жет показаться немножко рукоделием, немножко таким тоже… не скажу, что плетением словес (она как раз довольно лапидарно, по-журналистски написана, Уортон имеет большой журналистский опыт), но она пленяет, конечно, своим стилистическим изяществом и еще одним очень важным качеством.
Это формально довольно простая история, такая светская версия, как бы рассказанная в глянцевом журнале история Анны Карениной. И думаю, что не без влияния, конечно, Толстого. Во всяком случае, вот эта главная героиня — Элен, насколько помню, Оленская — она имеет страшную не только фамилию, такую славянскую, но и огромное сходство с героинями русских романов. В фильме, если вы помните, Мишель Пфайффер играет ее.
Там история нью-йоркского юриста конца семидесятых годов XIX века, влюбившегося… Он уже помолвлен, у него там назначено бракосочетание. И тут он влюбляется в дальнюю родственницу матери невесты, недавно разведенную. Ну, они не могут быть вместе. И все это продолжается почти всю жизнь, эти их странные отношения. Хотя близости между ними так и не было никогда. Уже и жена его умерла, и уже там он состарился, и продолжает все ее любить. И мелькает ее силуэт в окне, а на самом деле это силуэт другого человека. И все никак он не решается с ней сблизиться. Такая прекрасная история неосуществившейся любви.
Ну, конечно, само название «Век невинности» (у нас переводят еще как «Эпоха невинности», «The Age of Innocence») намекает на то, что совсем по-другому все было в блаженном золотом XIX веке, а теперь пришли совсем другие, гораздо более жестокие и грубые времена. Эта история — это ведь история, как и «Анна Каренина», не только о том, как вот случилась любовь, но долг победил; это история о страшных соблазнах, о страшной эпохе, в которую вступает человечество. Вот еще немного — и век невинности закончится, и начнутся страшные испытания аморальностью, вседозволенностью, отходом от любых правил. И вот это ощущение, что скоро рухнет мир, оно каким-то образом висит над «Веком невинности». Точно так же, знаете, как над «Войной миров», о которой мы говорили неделю назад, висит предощущение скорых массовых убийств и беженских толп на дорогах цивилизованного Лондона.
Это книга, писанная, кстати, уже в десятые годы (даже не в двадцатые) XX века, она же задним числом после Первой мировой войны ищет признаки катастрофы в уютном быте семидесятых готов. Больше скажу: там с такой любовью смакуются ритуалы, традиции, костюмы, принципы! Вот этикетная эпоха, действительно эпоха невинности, по сравнению с тем ужасом, который настал. Это очень ностальгическая книга. И важно, что она написана уже в эпоху джаза. И все время мне при чтении ее вспоминалось:
Еще раздастся рев ужасный,
Еще мы кровь увидим красной,
Еще насмотримся ужо.
Из Льва Лосева. Вот еще насмотримся ужо. Это грустное очень произведение.
Ну и конечно, когда читаешь про Эдит Уортон и читаешь ее собственные тексты, всегда надо помнить, что Эдит Уортон во время войны была первой женщиной фронтовым корреспондентом, что она на своем автомобиле объезжала поля сражений, что она вместе с дочерью, насколько я помню, бесстрашно фактически участвовала в Первой мировой войне в качестве репортера. То есть это не светская хроникерша, понимаете, а это женщина, которая много повидала и многого хлебнула. И это вызывает, что ли, какое-то дополнительное уважение к ее прозе.
«Почему Ленин в вашей книге выглядит комическим персонажем? — Ну, имеется в виду, видимо, роман «Правда». — Хотя в жизни он далеко не герой плутовского романа. Какие еще вы можете посоветовать тексты о нем?»
Тут, кстати, еще благодарят меня за то, что я посоветовал данилкинскую книгу «Пантократор солнечных пылинок». Да, она мне нравится, действительно. Скорее нравится именно потому, что в ней я вижу, в отличие от Анны Наринской, не попытку сделать Ленина живеньким, вечно живеньким Ильичом, а вполне уважительное отношение к его азарту, к его политической воле, к его упорству и так далее. Нашему времени остро не хватает этих витаминов.
А теперь — что касается вот этой магической трансформации Ленина в героя плутовского романа. Понимаете, Россия обрабатывает очень часто, своей народной мифологией обрабатывает героя до его превращения, его трансформации в этот христологический и при этом бесконечно обаятельный тип. Вот Пелевин в своем романе исследовал те превращения, которым подвергся Чапаев: сначала в фурмановском фильме, а потом в анекдотах. Соответственно, с Лениным случилась примерно такая же история. Да, реальный Ленин не имел ничего общего с трикстером, он совсем не трикстер. Но в народном сознании, в народной мифологии он отточился вот до этого героя, принял его форму.
В чем это прежде всего выражается? Ну, во-первых, он стал веселым, таким действительно плутоватым героем анекдотов. И анекдотов о нем сложили множество. Он стал гораздо более человечным, чем был в жизни. И действительно его наделили гуманизмом, которым он в наименьшей степени обладал, потому что люди для него были героями статистических таблиц, люди были для него абстракцией.
