комитета мне представляется… Это не то что бунт элит, а это первое такое движение контрреформаторов. Второй бунт элит — это, конечно, декабристы. Это восстание людей, которые, подобно Пестелю, Тухачевскому и Ходорковскому, не захотели превращаться в винтики новой системы. Так мне кажется. Ну, у вас есть шанс всегда интерпретировать это иначе.
«Можно ли считать музилевского «Человека без свойств» единственной допустимой формой существования трикстера, утратившего или не развившего в себе потенцию к чуду?»
Артур, музилевский «Человек без свойств» — это, безусловно, сатирический и, безусловно, плутовской, роман, имеющий очень серьезные черты трикстерского повествования. Ведь обратите внимание, вопреки слухам, «Человек без свойств» — смешная книга. Она не скучная. Ну, во всяком случае, первый том не скучный. Второй — там он уже, мне кажется, начал расплываться. Но в любом случае это увлекательное и смешное чтение. Не то чтобы в трикстере угасла здесь потенция к чуду, а просто здесь трикстер выбрал иной путь — он все-таки предпочел стать конформистом, именно человеком без свойств.
Обратите внимание, что человек без свойств у Музиля — это не значит человек в футляре, это не значит человек без лица. Совсем нет. Он без свойств именно потому, что он не попадает в оптику окружающих. Он умнее, сложнее, интереснее. Он невидим для них, а вовсе не то, что он такой человек-невидимка. То, что впоследствии в «Invisible Man» у Эмерсона [Эллисона] проявилось с такой силой, а вовсе не в « Invisible Man» Уэллса, вот в этом новом человеке-невидимке. Человек, который выпадает из оптики современников. Так мне всегда это казалось. Хотя тоже каждый будет это трактовать по-своему. Вы извините, что я сейчас отвлекся на письма, но в почте очень много интересных вопросов.
«Как вы относитесь к Александру Гордону? Как вам его появление в таком шоу, как «Мужское и женское»? И согласились бы вы вести такое шоу, если бы много денег предложили?»
Никакая работа на телевидении меня сейчас не устроила бы. Это работа для людей, желающих гореть в аду.
Что касается Александра Гордона. Мне всегда казалось, что этот человек, еще начиная с программы «Процесс», которую вели они с Киселевым [с Вл. Соловьёвым], очень легко меняет по необходимости актерскую маску, легко доказывает любую, иногда совершенно противоположную его собственной точку зрения. Мне кажется, что в этом человеке (при большом таланте, конечно) есть некий демонизм, такой достаточно сильный и малоприятный соблазн, демонизм высокомерия. Еще в его программе «Хмурое утро» я видел такую очень нравившуюся многим барскую насмешку над слушателями, презрение к ним. И мне кажется, что из этого демонизма довольно легко вырастает и его нынешняя позиция. А потом, мне кажется, что он к очень многим вещам относится недостаточно серьезно. Для него многое, как мне представляется, объект игры. Может быть, он будет утверждать вещи противоположные. Может быть, он будет говорить, что он как раз ни во что не играет, а абсолютно серьезен.
В принципе, большая проблема его — мне кажется, это все-таки нереализуемость его как художника, и отсюда некоторое озлобление. Мне кажется, что если бы он больше занимался собственно художеством и, может быть, имел бы больше способностей к этому, он бы не участвовал во многих вещах, которые, честно говоря, меня сегодня просто шокируют. Во всяком случае, политические программы, в которых он появлялся, мне кажется, гораздо ниже его таланта и репутации.
«Разрешите наш давний спор с молодым человеком. Кто оказал большее влияние на умы слушателей, о ком больше помнят и кто, подобно Бобу Дилану, заслуживает Нобеля по литературе — Цой или Высоцкий? Лично у меня нет сомнений, что Цой».
Катя дорогая, ну, мне кажется, смешно об этом спорить. Конечно, Цой поэт гораздо меньшего масштаба, чем Высоцкий. Да собственно говоря, и не поэт… Хотя, кстати, у моего любимого редактора на «Дожде» Саши Яковлевой любимая песня — как раз «Дерево» Цоя. Я эту песню как-то не замечал раньше, а послушал сейчас и понял, что это прекрасно. Но все равно ни Цой, ни Башлачев, никто из русского рока, даже Шевчук, мне кажется, при всем его влиянии ни по глубине, ни по темпераменту с Высоцким не сравнимы. Можно БГ, наверное, сравнивать, хотя это совсем другое дело. БГ — это вообще фигура для России новая, такой русский индус, русский индуизм, фигура нетипичная и появившаяся внезапно. Такое странное развитие буддистской темы в русской культуре — ну, каких-нибудь «Алых сугробов» Шишкова. Вот что-то такое. В русской культуре, перефразируя Мандельштама, конечно, лепечет индийских арф родник. Но БГ — это действительно очень новое явление.
А Цой, по-моему, с Высоцким совершенно не сопоставим. Хотя это замечательный актер, прекрасный музыкант, очень яркий шоумен (в этом слове я ничего оскорбительного не вижу), но культ Цоя мне всегда представлялся совершенно непонятным. И в отличие от Алексея Дидурова, моего старшего друга и учителя, я в поэзии Цоя никогда никаких откровений не наблюдал.
