лает с людьми».
Дело в том, что европейское и американское устройство жизни ведь не означает, что там не бывает кризисов и очень серьёзных проблем. Они там бывают постоянно. Другое дело, что там есть некий механизм самоочищения, саморегулирования, и Европа от этого спасается. Хочу вам, кстати, напомнить, что ровно такой же штурм Европы предпринимался в эпоху Русской революции. Вспомните, что делалось в Турции с галлиполийцами. Вспомните, как выживали русские эмигранты во Франции. Тоже Европа не была особенно гостеприимна, тоже русские гастарбайтеры там достаточно много натерпелись, а некоторых из них даже дошли до того, что, подобно Горгулову, убили французского президента Думера.
Но, тем не менее, Европа как-то учится на своих ошибках, и в этом заключается её единственный урок. Хотя, конечно, кризисы там неизбежны. Никакого «нового средневековья», на мой взгляд, из этого не вытекает. Но, впрочем, что касается местного самоуправления, то очевидно, что это российские будущее. Ещё Солженицын сказал, что это единственное, что может спасти. Но это тема для отдельного разговора.
«Планируете ли вы прочитать лекцию о творчестве Марселя Пруста?» Я недостаточно его знаю. И, честно сказать, я не люблю Пруста. Из знаменитой триады «Джойс, Кафка, Пруст» Пруст единственный, кто вызывает у меня довольно сильное отторжение. И я, в общем, подобно Бунину (простите за сравнение), скажу, как он в разговоре с Берберовой, что вообще непонятно, как к этому можно настолько серьёзно относиться, это «вышивание гладью». Пруст, может быть, и прекрасный писатель. Мне нравится только «Беглянка», скажу вам честно, и отчасти «Пленница», потому что там есть этот ужас скрежещущей ревности — настоящей, униженной, просто визжащей. В остальном, мне кажется, там ничего интересного.
«Как вы относитесь к литературному творчеству генерала Петра Николаевича Краснова?» Видите ли, какая штука? Слово «творчество» здесь надо употреблять с крайней осторожностью. Генерал Пётр Николаевич Краснов — это такой типичный заложник российской трагедии. Он знал, за кого ему сражаться в 1914 году, и очень хорошо сражался; знал, за кого сражаться в 1904-м. А вот в 1917-м ему это было не понятно, он возглавлял достаточно безнадёжное дело. Мне кажется, если сейчас не брать в расчёт оценку его личности, его трагического конца (как вы знаете, он был в 1947 году вместе со Шкуро и другими белыми генералами повешен в Лефортовской тюрьме), Краснов в творчестве своём был абсолютно беспомощен. Я не беру сейчас, ещё раз говорю, его героизм военный, и даже не беру сейчас его антисемитизм.
В конце концов, я из тех немногих, для кого антисемитизм не является окончательным клеймом. Были и среди антисемитов талантливые люди, ничего не поделаешь. Мало ли? Ну, Селин, ну, Гамсун, ну, Паунд. Конечно, прав Бродский — антисемитизм не украшает никого, — но что поделать? Сифилис тоже никого не украшает, но бывает вот у человека сифилис — и что, крест на нём ставить, как на Борисе Садовском? Антисемитизм, как и сифилис, может случиться с кем угодно. И я, в общем, не за это не люблю Краснова.
Романы Краснова просто очень плохие, их нельзя расценивать по ведомству литературы, это беллетристика. Особенно, конечно, роман «Ненависть» совершенно дикий. Всегда об уровне писателя можно судить по эротике. Эротические эпизоды у Краснова — это, конечно, за гранью добра и зла. И вообще, это мелодрамы. Роман «От Двуглавого Орла [к красному знамени]» совершенно беспомощен, это такая попытка военно-семейного эпоса. Он просто был очень плохой писатель. Но, в конце концов, генерала Краснова не за это же судили, и не по этим параметрам судят генерала Краснова. Он был общественным деятелем, военным, а что он писал — это было скорее такое хобби. Главный ужас, что он писал с диким пафосом, так напыщенно, диалоги ужасные. В общем, это просто очень плохая проза.
«Ваши любимые фильмы и сериалы?» Сериалов я не смотрю. Единственный сериал, ну, два сериала, которые я более или менее смотрел — это «Твин Пикс» и «LOST». Я очень люблю «LOST», но мне кажется, что он, начиная со второго сезона, начал безнадёжно запутываться и уходить в какие-то дебри. Первый сезон был блистателен абсолютно.
Что касается любимых фильмов, то моя пятёрка любимых фильмов выглядит примерно так: «Чужие письма» Ильи Авербаха; «Сладкая жизнь» Феллини; «Человек-слон» Линча, безусловно; пожалуй, «Гибель богов» Висконти; пожалуй, «Охота на лис» Абдрашитова и Миндадзе — они мне очень близки в каком-то главном отношении. У меня очень мало фильмов, которые я мог бы пересматривать бесконечно. Вот я триллеры люблю. Да, пожалуй, я зря не включил в эту пятёрку «Отвращение» Романа Полански. Пожалуй, я должен был бы его включить. Во всяком случае, для меня это эталонный триллер, по поводу которого дома всегда разражались ужасные споры: я настаивал, что дети должны это видеть, потому что это идеальное искусство, а жена всегда, напротив, утверждала, что не должны ни в коем случае. Мнения самих детей разделялись: сын очень хотел смотреть, а дочь в панике убегала.
