«Верите ли вы в мужскую эволюцию Бенджамина Баттона?»
Андрей, я вообще считаю, что это самая точная метафора. Потому что человек рождается стариком, а умирает молодым. В том смысле, что как бы вам это так сформулировать, ребенок сталкивается с самыми серьезными, самыми взрослыми вызовами, самыми масштабными. Первое предательство, первая любовь, первая смерть, первый страх. Я помню экзистенциальный ужас в детстве моем по ночам, он был невероятно страшен, это ощущение, что ты — это ты, и сейчас это ты, и что ты отвечаешь за каждый свой шаг, за каждый свой выбор. Это было очень сложное ощущение, но я его помню. Это у Куприна очень хорошо описано в «Поединке», помните, в разговоре Ромашова с Шурочкой. Так что мне кажется, что ребенок рождается более взрослым, а потом приспосабливается, что-то теряет, что-то в нем отмирает. Поэтому я считаю детей самой интересной и самой актуальной, наверное, публикой.
Вот правильно вы совершенно пишете:
«Да, Астангов крутейший. «Иду на грозу» — последний его фильм».
Да, насколько я помню, последний. Спасибо, я очень с вами солидарен, Астангов действительно крутейший.
«Прочитал у Пришвина: «Спасаясь от черта, Гоголь присягнул внешней церкви и утратил свой талант». Что за черт мучил Гоголя?»
Видите ли, я не берусь соглашаться с этой мыслью Пришвина. Мне представляется, что Гоголь, он не от черта спасался. На самом деле у Гоголя была своя мессианская идея. Он был Гоголем, гением, он полагал, что он выдумывает Россию заново, и русскую православную церковь он тоже пытался выдумать. Но русская церковь отнеслась к этому резко негативно. Отец Матвей Лоскутов, насколько я помню, он же все время на Гоголя давил, и после «Выбранных мест из переписки с друзьями» самая резкая критика раздавалась в адрес… Нет, не Лоскутов, сейчас не вспомню. В общем, отец Матвей. Самая резкая критика раздавалась в адрес Гоголя из православной церкви. Гоголь очень болезненно переживал это непонимание. Да, Матвей Лоскутов, точно. Он надеялся очень, Гоголь, что он укажет миру какой-то новый свет, во всяком случае, России. А ни от какого черта он в церкви не спасался.
Понятно, какой черт его мучил, понятно, какую страшную пустоту увидел он в России. Помните, там есть же пронзительный кусок в «Мертвых душах»: «Эти чудные очи ты уставила в меня. Что так чудно ты в меня смотришь?» Он увидел вот эту засасывающую пустоту и попытался ее заполнить своей нравственной проповедью, но что-то там не получилось. Видимо, она оказалась не по России.
«Размышления о Божественной Литургии» — замечательный текст, но православные мыслители того времени, и славянофилы особенно, Гоголя не поняли, Гоголя отвергли. Помните, Аксаков ему пишет: «Вы мне советуете читать Фому Аквинского? Я читал Фому Аквинского, когда вы были ребенком!» Учиться у Гоголя Россия была совершенно не готова. А между тем у Гоголя были в этой книге весьма здравые мысли.
«Увеличивает ли ценность стиха его плотность?» — вопрос от Максима.
Ну, плотность в каком смысле? Сочетание разнообразных лексических и стилистических пластов — да. То есть это должно быть лексически плотно, как у Пастернака, понимаете, когда много разных слоев — лексика профессиональная, жаргонная, диалектизмы. Вот у Пастернака, посмотрите, невероятное богатство лексическое. Да, наверное, в этом смысле создается ощущение некоторой плотности.
«Какова роль бога сейчас в России, не церковного, а настоящего? Чувствуете ли лично вы, что он на вас смотрит, интересуется и помогает? »
Паша, ну про это, знаете, у меня интересный был диалог с Леонидом Мацихом, замечательным богословом. Я много довольно с ним разговаривал, и вот я боялся подойти прямо к этому вопросу, и очень осторожно, экивоками все спрашивал: «Чувствуете ли вы диалог, ощущаете ли вы присутствие бога?» Наконец он пресек эти все попытки: «Если вы имеете в виду присутствие старика, то даже не сомневайтесь».
Да, я чувствую присутствие бога в своей жизни, как это ни самонадеянно. Но это не самонадеянность, но я ощущаю себя в диалоге каком-то, и это не мой внутренний диалог. Потому что очень многие вещи в нем приходят независимо от меня, мне не принадлежат. Я чувствую подсказки. Потом, это же Льюис, кажется, говорил (Юра Плевако, поправьте меня — может быть, и не Льюис): «Пока я молюсь, совпадения продолжаются. Перестаю молиться — они исчезают». Ну, я не могу сказать, что я молюсь, я пытаюсь думать, и это мой способ молиться. Это не медитация, а это такой мой способ, если угодно, приближаться к диалогу.
В моей жизни много таких совпадений. Я совпадаю, слава богу, с людьми, которых я люблю, мне подбрасывают правильных людей. От меня убирают неправильных людей, с которыми мне явно не по пути, меня разводят с неправильными людьми. Ко мне приближаются интересные какие-то люди. И потом, я всегда чувствую с помощью какого-то компаса, чем мне надо заниматься, что мне надо делать. Вот у меня нет этой проблемы, что мне писать. У меня есть четкий план, что мне надо делать, на какой участок я брошен. Откуда-то это ощущение у меня берется. Поэтому да, я в таком ощущении.
