Ну, в любом случае это тексты людей, которые пишут (подобно Глебу Алексееву, который был превосходным прозаиком, Николай Никандров, тоже замечательный писатель) — они начинают рассказывать вот об этой Москве, одержимой половыми проблемами, или о провинции, да?. Об этих комсомолках, которые с такой поразительной простотой отдаются, а потом мучительно страдают, потому что без черемухи это все происходит, происходит секс без какого-либо антуража.
И вот хроника этой России, России, которая уперлась в тупик и поворачивает назад — хронику этой литературы издать было бы неплохо. Это множество рассказов, рассеянных по «Огоньку», по «Красной нови», по «Новому миру», не очень хороших. Да и многие тогда еще могли, кстати, в тех же Никитинских субботниках, как Заяицкий, издаться самостоятельно, как Никандров пытался издаваться, как Булгаков пытался. Очень много было литературы о том, как начинается торможение красного проекта, как люди возвращаются в семью, как они болезненно озабочены в это время сексом и бытом — двумя вещами. Да, кстати, мог бы туда войти и сценарий Шкловского «Третья Мещанская», из которой Роом сделал, на мой взгляд, единственный выдающийся фильм (не путать, конечно, с Роммом — Абрам Роом). Вот это, мне кажется, было бы очень интересно.
Если бы кто-то сегодня из издателей — бросаю клич — издал такой сборник, я б его собрал очень быстро, потому что и в «Красной нови» масса таких текстов. Туда можно было бы включить что-то из Зощенко, но Зощенко не совсем про это все-таки. А вот взять тексты типа Романова, Малашкина, Алексеева — я думаю, что штук пятнадцать таких имен можно было бы набрать. Кстати, Иван Катаев, который далеко не второго ряда писатель, но уж во всяком случае, мне кажется, не менее одаренный, чем Валентин (они даже не родственники). Вот второй ряд русской литературы, который пишет об увязании этого проекта в быте. Грубо говоря, это месть человеческого, понимаете, реакция сверхчеловеческого на человеческий проект [возможно, реакция человеческого на сверхчеловеческий проект].
Кстати, у того же Аксенова, помните, эта комсомолка, которая предлагает изобразить «небольшую половушку», там у него тоже пародируется в «Московской саге» эта теория стакана воды. Но это было очень интересное время. «Дневник Шуры Голубевой» на меня в свое время произвел некоторое впечатление, и та Варвара Некипелова, которая у меня все хочет покончить с собой в «Остромове», она говорит почти цитатами из этого дневника. И кстати, там есть у меня пролетарий романтический, который выражается цитатами из Гумилевского: «Изощренно меня ласкать». Понимаете, эта пошлятина двадцатых годов — удивительная питательная среда.
Ну, как у Маяковского: «Он был монтером Ваней, но… в духе парижан, себе присвоил званье: «электротехник Жан». Я же застал этих людей, я общался с ними, уже со стариками, и многое помню из этого фольклора двадцатых годов. Так что бросаю клич — найдется ли издатель, который такое поиздает.
«Только что дочитал «Выбор Софи». Я все понимаю, но не могу примириться с мыслью, что Софи так и не попыталась найти сына. Ведь был же шанс, что он мог выжить, но ее очередной выбор пал на Натана и на смерть с ним».
Лена, я не берусь судить, потому что книга эта написана о людях, как вам сказать, не вполне сохранившихся, не вполне сохранивших себя. И они не могли себя сохранить. Какое там искать? Она могла бы, наверное, искать, но для Стайрона важно показать, что они все полулюди, что у них отрублена часть ума, часть памяти, часть жизни. Что это люди уже без сердца, что это люди уже доживающие. Кстати, у Зингера во «Врагах» примерно та же история, но только у Стайрона, мне кажется, она жесточе рассказана, потому что он там срывает слой за слоем с этой истории. Вы обратите внимание, что фильм Пакулы — не роман Стайрона, а именно пакуловский фильм — последнее время многими цитируется: Чухраем в «Холодном танго» напрямую, Кончаловским в «Рае» тоже довольно прямо.
Экзистенциальная проблематика эта не снята, и, как мне представляется, «Выбор Софи» — одно из самых актуальных произведений XX века. Речь идет о том (страшную вещь я скажу, не надо ее говорить, наверное, но придется), что европейская цивилизация фашизма не пережила. Вот вы мне тут задаете очень хороший вопрос, я не могу тоже на него не ответить. Не могу сейчас найти, кто собственно автор этого вопроса, но вопрос очень точный. Почему я говорю, что Европа не пережила?
Роман, здравствуйте. Спасибо вам.
«Говоря о крахе европейского модерна после мировой войны, о падении Парижа, о провале всех попыток реанимации европейской цивилизации, как же вы при этом объясните, что Европа в XX веке все-таки преодолела и фашизм, и коммунизм, и по-прежнему верна Liberté, Égalité, Fraternité? Неужели свобода мысли и слова исчезла, неужели исчезли демократия и эмпатия?»