«Не кажется ли вам, что в России наступает новый застой? Нет литературной дискуссии. Две затяжные войны и вялотекущие бойни. Это может продлиться и десять лет. У меня на днях была дискуссия с товарищем: кто подхватит власть после краха империи? Я думаю, что не условные гиркинцы и тем более не условные навальненцы. Будет что-то третье. Может быть, распад».
Знаете, Саша, я не думаю, что распад. Россия сцементирована довольно крепко и матрицей своей, которая будет, конечно, меняться, но все же, и культурой, и языком, и традицией (простите за это ужасное слово), и чем хотите. Все это есть, конечно. Но, по моим ощущениям, действительно придет, возможно, что-то третье, действительно не гиркинцы и не навальненцы. Этим третьим могут быть технократы. И вот на это я надеюсь, на это мое главное упование.
Впрочем, не исключены сюжеты с новой перестройкой. Не исключены и сюжеты с перерождением власти изнутри. Не исключен хрущевский сюжет. Много есть вариантов. Ничего не исключено. Пока наибольшую опасность представляет сюжет большой войны. Здесь я согласен с Александром Морозовым, который, правда, ссылается на мнение некоего своего друга, политолога южноевропейского. Сюжет большой войны, потому что Россия не просто активно перевооружается, а потому что война — это такой способ загонять проблемы вглубь, не решать их, а именно загонять вглубь. Этот сюжет возможен. И мне кажется, вот он самый страшный. Его бы я очень не хотел, потому что… Кстати говоря, вот он может привести и к распаду, и к массовой гибели, и к чему хотите, к любым катастрофическим последствиям. Может к гибели человечества привести.
Поэтому самое главное, что сейчас, по-моему, можно делать — это всеми силами противостоять войне. Ну, есть вещи хуже войны. У меня собственно об этом и «Июнь» написан. Но надо помнить, что война ни одной проблемы не решает. Война губит на самом деле новое поколение. Просто это еще один способ затормозить на пути к модерну. Так мне кажется. Вот если не будет войны, то, считай, мы дешево отделались.
«В «Слепящей тьме» перед казнью Рубашов приходит к пониманию, — ну, роман Кестлера имеется в виду, — что человечеству все-таки необходим балласт предрассудков. Значит ли это, что перед лицом смерти в нем победил тот самый человек, которого Ходасевич призывал смести с горошиной земли?»
Не совсем так. Не человек. Потому что как раз Ходасевич говорит о маленькой доброте. Но этой маленькой доброты больше всего не хватало в XX веке. Знаете, попытки стать сверхчеловеком, выдавив из себя человеческое, они приводят к тому, что человеческое замещается соединительной тканью, а никакой сверхчеловек в результате не возникает. Но то, что Рубашов подумал о балласте предрассудков — понимаете, это странно перекликается со «Свиданием с Бонапартом». Не знаю, читал ли Окуджава «Слепящую тьму». Думаю, не читал. Помните, там у него один из героев говорит: «Нам нужен хладный гранит Невы, чтобы он охлаждал наши горячие головы. Даже если это будет хладный гранит Петропавловки или хладный гранит петербургских набережных». Действительно, какой-то такой балласт предрассудков или, может быть, тормозов, да, он по Окуджаве был нужен. Говорил же сам Окуджава: «Но родина есть предрассудок, который победить нельзя». Да и что такое будет вообще человек без предрассудков? Это, мне кажется, довольно страшная была бы картина.
Я не могу согласиться с Рубашовым здесь. Ну и потом, давайте все-таки делать скидку на те обстоятельства, в которых он додумывается. Это перед казнью происходит. А тогда все-таки человек думает насильственно, и ни о каких озарениях речи нет. Это все-таки, как правило, сжатое, закованное, сунутое в сапог сознание. А вот что касается предрассудков вообще — боюсь, что они непобедимы. Боюсь, что дорассудочное в человеке зачем-то нужно, от чего-то оно его останавливает.
«Кажется, Набоков говорил, что «Воронежские циклы» Мандельштама так изобилуют парономазией, потому что поэту больше делать нечего в одиночестве. Была ли это примета невроза, как у Маяковского? Или Мандельштам таким образом «считал пульс толпы»?»
Артур, хороший вопрос. И я, кстати, уже на него отвечал в разное временя — например, в воронежской лекции про Мандельштама года три назад. Понимаете, парономазия, то есть обилие сходно звучащих слов, такие ряды, как… Ну, помните «Ни дома, ни дыма, ни думы, ни дамы» у Антокольского и так далее, или «Я прошу, как жалости и милости, Франция, твоей земли и жимолости» у того же Мандельштама. Это не следствие того, что поэт одинок и ему не с кем поговорить, а это такая вынужденная мера — я думаю, мнемоническая. Это стихи, рассчитанные на устное бытование. В таком виде их проще запоминать. Вот у каторжников, например, очень часто бывали именно такие стихи. Страшная густота ряда. Вот стихи Грунина, например, да? Сохранившиеся стихотворения Бруно Ясенского. В том-то все и дело, что это… Стихи Солженицына. Помните: «На тело мне, на кости мне спускается спокойствие», — и так далее. Это способ запоминания, потому что стихи не рассчитаны на печать, а на устную передачу.