н читать.
Я против учебников, потому что, понимаете, в эпоху Интернета смешно обсуждать учебники. Мы сейчас должны думать о междисциплинарной школе, о наддисциплинарной школе, о школе, в которой дети получают навык самостоятельной добычи информации. Что мы говорим об учебниках, когда уже опросно-лекционная система преподавания — все, устарела безнадежно. Уже Финляндия — не самая передовая держава мира, но в педагогике, безусловно, многого добившаяся — отменяет урочно-лекционную систему.
Ну что такое, хватит! Уже межпредметные, междисциплинарные школы появляются, уже традиционное представление о литературе и истории смыкается, потому что в результате история и литература становятся как бы одним предметом. Биология, химия и физика образуют тоже единый комплекс естественных дисциплин. Естественнонаучный подход — там вообще огромный прогресс, и давно уже люди ушли к лабораторным практикам, к самостоятельному проведению исследований, к проектной системе. Я могу ее любить, не любить, но движется куда-то школа, понимаете? А мы тут обсуждаем, нужны ли нам единые учебники. Само понятие учебника сейчас такой же анахронизм, как книга «Юности честное зерцало» или «Апостол». Они ценны как исторические памятники.
«По вашей рекомендации прочел «Бурю» Эренбурга. Создалось впечатление, что Литтелл больший очевидец описываемых событий, чем Эренбург. Обыденность зла в «Благоволительницах» показана более ярко, к тому же с опорой на русскую классику. Не кажется ли вам, что роман Литтелла — безусловная писательская удача, а само произведение по силе равно «Тихому Дону»?»
Нет, не считаю. Мне кажется, что это художественное высказывание, во-первых, вторичное, во-вторых, все-таки это от реализма очень далеко, и ни к «Тихому Дону», ни к «Войне и миру», ни к «Жизни и судьбе» не имеет никакого отношения. Довольно условное произведение, такая сказка. И мне кажется, что в этой сказке правильно, я солидарен совершенно со статьей Дмитрия Харитонова, очень видно злоупотребление довольно трэшевыми приемами. Нет, это хорошая книжка, я еще по-английски когда-то ее прочел, по-французски меня не хватило, а по-английски прочел я ее, когда она еще не была переведена. Мне ничего это не добавило к образу войны. Мне показалось, что это пишет именно человек, ничего не видевший, додумавший.
«Считаете ли вы хорошим писателем Сартра? Говорят, что он ученик Достоевского, Ницше, Хайдеггера. Что он взял у учителей и в чем превзошел, в чем он спорит с Достоевским?»
Я не настолько начитан в Сартре, чтобы его оценивать. Как драматург он довольно силен, «Тошнота» мне кажется скучным и вторичным романом, но есть люди, которые узнают в ней себя — ради бога.
«Деррида — философ или пижон? Его постмодернизм имеет серьезную основу, или это эпатаж? Что такое деконструкция?»
Ну, voxhumana, дорогой, что такое деконструкция — вы можете прочесть подробно в Интернете. Да и про Деррида вообще все можете прочесть, «О грамматологии» вам для этого читать совершенно не обязательно. Я не могу давать оценки такого плана, как философ или пижон. Если вас интересует мое мнение, то в терминологии Владимира Новикова это не литература открытий, а литература переименований. Мне кажется, что Деррида — это классический совершенно пример того, как автор изобретает свой язык, свою систему понятий и маскирует это под новую науку. Хотя на самом деле это, условно говоря, не новые глаза, а новый язык — вот так бы я сформулировал. Я не настолько начитан в Деррида, но все, что я читал, наводит меня на мысль о том, что это философ для парижских кафе, в которых мало начитанные люди благодаря его терминам могут производить впечатление на еще менее начитанных девушек. Вот так мне кажется. Малоначитанные юноши, я имею в виду, конечно — людьми являются все, и юноши, и девушки.
«Нашел недавно в лесу раненого котенка. Бедняга умер, а внутри осталась пустота, больше, чем я ожидал. Как проходить через такие ситуации, что забыть, а что оставить?»
Саша, вы почти дословно пересказали ситуацию из Лимонова. У него там в «Укрощении тигра в Париже» есть потрясающая сцена, где он несет топить котенка. Как выходить из ситуаций? Ну, переживать их, понимаете, проживать. Единственная польза, которую можно извлечь из жизни — это прожить негативную эмоцию и извлечь из нее мысли, рефлексии, творчество. Как-то прожить, почувствовать. Мне кажется, что и здесь лучшее, что вы можете сделать — это об этом написать, что и сделал Лимонов. Вся история Лимонова и как писателя и как человека — это опыт извлечения литературы из трагических ситуаций. А большинство ситуаций в его жизни в силу его характера именно трагические. Как человек он себя разрушил, но из этого материала он построил башню своей литературы, как бы из своих человеческих обломков, это такой довольно достойный способ.
«Кто, по-вашему, оставил более яркий след в литературе из братьев Дарреллов, Лоренс или Джеральд?»
Видите, Лоренс Даррелл, автор «Александрийского квартета», на мой взгляд, замечательный писатель, но все-таки, конечно, Джеральд Даррелл оставил след в литературе гораздо более яркий. Хотя бы в силу того, что Джеральд Даррелл — писатель массовый, а Лоренс Даррелл — элитарный. Джеральда Даррелла прочли миллионы, Лоренса Даррелла — десятки. Но это не критерий в литературе, сколько тебя прочли, и кто оставил более яркий след. Может быть, Вальзер никакого следа не оставил, кроме как в сердце Михаила Шишкина и, может быть, в моем, или еще десяти человек. Но все равно Вальзер — замечательный писатель.