Исчезла, конечно, Рома. Вы вынуждаете меня говорить вещи, которых я говорить не хочу. Но давайте все-таки понимать смысл нашей программы, как возвращение к недоспоренным спорам. «Скоро мне или не скоро в мир отправиться иной — неоконченные споры не окончатся со мной. Начаты они задолго, много лет после… — задолго там что-то до меня, — и окончатся не скоро, много лет после меня», — помните, такая странная тавтологическая рифма у Слуцкого. Начались они задолго, и окончатся не скоро.
Так вот, я хочу вас вернуть к роману Эренбурга «Буря». Ведь роман Эренбурга «Буря» написан на очень серьезную тему. И Сталин этот месседж считал, он именно о том, что Европу спасла Россия, которую всегда считали варварской. Россия — новая сверхцивилизация, советская цивилизация, победила фашизм за счет того, что фашизм — это архаика, а коммунизм — модерн. И новый человек был выкован модерном. Конечно, Россия победила не благодаря Сталину, человеку консервирующему, тормозящему прогресс, а победила она вопреки Сталину.
Победил советский человек, а не реваншистский реакционный проект Сталина, но этот советский человек успел появиться, он был создан, этот советский гомункулус победил. Он был сверхчеловеком действительно, судьба войны решалась под Сталинградом, а не в Дюнкерке. «Дюнкерк» был вдохновлен, безусловно, идеалами гуманизма: спасти одного человека — это тоже победа. Вот мораль этой картины. Но победила-то в войне все-таки советская сверхчеловечность, не та сверхчеловечность, которая претендует на это, не гитлеровская, а человечность в высочайшей степени, советский гуманизм — вот это победило. И не надо мне говорить, что этого не было — это было.
Вот в том-то все и дело, понимаете, что Европа не пережила фашизма. Франция не пережила своего позора, и то, что мы видим сегодня — это новая Франция; Германия — это другая Германия, хотя у нее есть привычный вывих, она довольно легко срывается в неонацизм. Посмотрите, сколько людей готовы в любой момент поддержать неонацистские лозунги. До конца нацистская идея не побеждена, она, наверное, и не может быть побеждена до конца. В старом фильме «Переход», если вы помните, замечательный Макдауэлл играл немца — этого немца нельзя было убить, его можно было только загипнотизировать, сломить его дух, победить его духовно, потому что физически фашизм не побеждается.
Так вот я что хочу сказать, когда вы говорите, что сохранились эмпатия, демократия, égalité — давайте называть вещи своими именами: Европа сегодня создала механизм, который препятствует прогрессу. Мы знаем, что пальма всегда пробивает теплицу, поэтому нужно эту пальму низвести до состояния травки. В Европе сейчас работает множество механизмов, которые препятствуют росту и развитию нонконформистской сильной личности. Это не только политкорректность, это многое. И кстати говоря, посмотрите на реванш так называемого неоконсерватизма, посмотрите, как Франция чуть-чуть было не допустила Марин Ле Пен до победы, и как наши здесь все ликовали.
Европа — та Европа, которую мы знали, которую мы любили — к сожалению, фашизма не пережила. Она отброшена назад, она теперь делает все возможное для того, чтобы снова перед этим выбором не оказаться. Потому что противостоять фашизму, так оказалось, европейский гуманизм был не готов. Для того, чтобы победить фашизм, понадобился Советский Союз. Сама Европа, я абсолютно в этом убежден, своими силами с фашизмом бы не справилась, тут понадобилась внешняя сила — пришла Красная Армия, которая Европу освободила.
Вы можете со мной не соглашаться, вы можете негодовать, вы можете обзывать меня красным совком, как хотите (ну, Рома, вы не будете, я знаю — кто-нибудь будет, наверное), но вы поймите, что на человека, которого так много в разное время спускали всех собак, уже не действуют эти ваши заклинания. Меня не интересует быть политкорректным и правым, меня интересует истина. В поисках истины можно быть неправым.
Именно поэтому я и думаю, что советскому проекту суждено возвращение, потому что так или иначе Европа не пережила кошмара Второй мировой. Да уже и Первой-то не пережила.
«Как бы вы определили главную идею педагогических исканий Стругацких в «Лебедях» и других текстах, где педагогика выступает как герой? Каким должен получиться ученик их школы, какие знания и умения он должен усвоить?»
Андрей, я много раз отвечал на этот вопрос. Человека нельзя воспитать ни добром, ни злом, а можно чудом. Человек воспитывается столкновением с непонятным: павианы, инцидент в Малой Пеше, дождь, если угодно. И потом, понимаете, что важно — теория воспитания предполагает соприкосновение с личностью учителя, христологической личностью вроде Г.А.Носова, которая отсылает к Га-Ноцри. Пока у нас не появится такой учитель, ни о какой теории воспитания говорить нельзя. Это должен быть учитель, который растворяется в детях, живет ими, и при этом не становится вождем маленькой тоталитарной секты. Вот это великое умение учителя не стать таким.
«Наряду с Бажовым в детстве меня воспитывала Божена Немцова. Несколько слов о ней».
Знаете, я ее сказки читал, но читал их мало, и, Саша, для разговора о Божене Немцовой мне надо подготовиться. Давайте я в следующий раз подготовлюсь и что-нибудь расскажу.