«Хотя я сильно сомневаюсь, что пробьюсь на ваше одесское мероприятие, там вход по регистрации, все же буду пытаться пробиться. Захватите мне сборник лирики».
Ира, захвачу, конечно, это без вопросов (это постоянная слушательница). Что будет в Одессе? В Одессе будет вечер стихов, там не двести человек, конечно, а побольше. Предполагалось вообще, что это будет в Зеленом театре, как всегда это бывало, и со свободным входом бесплатным, потому что это принцип мой — выступать в Одессе бесплатно (чтобы никто не говорил, что я поехал к бандеровцам за длинной гривной, мне просто все эти разговоры знакомы наизусть).
Так вот я что хочу сказать: возможно, что этот вечер будет не один, возможно, что мы организуем что-то дополнительно. И книжки я, конечно, привезу, сколько у меня их есть лирики — сколько-то есть. И я надеюсь, что будет у меня там несколько еще выступлений. Одно для студентов, и парочка, может быть, просто для зрителей «Колбы» или слушателей «Одина». Вообще люди, знающие мою почту (а для незнающих — это dmibykov@yandex.ru), я буду в Одессе всю будущую неделю. И я совершенно открыт для любого общения, и если вам захочется где-то встретиться, почитать стихи и поговорить — пожалуйста, я всегда буду рад.
«Последний ресурс, которому я доверял, была «Газета.Ru». Уже года два по инерции туда захожу, но вот сегодня заголовок: «Запад не поможет, Россия остается опорой экономики Украины». Там у вас, что ли, совсем уже есть нечего?» — это вопрос украинского читателя.
Нет, есть чего есть. Но понимаете, дорогой мой, самое ужасное, что ведь это делается не страха ради иудейска, и не ради хлеба насущного. Все люди, которые пишут эту пропаганду и занимаются… Я не знаю, может быть, Россия и остается опорой экономики Украины, но только сейчас это звучит, простите меня, ради бога, как-то ну очень парадоксально. Особенно если учесть, что там фактически война идет. Ну давайте не будем приписывать корысть, тут не в корысти дело, тут мотив гораздо более глубокий и благородный. Благородный в смысле, как благородный металл бывает, более чистый — целовать дьявола под хвост. Люди получают наслаждение от морального падения.
Вот сколько можно повторять, вы думаете, что они за деньги — нет, они не за деньги. Вы думаете, они спьяну — нет, они стрезва. Это же чистое наслаждение — падать и барахтаться в этом вот. Так что вы просто недооцениваете оргиастическое начало, которое, увы, есть в человеческой натуре. Вообще мы сильно скорректировали наше представление о человеческом. И именно поэтому роман Эренбурга «Буря» очень даже актуальное сегодня чтение о том, что прежний человек исчерпан, а мы с наслаждением плюхнулись в прежнее.
«Ваше мнение о художественных особенностях романов Ефремова».
Много говорил об этом. Есть подробная статья Виктора Матизена скорее о таких антихудожественных особенностях романа «Час Быка». Я признаю, что этот роман плохо написан, хотя есть в нем очень сильные куски. «Туманность Андромеды» — это не роман, а эстетический трактат, равно как и «Лезвие бритвы». Но Ефремов при этом гениальный мыслитель, вот этого я не побоюсь, потому что он рассматривает человека как лезвие бритвы. Очень трудно пройти между двумя крайностями, условно говоря, одним тоталитаризмом и другим, но если человек проходит, то он спасается. Более подробно в другой раз, а услышимся через три минуты.
РЕКЛАМА
Продолжаем разговор.
Вот, кстати, тут вопрос:
«Какого из виденных вами Гамлетов вы назвали бы лучшим?»
Знаете, здесь я с матерью солидарен, мне приходится назвать Высоцкого. Потому что притом, что ей всегда очень нравился и нравится до сих пор Самойлов-Гамлет в охлопковском спектакле, от которого ничего, кроме фотографий, не осталось, я допускаю, что это был гениальный романтический Гамлет, эти золотые клетки, в которых персонажи функционировали. Охлопковский «Гамлет» был, наверное, гениальным спектаклем, но его я не видел.
Я видел все, что осталось от Гамлета-Высоцкого, сорок минут пленки и три часа записи. И должен вам сказать, что это величайший спектакль, который я видел, и величайший Гамлет, придуманный в современной режиссуре. Потому что это сильный человек в слабой позиции, главный конфликт сегодняшней эпохи — сильный человек, которому нет места. «Мы ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса». Человек есть — делать ему нечего, лермонтовская коллизия. И Высоцкий был идеален для этого Гамлета. Все наскоки на Гамлета Высоцкого со стороны Шукшина, Тарковского — это снобизм. Это был великий Гамлет, по-моему.
И опять-таки мне приходится здесь верить матери на слово, потому что ей всегда очень нравился Гамлет-Астангов. От Гамлета Астангова осталось не так много кусков, они все сведены на одной пластинке. Эта пластинка у меня в детстве была, и я ее часто слушал. Гамлет Астангова очень непривычный, он старый, Астангов играл его уже в пятидесятилетнем, кажется, возрасте, и это Гамлет-интеллектуал, насмешник, циник, сардонический Гамлет. Очень хитрый, очень умный, очень циничный.