Точно так же, скажем, и Конан Дойл оставил огромный след в литературе и создал бессмертного героя — Шерлока Холмса. Юлиан Семенов оставил ярчайший след в литературе, создав Штирлица. А это не делает его писателем менее ярким, чем Трифонов, например, или более ярким, чем Трифонов — это разные литературы. Литература Джеральда Даррелла, безусловно, более влиятельна.
К недостаткам книг Лоренса Даррелла я все-таки отнес бы их многословие, некоторое, я бы даже сказал, пустословие временами. Хотя по-английски это более плотно воспринимается, чем по-русски. Все равно Лоренс Даррелл замечательный писатель, но ни он, ни Пол Боулз, ни другие столь модные в последнее время литераторы лично для меня нового мира не открыли, а Амос Тутуола это открыл. Тут, кстати, спрашивают что я рекомендую почитать в дурном настроении. Я сам сделал литературу такой аптечкой, в вашем понимании. Да, Амоса Тутуолу, конечно.
Просят лекцию про Пруста. Слушайте, вы хорошо обо мне думаете. Я из Пруста читал, из уважения к Кучборской, которая у нас преподавала «По направлению к Свану», и из личного интереса — «Пленницу» и «Беглянку», потому что в силу разных обстоятельств в 92-м, году меня проблема ревности сильно волновала. Но при всем при этом я не знаток Пруста, и скажу вам больше — я его не любитель. Мне кажется, что из всех репутаций XX века репутация Пруста самая дутая. Вот считается, что XX век стоит на Прусте, Кафке и, может быть, Джойсе. Я считаю, что он стоит на Томасе Манне в гораздо большей степени. Ну, Кафку я люблю, Джойсом восхищаюсь и тоже люблю, пожалуй. Пруст, по-моему, совершенно нечитабельный писатель. Но это давняя тема моих споров с Кушнером, который всегда доказывает, что Пруст — это не проза, а это такая форма поэзии. Очень может быть, но это, по-моему, невозможно любить. Хотя кому-то удается.
«Не могу перестать размышлять о том, почему в «Оправдании» главный герой в конце гибнет», — мне очень приятно, что вас не отпускает мой роман.— «Мое предположение — потому что нет ответа, который он ищет, а автор не видит, как ему жить без этого ответа».
Видите ли, герой, Рогов, он гибнет потому, что он для себя оправдал, для себя допустил оправдание, логику кошмара. У кошмара нет причины, у него есть цель. И у террора нет причины, а есть цель. А Рогов его оправдал для себя формированием сверхлюдей. И, начав жить в этой логике, он естественным образом поплатился. То, что Рогов гибнет в болоте — для меня совершенно очевидная вещь. И заслуженная вещь, как это ни ужасно, хотя мне этот герой симпатичен. Любой человек, который, как мы знаем, пошел в это болото, он в нем гибнет. Эту авторскую догадку жизнь подтвердила с избытком.
«Ваши книги плотные по количеству идей, но кульминация происходит в начале последней четверти, а дальше книга как будто докатывается на нейтралке. Эти финалы — ваш фирменный прием?»
Ну нет, так бы я не сказал. Мне кажется, наоборот. Понимаете, если описывать как-то свой метод, в первых двух третях машина собирается, а в третьей она едет. Если уж говорить о нейтралке, пользоваться автомобильной терминологией. Но я не то чтобы люблю мягкий финал, просто мне кажется, действительно кульминация должна быть перед финалом, а потом еще какое-то время повествование развивается — не на автопилоте, конечно, но просто оно так развивается, это такая достаточно логичная вещь. Я против того, чтобы обрывать на высшей точке. Это и в жизни так же, мне кажется.
«Поколения школьников XX века учились литературе по классикам века XIX. Не считаете ли вы, что школьникам XXI века нужно изучать литературу по классикам века XX? Не пора ли заменить гербарий набором свежих листьев?»
Слава, я писал об этом в такой статье «Молчание классики». Но действительно я думаю, что проблемы, которые вдохновляли Филдинга или Диккенса, и мучали, они современному ребенку мало что скажут. Но российская история особая, она прощелкивается, проворачивается, она воспроизводится, поэтому «Отцы и дети» — актуальная книга, «Воскресение» — актуальная книга. В общем, ничего абсолютно в этом смысле не меняется. Мы от нашей классики не отходим. Вот перейдем из замкнутого круга в следующую стадию — начнем меняться.
«Почему Николай Ростов, обнаружив вора, укравшего кошелек Денисова, не попытался обелить свое имя?»
Это долгая тема, попытаюсь рассказать потом. Вообще у меня есть ощущение, что Николай Ростов — недооцененный герой романа, а ведь это тоже автопортрет, знаете. В Толстом жили два человека, жил Пьер с его постоянным превышением всего, и жил нормальный добрый малый. Вот этот добрый малый и писал первый вариант романа — «Все хорошо, что хорошо кончается». И он писал знаменитое постоянно цитируемое предисловие к нему, полемически заостренное. Николай Ростов был в Толстом, и поэтому все, что касается Ростова, наиболее автобиографично.