токость, но есть и реализация очень многих давних мечтаний Просвещения.
И та интонация, с которой там Черчилль пишет о русских… Он не очень много там пишет. Он вообще недооценивает, конечно, масштабы русского участия в войне и русской победы и переоценивает очень роль Англии, это естественно. Но нельзя не отметить некоторого антропологического восхищения, которое модернистский проект у него вызывает (у него — у человека традиции). Поэтому не следует думать, что советская идеология закончилась в тридцатые годы. Она в некоем обновленном виде будет вполне актуальна и сейчас.
А мы с вами услышимся после новостей.
НОВОСТИ
Продолжаем разговор.
На самом деле накопилось довольно много социальных поводов, о которых многие спрашивают. Ну, скажем, высылка Али Феруза. Сейчас «Новая газета» делает все возможное для того, чтобы привлечь внимание к судьбе своего корреспондента, обращается и к Путину напрямую, и к поддержке коллег. И это дело великое, потому что действительно это тот случай, когда надо идти на любые крайние меры, чтобы человека спасти, потому что высылка Али Феруза на родину просто приведет его к довольно быстрой, и причем, есть подозрение, что к внесудебной расправе. Поэтому мне кажется, что здесь практически любые средства допустимы.
Я понимаю, что мой голос значит очень мало. Но я, конечно, ко всем другим сотрудникам «Новой газеты» (я сам к этим сотрудникам принадлежу) присоединяюсь со всей силой. Что только возможно я хотел бы здесь сделать для того, чтобы этого человека не высылали из России. Дело не в том, что он ценный кадр, что он работает для «Новой газеты», что без его корреспонденции многое, может быть, осталось бы в тени. Не в этом дело. Для меня здесь дело прежде всего в том, что беженца высылают туда, откуда он бежал. И все мы знаем, какие примерно порядки царят сейчас на территории бывшей советской Средней Азии. Поэтому, действительно, если мой голос что-то может значить, я горячо прошу это дело внимательнейшим образом рассмотреть и Али Феруза оставить в России — просто потому, что в противном случае вы человека высылаете на верную смерть.
Что касается ситуации про «банду GTA», о которой здесь тоже довольно многие спрашивают. Я не сторонник конспирологии в таких вопросах. Скорее всего, здесь, видимо, обычная недооценка всей возможной серьезности последствий. Иначе, конечно, трудно объяснить, что нескольких убийц сопровождают два конвоира — и то эти два конвоира, по последним сведениям, там оказались в достаточной степени случайно. Иначе вообще отбиваться пришлось бы только судебным приставам. Да, вот без всякой конспирологии Россия умудряется себе устроить такие ситуации на ровном месте. Это частая довольно вещь. Само появление «банды GTA» — это симптом очень дурной. И то, что жестокость нарастает в России во всех сферах, и убийства становятся все более кровавыми, и никакой закон криминальный уже этого не регулирует, потому что это абсолютные отморозки, — здесь все это, к сожалению, одно к одному.
Очень много вопросов, прежде всего в письмах: что я думаю о статье Ирины Прохоровой в «Снобе»? Это статья о травме крепостного сознания. Это дельная статья во многих отношениях. Но, к сожалению, попытки одним ключом открыть все двери (я это по себе знаю), они всегда очень соблазнительны и, к сожалению, не всегда полезны.
Здесь действительно сделана довольно здравая попытка рассмотреть непреодоленную травму крепостничества и увидеть в деревенщиках (и этим объяснить их популярность в семидесятые) именно голос убиваемой деревни. Но мне кажется, что это не так. И более того — мне кажется, что проблема современного состояния России отнюдь не в рудиментах крепостничества. Да, может быть, действительно есть некий перекос в русской усадебной прозе, действительно некий культ дворянской литературы, потому что разночинская литература появилась, но, конечно, уступала по качеству весьма сильно.
Но давайте не будем забывать, что наряду с культом дворянства существовал и культ пролетариата. Потому что Максима Горького никак нельзя упрекнуть ни в бездарности, ни в маргинальности. Он был, я думаю, более популярен, чем в свое время все представители усадебной прозы. И этот культ усадебной прозы возник не просто так, а возник он на почве интеллигентской ностальгии.
И вот то, что Ирина Прохорова описывает как рудимент крепостничества — наличие в России элиты и якобы безмолвствующего народа, чья социальная структура совершенно не просмотрена действительно, — все это, мне кажется, слишком простое объяснение. Потому что на самом деле та же самая социальная структура сохранялась и в отношениях интеллигенции с народом, хотя интеллигенция была никоим образом не дворянская. Более того — она была нищей и социально униженной.
Равным образом мне кажется, что и достаточно наивно утверждение о том, чтобы в России не было литературы об упадке аристократии, об ее конфликте с буржуазией. Ну, как же не было? Весь Бунин об этом — дореволюционный и отчасти пореволюционный. Об этом и Горький. Об этом вся литература о купечестве, о конфликте аристократии с богатеющим, жиреющим, наглеющим купечеством. Об этом Островский, об этом Мамин-Сибиряк, об этом огромное количество литературы.
