е напугали, значит, вас рассмешили. И это верно, если страсть вас не напугала — все, значит, вам смешно.
Вот так же и здесь, понимаете, проза увлекательная стала большой редкостью. Люди разучились это писать. Вот недавно совсем я открываю роман писателя современного, хорошего, яркого, давно ждал этого романа — первые десять страниц…
Ой нет, нам надо сделать паузу. Договорю после.
НОВОСТИ
Продолжаем. Ну, остались самые стойкие, не так нас уже и много. Но много, судя по вопросам. Я еще поотвечаю немножко с форума, ладно, потому что интересные вещи.
«Несколько слов о романе Золя «Земля»».
Будет.
«Что хотел сказать Горький в повести «Городок Окуров» о провинциальной России? Горько читать эту книгу».
Да знаете, не горько, мне во всяком случае. Вот горькость здесь как раз уступила место некоторой ностальгической нежности. Он написал ее уже, обратите внимание, после «Сказок об Италии». Она написана в тоске по России, в отдалении, в каприйском изгнании. И конечно, там — в «Городке Окурове» — как раз скорее полна эта книга умиления перед провинциальной Россией, перед глубокой провинцией, где о революции пятого года узнают через два года. Ну, такая, понимаете, осенняя, серая, беспутная, грязная, удивительная, мифологизированная, почти сказочная страна.
Из всех русских текстов Горького «Городок Окуров» самый сказочный и в каком-то смысле, понимаете, самый теплый. Окуров — это такой вариант горьковского Глупова, но с гораздо большим… Понимаете, мы все знаем горького Горького, как писал о нем Пьецух. У него эссе так и называется — «Горький Горький». А это Горький умиленный. Это довольно редкая эмоция. У него она была сильно разбавлена слюнями в очерке «По Союзу Советов» и вообще в позднейших текстах. Но в «Городке Окурове»… Это же тринадцатый, по-моему, год. Ему сорок пять лет, он еще на пике таланта, его возможностей и способностей. Нет, это хорошая вещь. И она такая единственно-идиллическая у Горького. То, что вам кажется там глупостью и нудностью… Он же умиляется этому всему из Италии своей, да? Поэтому это скорее такая довольно милая вещь при всех ее… И она маленькая совсем.
«Почему Бродский так негативно отзывался о Рыбакове как о личности, особенно о его «Детях Арбата»?»
Ну, royce милый, это как раз довольно понятно. Две причины. Во-первых, Рыбаков не любил… то есть Бродского он не полюбил и не оценил его, и Бродский был в таких случаях мелко мстителен. Ну, это нормальная черта художника. Я тоже не могу никогда объективно рассматривать людей, которые ко мне почему-либо плохо относятся. Ну, Новелла Матвеева (я часто на нее ссылаюсь) очень хорошо об этом говорила. Я ее как-то спросил: «Можете ли вы объективно оценивать тех, кто вас ненавидит?» Она говорит: «Я пыталась всю жизнь. А потом я задалась вопросом: а с чего бы это они меня ненавидят? Я вроде ничего плохого-то не делаю, ничего ужасного. И тогда поняла. Да, я разрешила себе относиться к ним необъективно». Ну, так и здесь. Понимаете, Бродский имел полное право не оценить Рыбакова, потому что Рыбаков не оценил Бродского. У них была встреча в шестидесятые годы, и Бродский ему очень не понравился, показался ему таким грубым и индивидуалистичным очень, не нюхавшим жизни мальчиком. Ну и естественно, что Бродский этого не забыл.
Что касается «Детей Арбата». Я очень люблю «Детей Арбата», мне нравится эта проза, она честная. Об этом поколении Рыбаков рассказал изнутри. И мало кто рассказал, потому что мало кто уцелел. Но надо вам сказать, что это все-таки соцреализм, а Бродский был к соцреализму довольно холоден. Не социалистический реализм, конечно, а социальный. Потом, видите ли, Бродский был ревнив к чужой славе. А «Дети Арбата» принесли Рыбакову на волне перестройки такую славу, которой не знал никто из младших современников, ну и из ровесников тоже. Ни Бек, посмертно, с «Новым назначением», оно опубликовано было после его смерти, ни Дудинцев, слава богу, с прижизненной публикацией «Белых одежд», ни Аксенов с опубликованным с большим опозданием на родине «Крымом», «Ожогом» и «Московской сагой» — никто из них не знал такой славы, которая досталась Рыбакову. Он первым пробил этот лед с помощью Сергея Баруздина в его журнале. Бродский, как и Набоков, как и многие другие, он к чужой славе был ревнив. А кто не ревнив? Покажите мне такого человека. Ему, наверное, казалось это недостаточно высокой литературой.
Не готов отвечать на вопросы о Данте, не настолько его знаю.
«Лет десять назад Ардов в программе «Школа злословия» поделился мнением, что Иисус Христос в литературе — это неправильно и нехорошо».