«Хотелось бы узнать ваше мнение о фильме Павла Чухрая „Вор“». Я очень люблю Павла Чухрая вообще, но лучшей его картиной я считаю всё-таки «Водителя для Веры». «Вор» — блистательное кино. Там потрясающие роли, очень хорошо Машков отработал, женская роль чудесная. В общем, это серьёзное искусство. Я вообще считаю, что Павел Чухрай из всех режиссёров, которые сейчас работают в России, мне в каком-то аспекте самый близкий. Наверное, в том, что каждый фильм Чухрая — это приключение жанра, а не развитие фабулы. Жанр меняется на протяжении картины, и я за это его очень люблю.
Я помню, как меня в 1984 году поразил фильм «Клетка для канареек». Тогда практиковалось такое, что московских отличников собирали и им показывали новые фильмы — были такие собрания-совещания. И нам, школьникам, показали тогда ещё не вышедшую (она вообще каким-то пятым экраном вышла) «Клетку для канареек». И я помню шок от этого: и от песни Вероники Долиной, и от замечательной пьесы Сергеева, и от потрясающей игры актёрской. В общем, это была очень хорошая и очень трагическая картина. Посмотрите её.
«Страдал ли Тарковский православием головного мозга?» Нет. Видите ли, какая штука? Тарковский — блистательный изобразитель, но очень слабый мыслитель. И это уже можно понять совершенно точно по его «Мартирологу», книге дневников. Он был, во-первых, штейнерианцем, а не православным. Он был вообще любителем духовности, как вся интеллигенция 70-х годов. А интеллигенция 70-х годов готова была пить хоть из свиного копытца. Они и Рерихом увлекались, и Блаватской. У Трифонова, чей 90-летний юбилей мы только что отметили, всё это в «Долгом прощании», в «Предварительных итогах», в «Другой жизни» очень подробно расписано. Оккультизмом увлекалась Москва, увлекалась Бердяевым. «Бердяев! Розанов! Булгаков!» — как писал Чухонцев. В общем, это всё были такие увлечения достаточно поверхностные.
И Тарковский… Понимаете, ведь очень затруднительно сказать, о чём собственно его фильмы, какова там мысль. Если мысль есть в «Андрее Рублёве», то это от Кончаловского. И всё концептуальное, что там есть, то это от сценария, в котором, конечно, железная рука Андрея Сергеевича очень чувствуется. Кстати, одно из лучших произведений, которые я читал за последнее время (я уже об этом говорил), — это сценарий фильма «Рай». Если Бог даст Кончаловскому так снять картину, как она написана, то это будет просто шедевр, равных себе не имеющий.
Что касается мышления Тарковского. Он, я говорю, увлекался любой духовностью в любом виде. Кроме того, у него очень много было всё-таки, как возвратных токов, сильно мешавших ему дополнительных и ненужных чувств: ревность и зависть к коллегам, озлобление на многих, определённый культ личности, который вокруг себя он выстраивал. При этом он был абсолютно гениальным человеком, гениальным изобразителем. И я не раз замечал, что, когда смотришь «Солярис», просто проходит головная боль. Это абсолютно целительная картина. А лучше «Зеркала» вообще не было фильма в это время, я думаю. «Зеркало» по своему эмоциональному воздействию — великая картина. Но как только вы пытаетесь над ней задуматься, объяснить, что там и почему, там вы упираетесь в зыбкую трясину. У меня есть ощущение, что не нужно этого делать, а надо смотреть кино, как кино. Кино — это же не концептуальное высказывание. «Кино — это работа со временем», — как Бунюэль говорил.
У меня есть ощущение… Я не могу, конечно, это советовать, а то сразу получится пропаганда нездорового образа жизни, но я могу сказать, что «Зеркало», во всяком случае, лучше смотреть немного «под газом», хотя бы сто грамм нужно выпить перед этим — и тогда у вас рацио немножко отключится. Сам я сейчас уже, к сожалению, себе не позволяю подобных вещей, но в юности практиковал.
«Читатели — кто с иронией, кто без иронии — считают, что Дина Бурачевская — современная Агния Барто. Но разве это плохо? Ведь сейчас мало детских поэтов».
Во-первых, Дина Бурачевская — прекрасный взрослый поэт. Дина, если вы меня слышите, я вам передаю привет! Ваша книжка скоро выйдет в одном петербургском издательстве, и мы для этого всё возможное делаем, — книга Дины Бурачевской, которая называется «Дура» и которая мне очень нравится, и даже я её помогал составлять. Я очень рад, что пришёл о ней вопрос. Дина Бурачевская и детские стихи пишет очень смешные и прелестные. И вообще я очень люблю этого поэта.
Кстати, я должен вам сказать, что и Агния Барто была поэтом серьёзным и настоящим. У неё были и взрослые стихи чудесные. Она с формой работала очень интересно. Из тех поэтов, которые мне нравились в детстве, Барто была самым серьёзным. С глянцевыми и бодрыми стихами Михалкова я не могу даже сравнивать её. Барто — настоящий поэт (кстати, очень трепетно любивший Бориса Пастернака).
«„Педагогическая поэма» Макаренко сильно отличается от других его произведений. Почему так? Я где-то слышала, что её правил Горький. Пролейте свет на эту историю. Будет ли лекция про Умберто Эко?» Про Умберто Эко лекции не будет, потому что я недостаточно сильно люблю этого автора, хотя очень люблю его как человека, как филолога, как социального мыслителя, а особенно статью «Вечный фашизм». Ну и «Маятник Фуко» — хороший роман.