советских непоставленных сценариев.
И вот эволюцию Шпаликова мне интересно было бы проследить. Я надеюсь, что книга Кулагина, замечательного автора и исследователя как раз советских семидесятых и советской лирики семидесятых, она ответит на многие вопросы.
«Однажды вы сказали, что журнал «Юность» в восьмидесятые годы стал второсортным. Помню, как в 87-м году мне очень понравился сказ «Про Федота-стрельца» Филатова. Значит, случались удачи в «Юности» той поры».
Леша, удачи той поры были в основном связаны с публикациями архивных вещей, либо уже известных в рукописи и в авторском чтении, либо напечатанных за рубежом. Актуальная литература тогда не печаталась. Или печатались в основном экспериментальные стихи, тоже не самого лучшего толка. Откровенно говоря, сказ Филатова написан в те же самые семидесятые годы. Это вообще его первая стихотворная пьеса. Он в этом духе больше не писал.
Я хорошо помню, как он мне рассказывал, что вообще эта инициатива исходила от Вилькина — замечательного, кстати, автора. И потом он сказал Вилькину: «Нет, знаешь, вот это я напишу сам, я тебе это не отдам». И он написал (как он писал тогда, сам мне рассказывал) такую махрявую сценочку, он написал одну. А потом его увлекла постепенно эта манера. Он не изобрел эту строфу, строфа эта существовала в русской поэзии довольно давно, довольно задолго до него. Ну, например, этой строфой написана знаменитая (думаю, что она его и вдохновляла) анчаровская «Баллада о психе из больницы Ганнушкина». Помните?
Балалаечку свою
Я со шкафа достаю,
О Каначиковой даче
Тихо песенку пою.
Этот филатовский текст ходил по рукам, дай бог памяти, с конца семидесятых, если я ничего не путаю. К сожалению, «Юность» 87-го года уже была журналом, ничего общего не имевшим с замечательным катаевским проектом. Ну, это и естественно, потому что конец восьмидесятых — как правильно совершенно сказал Валерий Попов, «это не ренессанс, а реанимация».
Вернемся через три минуты.
РЕКЛАМА
Продолжаем разговор.
«В это дождливо-депрессивное лето посоветуйте что-нибудь душевное, настроенческое о лете, счастье, любви, похожее на произведения Житинского, в идеале — «Сено-солома», но можно и «Потерянный дом»».
Черт его знает… Знаете, Житинский — он такой неподражаемый, вообще-то. И таких, как он, очень мало. Есть два автора петербуржских, которых часто рассматривают в одной обойме с ним. И я сам, грешным делом, писал диплом про них про всех вместе. Но они очень разные тоже. И конечно, я вам рекомендую сатирические и фантастические рассказы Нины Катерли, в частности «Бермудский треугольник», замечательная «Коллекция доктора Эмиля», удивительное совершенно «Зелье», «Чудовище», «Окно». Ну, вот рассказы Катерли семидесятых годов. Кстати, и в восьмидесятые у нее были замечательные повести: «Полина», «Цветные открытки», «Красная шляпа». Вообще я Катерли очень люблю, особенно люблю как фантаста. Но и как бытописатель она молодец, конечно.
И второй автор, которого всегда с Житинским упоминали в одной обойме, они и дружили, но они очень разные, — это, конечно, Валерий Попов, один из моих самых любимых писателей, вот любимых по-настоящему, я бы сказал, сердечно, а не только интеллектуально. Я давеча тут перечитывал «Ювобль». Великолепный рассказ! Или, скажем, «Две поездки в Москву», или «В городе Ю.», даже более позднем, весь сборник, «Любовь тигра». Попов — это очень высокий класс, это изумительная проза! Во всяком случае, под настроение летом его читать — это именно то, что надо.
Ну, из других вещей что там можно? Понимаете, если вам надо повеселее, то вот прозу Ираклия Квирикадзе. «Мальчик, идущий за дикой уткой» — это вышло сейчас в «АСТ» у Шубиной. Грех, конечно, делать, рекламу «АСТ», потому что я и сам там издаюсь, в конце концов. Ну а с другой стороны, а что есть, кроме «АСТ»? И вот Квирикадзе — он такая фигура изумительная, знаете, такая ренессансная абсолютно личность, человек, который из любого рассказа может сделать блестящий сценарий, из любой зарисовки, из любого балагана творит кино. Ну, вы знаете, конечно, его великий фильм «Пловец». Знаете его гениальный, на мой вкус, сценарий «Тысяча и один рецепт влюбленного повара», замечательный фильм Наны Джорджадзе о природе утонченности, о сложном мире. Ну, Квирикадзе — блестящий устный рассказчик. Но его проза — это, конечно, сильное утешение. Почитайте. Это всегда очень бодрит.
Ну и если вы в упадке сил этим дождливым летом, то, конечно, Луцик и Саморядов, прежде всего — «Северная одиссея», «Дюба-Дюба», «Праздник саранчи», их повести для кино, которые, как литература, вполне могут существовать независимо. Это просто как такой витамин, чтобы жить захотелось.
«Вспоминаю впечатления от фильма «Лоуренс Аравийский». О чем эта история? Неужели о победе Востока над Западом?»