Ну а что привлекает внимание бога к России — ее незавершенность, несовершенность, ее пребывание в процессе формирования. Интересно же, куда она вывернет. Помните, даже сам создатель Вселенной не знал, что скажет человек в следующую минуту.
«Интересный вопрос для украинца, почему Гоголь не стал выдумывать новую Украину, а стал — новую Россию».
Ну как же не стал, конечно, стал. Гоголь выдумал Украину, и он полностью ее выдумал в первых двух книгах — в «Вечерах» и в «Миргороде». А потом он выдумал Петербург, потом выдумал уездный город, в «Ревизоре» и отчасти в «Мертвых душах». Потом стал выдумывать Россию в целом и на этом сломался. То есть он успел провидеть главные типы России после Николая — Уленьку, Костанжогло, то есть фактически Лёвина, тургеневских девушек. Многое успел предвидеть, но задохнулся как рыба на песке, потому что рыбе вода нужна, нужна среда, а жизнь началась после 56 года. Он четырех лет не дожил, понимаете? А то ему сразу было бы что писать.
«Современные технологии предлагают все более простые решения для пользователей, и это при том, что сама среда обитания становится все сложнее. Аудиокнига, конечно, лучше чем комиксы, но сама тенденция настораживает, особенно потому, что такое же разделение происходит и в самой сфере технологий. Что вы думаете по этому поводу?»
Вацлав, я не специалист в технологиях, но одно могу сказать: мне кажется, что технологии не упрощают мир, нет. Они рационализируют его. Это немножко опасно, они тут же, понимаете, спрямляют жизнь, как спрямляет ее счастье. Гаджеты спрямляют жизнь, упрощают, укорачивают. Они создают иллюзию разрешимости большинства проблем.
Но для этого у человека есть пока еще замечательное противодействие. Иногда все мы на уровне инстинкта чувствуем необходимость пожить вне гаджета, без гаджета — в лесу, в глухой местности, в деревне, где ничего не ловит. И это не только в России, таких мест масса. Поэтому возрастает мода на дикие места, возрастает их ценность. И обратите внимание, что человечество не спешит оцифровывать весь мир, оно спешит оставить себе пространства, в которых гаджетами проблему не решишь, в которых надо будет выживать. И это не только альпинистские всякие штуки, и не только черная Африка, и не только Латинская Америка — в России полно мест, пожалуйста, приезжайте, где никакой гаджет и даже автомобиль ничего не сделает и вам не поможет. Это мы нарочно это оставляем. Так что не беспокойтесь, полная механизация, цифровизация, как это сейчас называется, и рационализация жизни — это остается, к сожалению, кошмаром немногих пессимистических фантастов.
Вот тут возражения:
«Гоголь зато не придал Украине государственности».
А Гоголь вообще не писал о государственности, Гоголь придумал Украине ее мифологический характер. Обратите внимание, что после Гоголя в Украине развивается только фантастика по-настоящему — Дяченки, Любко Дереш, Коцюбинский, Леся Украинка. «Лісова пісня» — это же все украинские фольклорные мотивы. Реалистическая проза, даже у Павла Загребельного, допустим, имеет в Украине фольклорный, почти мифотворческий характер.
Что касается государственности — как же он не придал ей государственности? Он описал украинский способ решения проблем, запорожское вече. И вот это до сих пор, Майдан очень во многом копирует то, как это написано у Гоголя: собрались, пошумели, выбрали, решили. Потом какое-то время опять живут. Опять собрались, перевыбрали атамана. Такой, в общем, саморегулирующийся разгул. Это может быть плохо, может быть хорошо, но это тоже гоголевская тема, как мне кажется. То есть «Тарас Бульба» во многом остается главным таким, если угодно, создающим матрицу, мифообразующим и в каком-то смысле даже государствообразующим текстом Гоголя.
Вопрос про фильм «Муж и дочь Тамары Александровны». Тысячу лет не пересматривал эту картину, наверное, надо было бы пересмотреть.
«Последние три года я разучился читать. Интереснее слушать. Кроме того, читаю в основном критику, лекции и мемуары. Как вернуть себе вкус к прозе?»
Никита, вот это как раз очень просто. У вас этот вкус пропал не потому, что такова общемировая тенденция, хотя она, конечно, такова, и нон-фикшн сегодня очень моден, но конечно, не в этом суть. Просто мало стало интересной прозы, разучились люди писать.
Вот тут вопрос:
«Вы не любите театр. А как насчет кино?»
Да я люблю театр! Но поймите, театр бывает либо очень хорошим, либо очень плохим. Ну, это как женщина, которая бывает либо страшной грешницей, либо страшной святой, кто-то из французов сказал, середины не бывает. Театр может быть либо гениальным, либо никаким. Я в театре часто засыпаю, потому что в театре очень трудно энергетику актера имитировать. Это нельзя имитировать. Если вас не увлекли, если вы не пришли в восторг, то… Писала правильно совершенно когда-то, кажется, Хлоплянкина, царство ей небесное, замечательный критик: в романтическом театре если вас н