тва.
Вопрос:
«Что написано у вас на майке?»
У меня на майке написано «Сухим из воды». Это мне подарили на «Дожде». Я надеюсь, что никакой рекламы «Дождя» в этом нет. Тем более что я там работаю.
«Что означает экзистенциальная тоска у человека внешне благополучного? Какие тексты об этом посоветуете?»
Ну, вообще-то, вся мировая литература об этом, Андрей. А то, что у вас есть экзистенциальная тоска или, как это называла Ахматова, «божья тоска» — это как раз и признак того, что вы нормальный человек. Потому что обычно люди подавленные, занятые проблемами нищеты, безработицы, болезни очень часто, они просто не имеют ни сил, ни времени на то, чтобы задуматься об экзистенциальной тоске. То, что вами владеет эта тоска, одно из высших человеческих состояний, — это приятно, это значит, что вас ничто не отвлекает от подлинности. Когда-то у Александра Аронова, Царствие ему небесное, замечательные были слова: «Когда нас Сталин отвлекал от ужаса существованья». Вас, значит, к счастью, он еще недостаточно отвлекает.
«Нигде, кроме как в России не существует понятия «поэт-песенник». Возможно, потому, что нигде больше не придавалось такое значение песне, как в СССР. Что бы вы могли сказать о феномене советской песни?»
Скажу через три минуты. Но, уверяю вас, такое понятие как «поэт-песенник» существует много где. Агнешка Осецкая, например, была ведущим поэтом-песенником в Польше. И не только в соцстранах, а везде такое явление есть. А почему это важно — мы поговорим через три минутки.
РЕКЛАМА
Продолжаем. Просьба к оператору: вы не смотрите на меня выразительно, когда надо начать говорить, а машите. Я так больше привык. Спасибо, да. Хотя я уже понимаю, что раз наступила тишина, пора мне ее заполнять.
Значит, поговорим немножко о песнях: почему они имели такое особенное влияние на советского человека?
Видите ли, в Советском Союзе особенно нагляден стал вот этот феномен появления авторской песни — то есть, иными словами, появления авторского, конкретизированного, личностного фольклора, фольклора от первого лица. Это означало, что возникло новое состояние народа, появилась новая народная песня, авторская песня. Это фольклор интеллигенции. Это означало, что бо́льшая часть народа — в силу ли образования, в силу ли опыта — постепенно становится интеллигенцией. Ну или в любом случае, если народ запел — это означает, что он перешел на следующий этап.
Что касается поэтов-песенников. Это попытка имитировать фольклор, попытка создать правильную, официальную народную песню, полную эдакого лиризма и, я бы сказал, именно фольклорной любви к родному краю. Это абсолютно имитационное искусство. Были талантливые поэты, талантливые композиторы, которые пытались это делать. Но настоящие, органические поэты — это те, кто писали в это время авторскую песню, или те, чьи стихи, как было с Исаковским, омузыкаливались иногда самим народом. Ну и с Некрасовым так было, кстати.
А вот в основном русская эстрадная попса — это попытка писать народную песню без должных на то оснований. Например, наиболее ненавистный мне, пожалуй, такой пример (мы как раз недавно это в семье пели, с наслаждением коверкая тексты) — это «Один раз в год сады цветут», наиболее ненавистное мне (при всей любви к Анне Герман) произведение советского квазифольклора. «Украдкой мама плакала от радости за нас»? Это все псевдофольклор. И особая роль советских поэтов и композиторов-песенников заключалась именно в том, что они пытались за народ рассказать, как им хорошо живется и какая у них любовь чистая к Родине и к законному супругу.
А настоящую-то песню, конечно, в это время писали авторы, такие как Высоцкий, Матвеева, Ким, Галич и в первую очередь Окуджава, самый фольклорный из русских поэтов. Понимаете, эта квазифольклорность была причиной особенного внимания. И конечно, этот лирический советский мелодизм. Вот это то, что Шостакович любил передразнивать, носясь иногда, как было после смерти Сталина, носясь по комнате, с присвистом крича: «Асса! — и повторяя: — Должна быть музыка изящной! Должна быть музыка прекрасной!» Такая вечная сталинская любовь к мелодизму простодушному.
«Недавно я начал изучать понятие «постмодерн», познакомился с проблемой субъективности. Может быть, неправильно понял, но это о том, что индивидуальность практически полностью определяется историей и опытом. То есть я — это моя история и мой опыт. Может ли человек изменить себя в лучшую сторону, если сядет за стол, возьмет бумагу и перепишет свою историю в деталях, модифицировав ряд событий прошлого?»
Антон, я совершенно не убежден, что непосредственно из постмодернизма вытекает такой взгляд на вещи, что «вот я — это моя субъективная история». Постмодернизм — с моей точки зрения, это модернизм, брошенный в массы, модернизм, опустившийся до трэша, до коммерческой литературы и коммерческого кино. Ну, классический пример: модернизм — это «И корабль плывет…» Феллини, а постмодернизм — это «Титаник» Кэмерона, то есть все то же самое средствами массовой культуры.