Ну нет! Ну, так-то уж давайте всё-таки буквально это не толковать. Хотя и об этом тоже. Лучшее, что написано о Лоуренсе Аравийском, на мой взгляд, это не сценарий этого фильма, а очерк Марка Алданова. Но видите, в чем история? Ну, конечно, не победа Востока над Западом, а скорее такое киплингианское взаимное обогащение, слияние, потому что, видите ли…
Вот это сложная тема, но британское отношение к Востоку гораздо шире, чем колониалистское. Вот о Моэме много вопросов — ну, в связи с тем, что я «Эшендена» упоминал, его цикл, и так далее. Это не просто колонизация, это не презрение колонизатора, это не высокомерие. Это даже не конфликт технократической культуры с культурой, так сказать (чтобы не употреблять пошлого слова «духовной»), с культурой непрагматической. Это шире. Это как «аттический солдат, в своего врага влюбленный» — по Мандельштаму. Это слияние этих противоположностей.
И в самом деле долгая история Британии, британского Запада и арабского Востока, индийского Востока породила новый тип человека. Это человек, долго живший в колониях и многому научившийся там. Человек Запада, научившийся многому на Востоке. Конечно, в отличие от Лермонтова, Киплинг и иже с ним идут на Восток учить, а не учиться. «Мцыри» и «Маугли» — это два противоположных по вектору, хотя очень схожих по сюжету произведения: те же инициации, та же встреча со зверем, с женщиной, с лесом, в сущности те же обряды. Но Маугли выживает и расцветает, он человек, принесший джунглям, Закону джунглей свою человеческую правду. А Мцыри гибнет, потому что эта природа его победила.
Мне кажется, что случай Лермонтова — это случай трагического столкновения Востока и Запада. А случай Киплинга, если угодно, случай Лоуренса Аравийского — это случай причудливого взаимообогащения. Я говорю сейчас не об историческом Лоуренсе Аравийском, а только о фильме Лина. Насколько я помню, это Лин. Это случай взаимообогащения, взаимопонимания Востока и Запада. Британский колониальный офицер — это совершенно особый тип. Возьмите рассказ Моэма «Макинтош». Это человек, который, живя на Западе, во многом утрачивает, конечно, вот это очарование Востока, и его всегда тянет туда.
Знать, недаром поговорка у сверхсрочников была:
«Тем, кто слышал зов Востока, мать-Отчизна не мила».
Не отчизна им мила — пряный дух, как из котла,
Той земли, где блещут пальмы и звенят колокола.
Это, насколько я помню, грингольцевский перевод «Мандалая». В том-то и дело, что человек, выросший на Западе и юность проведший на Востоке, образует уникальный симбиоз. Вот это тот, кто у туземцев научился фатализму, легкости отношения к жизни и смерти. Это человек, способный решить любую проблему, потому что ему одинаково знакомы и вертикальные стратегии Запада, и сетевые стратегии Востока.
В этом смысле Киплинг, наверное, он заразил этой восточной экзотикой, пленил ей британскую поэзию и мировую. Ведь, кстати говоря, дикая тяга к Востоку, стремление на Восток — это и пушкинский вектор. Все смещается на Восток у него вместе с его географическими путешествиями и вместе с его симпатиями. Понимаете, ранний Пушкин — это Юг и Запад, а поздний — это Север и Восток.
И конечно, что особенно важно — в случае Лоуренса Аравийского вот этот синтез восточных и западных взглядов оказался для XX века решением, по сути дела, всех проблем. Потому что сделать из антагонизма синтез — это и есть, наверное, самое высокое искусство. Россия в этом смысле очень интересно умеет выходить из контрадикций, потому что… Ну, Швыдкой еще когда-то заметил, что в России не было большинства традиционных противоречий в социуме, потому что… Я имею в виду противоречия горизонтальные, соседские. Потому что, скажем, ислам уживался с христианством, буддизм уживался с атеизмом, атеизм с христианством тоже уживался. Почему? А потому что социальное давление, вот эта вертикаль — она была сильнее, она уравнивала всех. В Москве не было вражды такой серьёзной между армянами и азербайджанцами, потому что в Москве они были на равных и довольно сложных… не скажу «птичьих», но сложных правах. Были случаи вражды, но они не принимали такого необратимого характера, как в Карабахе. Вообще в России смягчается большинство контрадикций, потому что противоречие между властью и народом таково, что внутринародные и внутриэлитные противоречия уже не играют такой роли. В этом смысле превращать антагонизмы в синтезы мы, конечно, большие мастера.
Кстати говоря, на нашей памяти в семидесятые годы Солженицын и Сахаров могли печататься в одних сборниках и, невзирая на всю свою полемическую такую долгую историю борьбы, всё-таки подписывать общие документы, потому что диссиденты были против власти в одной лодке. Сейчас, пожалуйста, мы наблюдаем аналогичную историю с Навальным и Стрелковым. Хотя ничего хорошего в этом нет, но это просто еще один пример интересного синтеза.
«Как обстоит ситуация с разработкой образа будущего для Путина? Взялись бы вы за эту задачу как автор? Если нет, то хотя бы спрогнозируйте, на что будут делать упор кремлевские политтехнологи в попытке адаптировать Путина к новым условиям?