцеловала.
— Тебе нравится мой чудный дар?
У некоторых насекомых крылья никогда не отрастали, особенно у женских особей, или появлялись в определенные периоды жизненного цикла. У саранчи в фазе миграции. У бабочек в пору сезонного полиморфизма. В периоды спаривания.
— Они великолепны, — заметил Завьер.
Сонтейн энергично закивала.
— У тебя хороший вкус, господин незнакомец. Меня зовут Сонтейн.
— Я знаю твоего брата.
— А… — Она была ясноглазая и пушистая. — Кажется, ты всех знаешь! Но я тебя не знаю.
— О, Сонтейн! — взмолился Данду. — Помолчи хоть немного. — И что-то шепнул ей на ухо.
Сонтейн обмерла и задрожала мелкой дрожью.
— Все ты врешь! — Ее крылья лихорадочно забились, взвихрив воздух и взметнув песок, мелкие камешки и клочья травы. Завьер и Данду, закашлявшись, отпрянули. — Данду, я тебе не верю! Наш радетель стоит у тебя во дворе, как приблудный кот, — она перешла на крик, — а ты мне ни слова не сказал? Подожди, радетель! О боги мои, подожди!
Она стояла не шелохнувшись, закрыв один глаз, сосредоточившись. Верхнее правое крыло сложилось и спряталось в туловище. Ее торс раздулся, потом снова разгладился, как будто никакого крыла и не было. Теперь она могла склонить голову. Сонтейн покрутила плечом. В этой физической трансформации было нечто интимное: так женщина одевается после занятий любовью. Но это предназначалось явно не для глаз Данду: она красовалась перед ним.
Сонтейн привалилась к Данду и застонала. Ее туловище начало вбирать в себя второе крыло.
— Больно? — с тревогой спросил юноша.
— Нет… просто… дыхание срывается… не привыкла…
Процесс складывания крыльев, похоже, мешал ей дышать. Третье крыло: сложила, убрала внутрь, тело разбухло и разгладилось. Она уперлась ладонями в талию, чуть выгнула спину, глубоко задышала.
Теперь четвертое.
— Как красиво! — восхищенно выдохнул Данду.
Без крыльев Сонтейн превратилась в обычную молодую женщину с счастливым лицом. Всем своим видом она выражала почтение: руки вытянуты к Завьеру, голова склонена, глаза опущены.
— Если бы я только знала, о радетель. Как же неуважительно…
Но пора было кончать с этими формальностями. Завьер протянул к ней руки. Он ощущал, как беспокойно шуршат крылья, запертые в ее теле.
— Приветствую тебя. Я — Сонтейн Интиасар.
Она шумно сглотнула.
— У тебя сногсшибательный дар!
— Да. Но… Радетель, что ты тут делаешь?
Она казалась очень взволнованной, но теперь, когда стояла прямо перед ним, он понял, что приготовит для ее свадебной трапезы.
Вечером накануне свадьбы Анис он ходил ее повидать. Захотел увидеть ее незамужнее лицо в последний раз. Он до сих пор рисовал ее в своих фантазиях: как они гуляют по окоему острова и песок у них под ногами исторгает обрывки шевелящегося мха и вогнутые осколки лиловых ракушек; он воображал, как они нагие стоят рядом на пляже, он умащивает ее имбирным маслом с головы до пят, двигаясь от бедер к шее и снова вниз, обегая пальцами талию и щедро увлажняя маслом пухлые упругие ляжки. Он представлял себе, как одел бы ее к свадьбе: набедренный обруч, голубые шелка, серьги, браслеты на лодыжках, сандалии — потом приглаживал ей волосы на голове, спрашивал: «Ты уверена?» и «Ты счастлива?». И она отвечала: «Да, да, да!» — а глаза были чужие — «да, да, все хорошо» — после чего разворачивала его спиной к себе и проводила языком по его позвоночнику.
Тогда он принял это как неизбежность. Ему просто хотелось увидеть ее лицо.
Анис впустила его к себе. На ней была надета тонкая ночная рубашка. А свадебное платье переброшено через дверь. Она спросила, как его здоровье, улыбнулась, когда он ответил, что чувствует себя хорошо и мотыльки ему больше не нужны, потом положила его аккуратно завернутый свадебный подарок на кухонный стол, подалась вперед и, обхватив его сзади за шею, начала неловко целовать.
Он был изумлен. Какими же ласковыми, манящими и требовательными были ее губы. И почему его губы оставались безответными? Анис запустила пальцы в его дреды, потом сжала его руки и стала водить ими по своему телу: в ямочку внизу спины, где что-то тревожно подпрыгивало, на ее душистую коротко стриженную голову. Она потянула его к спальному тюфяку, властно привлекла лицо к себе на колени, куда всего-то несколько недель назад его вырвало, и он был так поражен ее похотью, что не сразу расслышал ее шепот:
— Понюхай меня, Завьер! Поторопись!
Он смущенно помотал головой.
— Возьми меня!
Ее пальцы пробежали по его груди, дернули за шнурок, стягивавший его рубаху на талии, ладонь через ткань обхватила восставший пенис; они оба застонали, ощутив его эрекцию, и ее губы лихорадочно сновали между его ртом и грудью, словно не знала, с чего начать.
«Нет», — сказал он, потому что еще ощущал на ней зловоние своей блевотины и потому что ей нужен был мужчина лучше, чем он.