Я очень многих мнений Михаила Ардова не разделяю, при этом я очень его люблю. Главная задача проповедника и богослова — свидетельствовать о Боге. Ардов свидетельствует о Боге своим добродушием, юмором, веселостью, добротой искренней, своей какой-то унаследованной им от отца такой сентиментальной мягкостью. Он все-таки о Боге очень свидетельствует. Он милый очень человек. И если вы меня сейчас слушаете, Михаил Викторович, я вам передаю привет горячий. Он милый, прекрасный, трогательный человек. А из того, что он говорит об «Андрее Рублеве» или о фильме Тарковского «Зеркало», или об образе Христа в культуре… Ну, он имеет право это говорить. Но я с этим не согласен. Я тоже имею право быть несогласным, да?
«Кроме того, для искусства в целом характерно демоническое начало».
Нет, совершенно с этим не согласен. Понимаете, какое дело? Рассмотрение Библии как художественного текста, как нарратива, как бестселлера, простите меня, дает нам огромные возможности для понимания механизмов человеческого, читательского восприятия в целом. Конечно, Библия — это гениальное художественное произведение. Это не я сказал, это многие говорили. И Александр Кабаков замечательно написал: «Если бы евангелисты не были гениальными писателями, не возникло бы всемирное учение». Конечно, Библию мы имеем право тоже рассматривать как литературу. И прав Мандельштам, говоря, что «искусство есть свободное и радостное подражание Христу». Мы имеем право подражать Библии в литературе. Кстати говоря, к вопросу о Золя: вот у кого библейские мотивы очень развиты.
Про Моэма, да, поговорим.
«Должно ли государство заниматься молодежью по примеру пионерии в СССР?»
Да как заниматься? Понимаете, Илья… Черт, не знаю, как это сформулировать. Заниматься — нет. Оно умеет заниматься ею, к сожалению, только как палач занимается жертвой. Вот это неправильно. Он занимается ею, да, но это не то. Государство умеет запрещать, репрессировать, жестко учить, ограничивать, рестриктировать. Но заниматься молодежью — это значит ей не мешать, во-первых, и давать ей возможности для развития, во-вторых. Молодежь сама, понимаете, находится в том еще возрасте, когда для нее расти естественно. Не надо помогать рису расти, как во вьетнамской сказке, где дурак помогал рису расти — он выдергивал его из земли. Не надо помогать. Вы не мешайте рису расти — и тогда все будет замечательно. Надо давать детям развиваться, давать им сложные междисциплинарные задания.
Ну, в любой школе можно же заняться изучением того, что было на месте этой школы пятьдесят лет назад. Ведь это жутко интересно! Что там было? Произвести раскопки на школьном дворе, найти планы города. Вот мне страшно интересно, что было на месте Мосфильмовской сто лет назад. В двадцатые года там на месте нынешнего лесопарка был кирпичный завод. Мне дико это интересно! Смотреть старые карты — ну, это почти мистика, какое-то воскрешение призраков. Понимаете, это дико интересно. Ведь неподалеку от наших мест Герасим нашел Муму, а бедная Лиза топилась в пруду. Это все было на Воробьевых горах или в их окрестностях. Хотя спорят ученые, где именно. Вот такими вещами школа должна заниматься — историей.
Или сейчас я буду в новой школе одной делать опять-таки междисциплинарный семинар, который будет называться «Следствие». Там мы берем великие тайны и их расследуем. Сейчас расследовать историю Джека-потрошителя — это жутко интересно. Сейчас расследовать знаменитые тайны… скажем, расследовать, кто написал «Как закалялась сталь», почему у Гайдара в повести «Школа» действует Павел Корчагин. Ведь биографии Гайдара и Островского, вплоть до дня рождения и места рождения, они очень похожи, да? Ну, я имею в виду год рождения — четвертый. И впоследствии биография. Вот кто написал? Найти следы Гайдара в «Как закалялась сталь» — это, по-моему, даже интереснее тайна, чем «Тихий Дон». Реконструировать текст пушкинский, полный текст «Онегина», да? Вот это мне интересно. И надо заниматься с детьми сложными, серьезными задачами. Потому что человек в молодости способен к великим делам. Потом, к сожалению…
«При оценке художественных произведений вы пользуетесь словами «великое», «выдающееся», «гениальное»».
Да, пользуясь, конечно. Ну, это такая форма уважения, если угодно. Я предпочитаю переплачивать.
«Всякое ли великое произведение гениальное, и наоборот?»
Нет, не всякое. «Как закалялась сталь» — великое произведение, но назвать его гениальной прозой я не решился бы. Хотя Аннинский показал в своей работе, что некоторые интуитивно нащупанные и, может быть, неосознанные приемы там прекрасно работают, новые приемы. Ну, в частности огромное количество эпизодических лиц. Тот же прием вполне сознательно проведен, например, у Иванова в «Кремле». Эткинд это хорошо разбирает. Да, конечно. Но там, помимо приемов, есть много того, что обеспечивает книге величие. Хотя гениальности художественной там нет, она просто хорошо написана.
«Человек, не сделавший ни одного значимого действия, не создавший крупного произведения может ли считаться гением? Например, святой старец».
Знаете, очень часто бывают ситуации (у меня стишок про это был), когда человек родился еще до изобретения его профессии.
Мой сосед, угрюмо-недалекий, —
По призванию штурман межпланетный:
Лишь за этот жребий недолетный