Вот Колтаков такого показывал, у Колтакова был моноспектакль по «Гамлету», где герой страшно озлобленный. Как Колтаков отыграл, господи. Наверное, самый гениальный моноспектакль, который я видел — это Колтаков, который один с куклами разыгрывал всего «Гамлета» по ролям. Величайший. Он мне показывал это, просто по своему очень хорошему отношению ко мне он ко мне, по-моему, в «Собеседник» пришел и мне показал несколько сцен, в том числе сцену на кладбище, где у него Гамлет играл в футбол этими черепами. Это было очень страшно. Вообще надо сказать, что Колтаков, по-моему, величайший артист, ныне живущий.
Но вот астанговский Гамлет, судя по записям монологов сохранившимся, он был чем-то вроде. Я очень жалею, что этот спектакль не видел, потому что мне такой Гамлет близок, интересен. Ну а самойловского я уж увидеть не мог, к сожалению.
Вот два поразительно совпавших вопроса, это лишний раз доказывает, ребята, что великие умы сходятся.
Андрей спрашивает:
«Почему цензура допустила в «Семнадцати мгновениях» сцену разговора Штирлица с генералом? Ведь все размышления героя Гриценко вечно актуальны и поэтому опасны».
И тут же совершенно неожиданно Саша:
«Я скажу тебе, что бывает хуже войны. Хуже войны — перманентное существование в бессмысленной войне. Обо всем этом говорит Гриценко в разговоре со Штирлицем. А ведь Гриценко — наш, из Ясиноватой».
Да, действительно, он земляк ваш. Понимаете, то, что вы оба вспомнили эту сцену — это наводит на мысль, что сейчас это актуально как никогда. Потому что этот генерал, Гриценко его сыграл, помните: «Тогда у вас нет салями». — «У меня есть салями». — «Значит, мы с вами едим из одного корыта». Ну, все это помните наизусть. Вот когда он говорил о бессмысленной войне, а потом: «Да, мы надерем им задницу», — в финале, когда они прощаются — вот это осознание бессмысленности, вы правы, оно пришло сейчас к очень многим. Надежда на него есть.
И то, что сейчас «Семнадцать мгновений весны» в очередной раз вспоминается, потому что там-то есть вот это ощущение: хорошо, война закончится — что после войны? Потому что с моральной правотой у победителя тоже сложно, понимаете. Понятно же, что столкнулся один тоталитаризм с другим, просто один тоталитаризм лучше. «Потому что все твои заветы нарушает Гитлер чаще нас». Ну вот война закончится — что после войны? Какими мы будем после войны? Вот эта мысль сегодня всех волнует очень серьезно. Об этом бы нам надо поговорить в следующий раз более глубоко.
«Арканарцы Стругацких напоминают героев берджеского «Апельсина». Как вы думаете, успеют ли арканарцы, подобно Алексу, повзрослеть, прежде чем уничтожат себя?»
Ну, я понимаю, о чем вопрос. Дело не в арканарцах. Успеют ли сегодняшние россияне повзрослеть, прежде чем уничтожат себя? Алекс не повзрослел, вот это очень важно. Вы Берджеса интерпретируете, я бы сказал, слишком гуманистическим образом. Алекс подвергся оперативному вмешательству в свою психику, а оперативное вмешательство не может изменить человека. И поэтому когда в финале Алекс возвращается к прежнему, и роман заканчивается словами «И всякий прочий кал» — здесь, по-моему, о каком-то взрослении говорить нельзя. Он переродился, а потом с облегчением плюхнулся в себя прежнего. Так что не решаются подобные проблемы ни операцией, ни силовым воздействием, ни показом ужасов. Невозможно человека сделать другим. Это все будет иллюзия. Сломленный Алекс — это был не Алекс, к сожалению.
Что касается арканарцев, успеют ли они повзрослеть? На этот вопрос отвечает Герман. Там, понимаете, ведь что Румата? Румата всех убил: «Я сейчас всех здесь убью, а тебя, студент, первого», — но реплику эту по-моему, придумал сам же Ярмольник на съемке, если я ничего не путаю. «Между прочим, я учился в университете, я получил образование!» — «Я сейчас всех здесь убью, а тебя, студент, первого». Блестящий кусок. Чем велик фильм Германа? Он отвечает на вопрос, на который не ответили Стругацкие: а что мог сделать Румата для Арканара? Но в фильме для Арканара появляется надежда. Если Румата умрет на их глазах, если Румата станет Христом для этого мира, тогда есть надежда. Что можно сделать для этих людей? Создать кружок и умереть на их глазах, принести себя в жертву. Убивать — не поможет, поможет дать им вот это чудо, чудо жертвы.
В результате Румата в конце предстает перед нами вождем маленькой не скажу секты — маленького, если угодно, христианского кружка, из которого может для Арканара что-то начаться. Хотя там же гениальный финал, помните, он уезжает, наигрывая «Караван» на саксофоне, идет девочка с папой через снежное поле и говорит: «Тебе нравится такая музыка?» — он что-то мычит неопределенно. Она говорит: «А у меня от нее живот болит». Это такой финал, это были точно мнения, раздавшиеся после картины. У всех после нее живот болел.
А фильм-то великий, я думаю, что это самое великое, что было в российском кинематографе за последние годы. И я помню, когда я посмотрел еще первый, черновой монтаж этой картины, такое облегчение я испытал, ребята, такое чувство вскрытого нарыва, и я просто, помню, даже слишком ликовал. Это как-то несколько даже испугало Любу Аркус.