Проблема субъективности тут, имхо, совершенно ни при чем. Но в одном вы, безусловно, правы: то, что человек может переписать себя — это совершенно очевидно. Я вам больше скажу: человек не может изменить свою карму, свое предназначение, программа не может себя перепрограммировать (о чем лемовская «Маска», на мой взгляд). То есть вы не можете измениться, но вы можете изменить свое представление о себе.
В этом смысле самой модной профессией в какое-то время стала профессия психолога, потому что она позволяет вам не менять реальность, а менять ваше представление о реальности. Это очень скучно, как мне кажется, но для кого-то целебно. Ну, кто-то считает это единственно допустимой терапией, потому что, ну правда, менять себя по-настоящему — это и болезненно, и травматично, да и просто это сложно, это не всякому по силам. Я вообще не верю, что человек может себя изменить. Но переписать свое прошлое, переменить свои представления — да, это запросто. И кстати говоря, многие писатели, на мой взгляд, так и поступили.
Вот я сейчас, готовясь к лекции про Руссо, все время перечитывал «Исповедь». И мне показалось, что вот есть две главных «Исповеди», которые задали формат исповедания, формат исповедального романа в литературе. Я думаю, что первым автором в прустовской традиции был, конечно, Блаженный Августин. И тут есть две задачи. Одна задача — выписать себя, выговорить себя, сказать о себе всю правду, рассмотреть свой опыт детально. Это задача Блаженного Августина. А есть задача — переписать себя, выдумать себя. Это Руссо, который действительно был, наверное, лучшим имиджмейкером европейской литературы, потому что… Ну, понимаете, при всей моей любви к «Исповеди» (это совершенно гениальный роман воспитания, и конечно, это роман), но я отчетливо совершенно там вижу, где он переписывает себя, где он выдумывает себя.
Поэтому ничего нет дурного в том, чтобы сесть и вот действительно с чистого листа переписать свою жизнь. Такие попытки есть. Стиль — это человек, мы знаем. И иногда, формируя стиль, человек меняет свою личность. Был фантастический рассказ о том, как герой освоил почерк Пушкина и стал походить на Пушкина. Может быть, это действительно так. Но я знаю, что если переписывать от руки фрагменты текстов Толстого, то начинаешь говорить и думать, как Толстой. Это очень заразительно. Я когда-то спросил БГ: «А вас не смущает, что так легко под вас стилизоваться? Такой индивидуализированный стиль. Приходишь, допустим, в столовую и говоришь: «Ты хочешь взять борщ, если ты можешь взять борщ…» — и так далее». Он сказал: «Да, это очень легко. Но ведь тогда начинаешь и жить, как я. А это выдержит не всякий».
Так что переписать себя — задача привлекательная. Вопрос только: в какой степени это будет лицо, а в какой — маска? Мне кажется, что это все-таки выписывание маски какой-то, а сущность ваша останется неизменной. Ровно так же, как сколько бы Бродский ни говорил, например, в своих стихах иногда о смирении, о самоиронии, все равно известная авторитарность его манеры вылезала наружу даже в самых, казалось, смиренных текстах, типа «Я входил вместо дикого зверя в клетку». И про благодарность там как-то выглядит, по-моему, скорее как горькая насмешка.
«Вопрос о терапевтическом эффекте поэзии. Вынужденно пропутешествовав «туда и обратно» ( тяжелая неожиданная болезнь) и вернувшись в наш мир, вспоминаю, как беззастенчиво пользовался помощью вашей и других поэтов с целью самооздоровления, — спасибо. — Хотя смысл тоже изначально присутствовал, но важным и действенным оказывалось звучание и ритм безотносительно содержанию. Читал себе по памяти. Не все поэты годились. Перечислю помогавших: Тарковский, Евтушенко, Кушнер, вы».
Спасибо. Ну, гениальный ряд! Спасибо. Рекомендую еще Чухонцева. Знаете,
вот эта идея мне близка. Почему?
Когда-то мы с Новеллой Матвеевой, часто мною упоминаемой, потому что все-таки это был литературный мой учитель и человек, колоссально много для меня значивший, мы придумали такую штуку. Вот на даче на Сходне обсуждалась проблема: как заработать поэту в эпоху, когда не печатают стихи? Какие стихи будут раскупаться? Была высказана идея, не помню сейчас уже кем… Кажется, Володя Бабурин был при этом, Царствие ему небесное, тоже мой учитель в журналистике и замечательный человек, и с Матвеевой он тоже дружил. Была высказана идея сначала в порядке бреда, а потом вполне серьезно — сделать сборник стихов «Стихотерапия». Это термин Новеллы Матвеевой. Более того, одна из ее лучших поэм маленьких, называется именно «Стихотерапия». Помните:
Когда сердце, с себя сбивая
Скорлупу одну за другою,
В гадость памяти обрываясь,
Мчится воющими пропастями,
Ты представь себе свое горе
Нарисованным на фарфоре —
Да и то не все, а частями.
Но круги и зигзаги ада
На фарфор наносить не надо: