вно не спим, почитать его на сон грядущий.
Услышимся через неделю. Пока!
18 августа 2017 года(Г.Мелвилл «Моби Дик», Марк Твен)
Доброй ночи, дорогие друзья и коллеги! Сегодня у нас два часа. Не могу, так сказать, скрыть облегчения. Хотя, с одной стороны, мне весьма приятно ваше незримое общество и как-то особенно приятны пожелания сохранить трехчасовой формат как возможно долее. Но пожалеем себя, меня, друг друга. Все-таки на третьем часу уже как-то начинаешь не то чтобы поклевывать носом, а немного заговариваться. Поэтому давайте ограничимся сегодня двухчасовым форматом. А как пойдет дальше — посмотрим.
Пожелания по лекциям — большой очень разброс. Восемнадцать человек хочет лекцию про Кобо Абэ. Мне совершенно не понятен этот всплеск внезапного интереса к нему. Он один из лучших фантастов евразийских, я думаю, второй половины века прошлого. Но мне надо его здорово перечитать. Я сравнительно хорошо помню «Человек-ящик», неплохо помню «Женщину в песках», совсем не помню «Сожженную карту» и «Четвертый ледниковый период». «Красный кокон» более или менее помню. В любом случае мне надо это перечитывать, потому что Кобо Абэ — при всей моей любви к нему — все-таки автор для меня довольно экзотический. Да, еще я очень люблю, конечно, пьесу «Призраки среди нас», замечательный мхатовский спектакль. Надо мне это, знаете, все подновить в памяти. Давайте в следующий раз.
А остальные — примерно по пятнадцать-шестнадцать человек — хотят либо «Моби Дика»… Тоже не очень понятно, почему вдруг, но к «Моби Дику» мелвилловскому я питаю некую слабость еще с тех пор, как в девять лет его впервые прочел, почти ничего не поняв. И об этой книге я готов разговаривать.
Довольно сложно мне про Марка Твена, про которого я обещал говорить. Ну, давайте. В общем, за кого будет больше подано голосов в ходе программы — Твен или «Моби Дик». Устроим себе такую американскую пятнадцатиминутку, тем более что и внимание-то все приковано сейчас к Штатам в связи со сносом памятников. Ну и, понятное дело — к Барселоне, потому что здесь я не могу не начать с соболезнования, с глубокой скорби по еще одному варварскому совершенно и чудовищному преступлению. И главное — непонятно пока, что можно этому противопоставить. Действительно мир стал в этом августе довольно нестабильным местом.
Большинство просьб как-то прокомментировать смерть Веры Глаголевой и что-то о ней сказать. Я бы все равно с этого начал, потому что Вера Глаголева была не просто моей любимой актрисой, она была моим абсолютным идеалом женской красоты. Даже я могу сказать — почему (хотя обычно такие вещи в принципе невербализуемы).
Вот Чехов писал в одном из моих любимых рассказов, в «Красавицах», что красота оставляет приятное, но тяжелое чувство. С чем связана вот эта тяжесть, эта грусть? С ее принципиальной недостижимостью. Ею никогда нельзя обладать. Красота всегда не отсюда. Это примерно то чувство, с каким смотришь на лесной закат над каким-нибудь озером: ты понимаешь, что ты никогда к этому не приблизишься. Мало того, что ты никогда так не сможешь, но это не может принадлежать. Это всегда привет из другого мира.
И вот Глаголева при всей своей подчеркнутой простоте, веселье, вот этом вечном таком задорном (ненавижу это слово) встряхивании челкой и так далее, — Глаголева несла на себе отпечаток другого мира, в который не пускают. Вот действительно такой луч оттуда упал. Наиболее наглядно это было видно, наверное, в фильме Эфроса «В четверг и больше никогда», где она и играла такого ангела. И не зря Раневская ее называла ангелом. Ну, ангела падшего, понятное дело, ангела соблазненного. Но это действительно женщина, с которой можно сделать все что угодно — предать, бросить; нельзя только присвоить.
И «Выйти замуж за капитана» — там самый эротический эпизод (писал я об этом) не там, где она появляется топлес, а там, где она стреляет. Понимаете? Вообще то, что Вера была стрелок из лука — это очень в ней было. Ведь неслучайно же Амур — тоже стрелок из лука. Такое сочетание абсолютного инфантилизма и разящей гибельной силы.
У меня с ней очень странные были отношения. Мы были на «ты», что меня всегда очень изумляло. Она часто ходила в лекторий, причем не только и не столько на мои лекции. Она вообще любила послушать и потом остаться поспорить. И как-то очень странно было ее там видеть, потому что мне казалось, что такие небожительницы, как она, к нам спускаться не должны.
Но при всем при этом вот что меня поражало: при всех довольно таких дружеских и почти панибратских с моей стороны, может быть, с ней отношениях… А ведь Глаголева никогда не выглядела ни на свой возраст, ни на свой статус. Я даже спросил ее однажды: «Не обидно ли тебе выглядеть такой девчонкой? Ведь все-таки у тебя пять фильмов режиссерских за спиной. Слушается ли тебя хоть кто-то на площадке?» При этом она всегда очень забавлялась тем, что я смотрел на нее не просто снизу вверх, а действительно всегда с открытым ртом, как на божество.