Другое дело, что главный конфликт в России — все равно это не конфликт одних богатых с другими, а это конфликт аристократов, условно говоря, с разночинцами; не конфликт Раневской с Лопахиным в «Вишневом саде»… Вот тоже, еще раз, самый известный драматургический текст русской литературы. Проблема в совершенно ином. Главный конфликт в России, как ни печально, — это именно конфликт народа, который хочет думать и решать свою судьбу, то есть интеллигенции. Интеллигенция — ведь часть народа, выходец из его же среды. И конфликт той части народа, которая совершенно не желает думать, а желает принадлежать.
У этого есть свое весьма достойное объяснение. Эти люди действительно предпочитают уклониться от исторической ответственности, им не хочется решать свою судьбу. Им хочется, чтобы в случае чего всегда был виноват кто-то другой. И это не экономическое разделение, и даже, я бы сказал, не нравственное, а это просто момент такого исторического выбора.
Действительно, до сих пор 90 (или кому-то нравится цифра 86) процентов российского населения, прекрасно все понимания, не хочет заниматься историческим творчеством, а хочет заниматься чем-то другим. Это не наследие крепостничества. Это такой modus operandi. И это действительно в некотором смысле национальный способ существования в истории. 5 процентов — очень горячие лоялисты, прекрасно все понимающие про власть, но с наслаждением падающие в эту яму, в эту ловушку государственного лоялизма, с наслаждением втаптывающие в грязь себя и все свои принципы, и всех остальных. Есть 5 процентов тех, кого сегодня называют либералами или демократами, или в любом случае сторонниками социальной активности. Это всегда есть в обществе.
Кстати говоря, примерно такая же картина была в России семнадцатого года, когда было 5 процентов убежденных монархистов и 5 процентов убежденных коммунистов. А есть 90 процентов народа, к которому, кстати говоря, принадлежит и значительная часть купечества, и даже значительная часть аристократии. Это люди, которые ждут, чья возьмет. Это люди, которые заняты своими делами, своим творчеством, своим обогащением, но политически они абсолютно инертные. И нет никакой надежды дать им политическую активность или ответственность за свои поступки. И им это совершенно не нужно, потому что… Вот в этом-то одна из главных правд. Как мне Абрамович однажды сказал: «Бессмысленно поддерживать то, что отказывается стоять само». Совершенно не нужно давать то, чего люди не хотят взять.
Из статьи Прохоровой довольно наглядно вытекает такая известная догма девяностых годов, что «надо дать людям экономическую независимость — и тогда у них появится независимость политическая». Ход русской истории полностью опровергает эту замечательную, прекраснодушную, совершенно, к сожалению, неактуальную концепцию. Это попытка дать людям экономическую независимость, которая им совершенно не нужна. И более того — огромное большинство населения (и не только России, но и Земли) совершенно и категорически не желает иметь никакой экономической независимости. Бизнесом рождены заниматься очень немногие.
И кроме того, обратим внимание на то, что в частности Михаил Прохоров имеет экономической независимости более чем достаточно, но никакой политической независимости, никакой готовности отстаивать свою политическую позицию это ему не обеспечило. Мы можем всю Россию обязать заниматься бизнесом, бросив ее тем самым под колеса рэкета, заставив людей, совершенно к тому не приспособленных, работать и разоряться, потому что социальной защиты бизнеса и даже правовой защиты бизнеса нет никакой. Все это абсолютно безнадежно. Но, более того, никогда у русского бизнеса, за исключением знаменитых Гусинского, Березовского и Ходорковского, не было политических убеждений, не было социальной, экономической и политической готовности до конца идти в отстаивании своих прав. Об этом Ходорковский недавно очень точно написал: «Я-то сел. А вы что сделали?» — написал он. И это совершенно верно.
Поэтому борьба с крепостничеством путем обретения экономической независимости, правовой даже независимости — это совершенно не метод. Нужно просто, мне кажется, людям наглядно показать, к чему приводит эта абсолютная пассивность 90 процентов, которые продолжают безумно размахивать самолюбиями в сетевых (простите за выражение) срачах, но при этом, яростно воюя друг с другом, они совершенно не готовы ни выйти на улицу, ни внятно изложить свои требования, ни наконец сколько-нибудь консолидированно проголосовать на выборах. Это особая, специфически русская матрица существования. И показать людям тупиковость этой матрицы никакими теоретизированиями невозможно. Возможно, мне кажется, только наглядно показать им, чем это заканчивается.
В этом смысле история, безусловно, действует правильно, но божья мельница мелет медленно. Поэтому крах этой матрицы, при которой 10 процентов отважно жертвуют собой (что с одной, что с другой стороны), а 90 процентов запасаются попкорном, — это не крепостничество. Это, может быть, такой способ самосохранения нации, думаю я сейчас.