Кроме этого, ну, невозможна женщина рядом. Понятное дело, что Крупскую никогда не рассматривали как жену, а история с Арманд вообще вышла из народного сознания совершенно. Ленин для народа кто угодно, но не герой-любовник. Обязательно есть при нем герой-предатель, Иудушка-Троцкий. И сам Ленин замечательным чутьем назвал его Иудушкой, обозначив этот тип. Есть много глуповатых друзей — в диапазоне от Кржижановского до Дзержинского, который тоже, как и все соратники, недопонимает, не узнает, не учитывает и так далее. Смерть и воскрешение — обязательно. Да, Ильич вечно живой. Доктрина. И хотя у Ленина не было никакой теории, а была, так сказать, «извилистая кривая ленинской прямой», как говорит об этом Бабель, его тем не менее сделали чем-то вроде бродячего учителя, бродячего проповедника со всеми его странствиями.
Ленина обточили под этот архетип, потому что, видимо, в таком народном герое, в такой христологической версии такого плута-чудотворца народное сознание всегда очень нуждается. Вот для Сталина такой миф не был написан. Сталин — герой гораздо более простого, грубого мифа. И анекдотов о нем, обратите внимание, меньше. Анекдотов о Ленине множество, и они очень доброжелательные.
Конечно, житие Ленина — пародия на традиционные жития. И здесь еще одно сходство — то, что текст подобного рода почти всегда пародический, в высоком смысле пародический, то есть всегда опирающийся на высокие бесспорные образцы. Народное сознание хочет видеть Ленина таким. Ничего не поделаешь, в этом есть какое-то даже и очарование. Хотя реальный Ленин был гораздо более скучным и кровавым персонажем.
«На момент создания СССР идеология играла важную роль: тут и коммунизм, и мировая революция, и феминизм, и новая семья. Но, кажется, в тридцатые годы все эти идеи отменили, и коммунистическая идея тоже перестала влиять на настроения в стране. Строили, строили, но не построили. Сейчас складывается ощущение, что идеология СССР состояла из единственного запрета других идеологий. А как видите вы, в чем было позитивное содержание советской идеологии?»
Юра, нельзя его не видеть. По-моему, оно довольно очевидно. И прежде всего это видно на примере Великой Отечественной войны. Дело в том, что Великая Отечественная война была выиграна не благодаря, а вопреки Сталину. Это многажды говорилось. И прежде всего она была выиграна идеологией модернизма, идеологией модернизации. Новый человек победил против эклектического, архаичного, антикоммунистического и страшного по сути дела, путаного учения гитлеризма. Новый человек победил против культа такой языческой архаики. И что говорить — учение, ориентированное на будущее (коммунизм) выиграло у учения, ориентированного на прошлое, на эпоху титанов, на век нибелунгов и так далее. Выиграли, потому что чувствовали себя новым, более совершенным проектом.
Идеология модернизма широко известна, ее не надо пересказывать. И эта идеология была в Советском Союзе жива. Советский Союз проигрывал, пока он был запуганной Сталиным, лишенной инициативы, прошедшей через мясорубку репрессий страной, которая ждала какого угодно избавления. Но потом произошло так, что в Советском Союзе воскрес этот модернистский импульс. И за его счет была выиграна война.
Война… Это и в эренбурговской «Буре», да и во многих книгах, у Платонова это особенно отчетливо видно: война была выиграна людьми нового типа. И действительно, всей Европе показали, что Европа-то проиграла и, может быть, уже не воскреснет. А идеология модернистского проекта, в которой работа важнее жизни, в которой делается главный упор на будущее, в которой принципиально нет культа врожденностей, данностей, а человек — это то, что он из себя сделал, идеология интернациональная в противовес довольно архаичному, такому домодернистскому националистическому обществу — это, конечно, все были существенные составляющие Победы. Если бы Советский Союз не был государством нового типа, он бы не победил.
Мне сейчас для «Дилетанта» пришлось довольно подробно изучать книжку Черчилля… Какую книжку? Шеститомный труд Черчилля — «История Второй мировой войны». Я читал эту книгу и раньше. Просто так случилось, что она была дома, еще в издании 91-го года, в несколько сокращенном. Помните, с предисловием Волкогонова? Но, в принципе, сейчас легко доставаем полный ее вариант.
И знаете, Черчилль очень серьезно изучает, почему Гитлер проиграл идеологически, а не только проиграл в военном отношении. Надо сказать, что… Правда, Черчилль другие вещи ему противопоставляет, но нельзя не увидеть его скрытого и все-таки прописанного преклонения перед новым человеком, воспитанным большевизмом. Сам большевизм, конечно, Черчиллю не нравится абсолютно. Но то, что Советский Союз был новым типом государства и новым типом человека — это там почти открытым текстом написано.
И вот это суждение Черчилля стоит дорогого. Он прекрасно понимал, что Сталин — это скорее тормоз, затормаживатель истории. А вот новые люди, которые были тогда в Советском Союзе, они у него вызывают примерно те же чувства, что у Уэллса: с одной стороны, он ужасается, с другой — это такое восторженное изумление. И мне кажется, что вся Европа тогда так смотрела на «красный проект». А вот репрессии, которые происходили в этом «красном проекте» (с самого начала причем происходили), они рассматривались как-то отдельно. То есть понятно было, что есть чудовищная жес