И я никогда не верил, что она сидит рядом со мной — женщина, которую я еще после фильма 85-го года, ныне вполне забытого, где, конечно, блистали и Соломин, и Быков, и она, но фильм-то в общем-то был довольно проходной… Вот после фильма «Искренне Ваш…» я уже понимал, что никогда никого другого я так не полюблю. И представлять, что вот это существо находится рядом со мной, — это было что-то невероятное. Я не то что не мог бы никогда ее за руку взять, мне просто дышать одним воздухом с ней представлялось чем-то незаслуженно прекрасным.
И вот сейчас ее уход такой внезапный, хотя об ее болезни говорили и писали давно (она очень мужественно скрывала все), этот уход заставляет меня думать, что просто сейчас действительно, видимо, в преддверии каких-то больших и грозных событий наиболее хрупких и наиболее прекрасных людей стараются убрать заранее. Вот это единственное, чем я могу… ну, не скажу «утешаться», но как-то это объяснить. А таким моим вечным идеалом она и останется — и человечески, и актерски, и женски.
Страшное количество вопросов про рэп-баттл. Я не большой специалист по рэпу, хотя у меня даже была книжка, которая так и называлась. Когда-то Костя Григорьев, Царствие ему небесное, один из поэтов-маньеристов, сказал: «Быковская манера чтения больше всего напоминает рэп». Я расшифровал это для себя как «Русская Энергетическая Поэзия». Поэтому, да, такая книжка у меня есть.
Что касается этого рэп-баттла и причин болезненного внимания к нему. Ну, во-первых, совершенно очевидно, что главным форматом ближайшего времени будет поединок. И лучше всего, если дебаты (я уже об этом в «Собеседнике» написал) кандидатов в президенты или прямая линия, например, президента с народом будут происходить в формате рэп-баттла. Это, по крайней мере, позволит вдохнуть какой-то смысл и какие-то, я бы сказал, действительно неожиданные повороты в насквозь предсказуемые и насквозь выхолощенные современные политические дискуссии.
Мне показалось очень важным и очень симптоматичным, что большинство моих идейных противников, людей, которые мне, прости господи, глубоко несимпатичны (чтобы не сказать — отвратительны), очень радуются победе Гнилого [Гнойного], он же Слава КПСС. Он, конечно, примитивнее гораздо по стиху. Хотя он начитанный человек, и рифмы у него превосходные, и он замечательно владеет техникой рэповской, и огромные куски текста запоминает наизусть и, как мне показалось, при ошибках памяти довольно легко импровизирует. Это одаренный человек. Но это человек гораздо более грубый, гораздо чаще переходящий на личности.
И для меня совершенно очевидно, что все так называемые «идейные патриоты» взяли его сторону, и взяли ее неслучайно. Для них «грубое» синоним «родного», «плоское» синоним «сильного». И конечно, чем меньше моральных ограничений, тем отраднее.
Ну и потом, понятное дело, что сколько бы они ни говорили о своей глубокой интернационалистской, в сущности не нацистской и гуманной природе, совершенно очевидно, что для них Оксимирон — прежде всего еврей. А взять сторону еврея они физически не способны. Они хотели бы его оценить, они были бы рады болеть за еврея, но они не могут. Ну, точно так же, как в известном анекдоте богач физически не может подать нищему. Точно так же, как Плюшкин, если вы помните, он очень хотел подарить Чичикову часы (да, по-моему, часы), но он не мог их подарить физически, это не было в его физической природе.
Точно та жа история и здесь. Чем грубее, чем примитивнее — тем, с их точки зрения, сильнее, роднее, кореннее, органичнее и так далее. Ну, это такие люди. Для них «русское» синоним «отвратительного». Именно поэтому, мне кажется, что они-то и есть настоящие русофобы. Прости меня, Господи, за употребление этого ужасного слова. Действительно среда давит. Чего доброго, я скоро начну употреблять еще и слово «англосаксы».
Что касается содержательной стороны, о которой меня в основном и просят высказаться, потому что исход этого баттла не так интересен, как всеобщее внимание к нему. Это несомненно стихи. У поэзии есть разные формы существования. Было время, когда в отсутствие печатных книг, за невозможностью их издать люди обратились к слэму как к форме бытования поэзии. Я не большой слэмщик, честно говоря, и сам не фанат ни этого жанра, ни такой его интерпретации как некой новой волны. По-моему, никакой новой волны нет.
Давайте отдавать себе отчет в том, что поэзия — это такое дело соревновательное. И «Баллада поэтического состязания в Блуа», когда Карл Орлеанский просил десять поэтов написать некую медитацию, некую вариацию на заданную им строчку; и естественно, так называемые айтысы, когда, стоя друг против друга, в поэтическом диалоге акыны вели одну тему и разрабатывали ее каждый по-своему; что знаменитый рассказ Тургенева «Певцы», в котором описано соревнование двух народных гениев: один поет весело, а другой такую дребезжащую тоскливую песню импровизирует, — это абсолютно нормальное явление, потому что поэзия по природе своей, во-первых, всегда склонна к диалогу, она ищет диалога, а во-вторых, ничего не поделаешь, это же такая публичная, концертная вещь. И естественно, что соревнование вообще в человеческой природе.