Ну, пару слов все-таки о Мелвилле, потому что очень многие просят «Моби Дика».
Я не буду большую и детальную лекцию читать. Это можно большой семинар читать по этой книге в течение года. Но я могу объяснить, в чем феномен «Моби Дика». Не помню, кому принадлежит… кажется, Фолкнеру принадлежит мысль, что «после «Моби Дика» романов, в принципе, можно бы уже и не писать, потому что там все есть». Но «Моби Дик», безусловно, заложил собой формат американского романа, большого или великого американского романа.
Вот что такое великий американский роман? Понимаете, вообще феномен американской литературы и, кстати говоря, рискнул бы я сказать, литературы русской — он заключается в таком интересном сценарии освоения опыта Европы, попытка прожить опыт Европы за сто лет. И вся американская проза XIX века, и вся русская проза XIX века, которая началась с Загоскина и кончилась Чеховым, то есть прошла десятивековой… ну, пятивековой путь литературы от крайней архаики до крайнего модерна, — это пример невероятно сгущенного времени и очень быстрого освоения мирового опыта.
Ну, для примера, скажем, освоение опыта Гофмана — это у нас Гоголь, а у них Эдгар По (и у них масса общего даже в образе жизни и в преследующих их страхах). Мелвилл — это, безусловно, попытка написать великий религиозный роман. И в этом смысле он такая американская версия Льва Толстого, как мне представляется, потому что главное новаторство «Моби Дика» — это приключения жанра.
Что такое великий американский роман? Это роман, который включает в себя все, это роман-энциклопедия. В основе его лежит библейская история всегда, история, прозрачно отсылающая к библейским эпизодам. В этом смысле в Европе такой автор — это Гюго с «Отверженными», в России — Толстой, а у американцев — Мелвилл.
И вот мелвилловский роман, который, конечно, ветхозаветную имеет природу, который осваивает, транспонирует в современность библейский миф, он содержит огромное количество слоев: слой библейский; слой научный, который касается всей китобойской, энциклопедической совершенно части романа; и конечно, здесь важнейший слой бытовой и психологический, потому что эта книга еще и приключенческая, интересная. Это увлекательно — погоня за белым китом. Ну и плюс, конечно, это всегда парабола, притча. Это роман многозначный, потому что мы не знаем до конца, какой смысл, какое содержание вкладывает Мелвилл в «Моби Дика». Эту книгу можно прочесть многообразно.
Для меня, например, это всегда была история Иова, нового Иова. Это попытка прочесть Книгу Иова через погоню за китом, потому что Иов (в данном случае — капитан Ахав), он взыскует ответов, взыскует смыслов. Для него белый кит — это иррациональное зло, потому что капитан Ахав хочет своим гарпуном, хочет своей удою, условно говоря, уловить левиафана. А Бог отвечает: «У меня нет для тебя ответов. Мой Левиафан сам по себе ответ». Понимаете?
Вот в этом смысле, по-моему, такой недодуманной и плоской, что ли, выглядит картина Звягинцева — именно потому, что там левиафан прочитывается однозначно как зло. А у Гоббса это не так. И у Иова это не так. И мне представляется, что «Моби Дик» — это божье величие, которое человек пытается интерпретировать своими жалкими усилиями. Есть героизм в капитане Ахаве, да, но есть и плоскостность, и примитивность в его желании любой ценой поймать божье чудо. А божье чудо уходит на глубину, машет хвостом…
Но ты взыграл, неодолимый,
И стая тонет кораблей.
Ничего не может сделать человек со своим рациональным умом, со своим примитивным подходом. Все попытки трактовать белого кита как… («Сказка про белого кита», — вот это мне присылают. Да, конечно, сказка про белого бычка.) Все попытки трактовать белого кита как зло или как добро — это глупости. Это иррациональность, это божье чудо. И попытки приспособить его к своим нуждам, еще и ворвани из него натопить — нет, ничего у вас не получится! Варить суп на молнии бессмысленно. «Вот смотри, вот какой у меня носорог», — у него как бы ветер от ноздрей его, да? «И смотри, жилы у него, как канаты». Иов спрашивает: «Господи, за что?» А Господь отвечает: «Зато смотри, какой у меня кит!» «Можешь ли удою уловить левиафана?» «Можешь ли своей логикой постичь мою логику?» Или как у Честертона в то же примерно время: «Можете ли пить ту чашу, которую пью я?» — Воскресенье спрашивает их. Ну, позже, конечно, значительно, но история эта еще восходит к главным вызовам именно XIX века.
Может ли идеология Просвещения, может ли логика сладить с божьими чудесами? Нет, не может. Иное дело, что проповедь иррационализма еще менее может сладить с божьими чудесами. Но просто человек должен понимать свои пределы. Ахав пытается запрячь левиафана, он пытается гарпу́ном своим… гарпуно́м настичь великое и непостижимое.
Именно об этом «Моби Дик» — о том, что это новый Иов, о том, что попытки интерпретировать чудо как добро или зло несостоятельны. Мир шире таких определений. Любой человек, который претендует на абсолютное знание, кончит, как Ахав, как безумец, кстати, прикованный в финале, привязанный, пригарпуненный к этому киту и гибнущий вместе с ним. А главный герой остался только как свидетель, остался свидетельствовать о том, какой была эта бесконечная погоня за смыслом, за истиной, за ответом. Ну и конечно, эта многослойность, энциклопедичность американского романа — это и есть наш ответ Европе.
Что можно еще назвать великим американским романом, то есть попыткой очень быстро воспроизвести в одном тексте тысячелетний опыт европейской литературы? Конечно, великим американским романом… сегодня ближе всего к великому американскому роману подошли три автора.
Гэддис с «Recognitions» и отчасти, я думаю, с «J R», «Junior». Ну, в «Junior», честно скажу, я очень мало там понимаю, потому что роман-диалог, точнее, роман-полилог. Я даже не всегда понимаю, кто и что говорит. Я его купил, конечно, но откладываю подробное разбирательство на потом. А «Recognitions» я прочел не без удовольствия.
Конечно, это Дэвид Фостер Уоллес со всеми своими текстами — и не только с «Infinite Jest», но прежде всего, как мне кажется, с «Pale King».
И это, что уж говорить, Пинчон. Мы можем относиться к Пинчону как угодно, но… Возьмем «Мэйсон и Диксон», например, — роман, в котором есть и американский XVIII век, и вся предыдущая история Америки, и огромный мифологический пласт, и юмор, и пародия, и энциклопедия стилей. Роман, который… Вот правильно сказал Корагессан Бойл: «Когда такие книги появляются при тебе, ты радуешься, что ты не зря живешь». Это очень трудно читать и, наверное, полезнее читать с каким-нибудь гидом, с подробным комментарием. Но это действительно энциклопедия американской жизни.
Такой же энциклопедией, конечно, стал мой любимый роман «Against the Day» («На день упокоения Моего»), в котором столько мифов, загадок! И потом, это мое любимое время — рубеж веков, модерн. И вся эта команда Chums of Chance, такая очаровательная! Я рад, что с Колей Караевым, замечательным эстонским переводчиком, журналистом и фантастом, мы совпадаем в любви именно к этой книжке.
Ну и «Радуга гравитации», которая там… Честно сказать, я гораздо больше люблю «V.» (ну, просто по атмосфере), потому что «V.» — это такая же прелестная таинственная атмосфера портового города, атмосфера какого-нибудь города накануне мировой войны, а еще лучше — накануне Первой. Вот та старая Европа, в которой шпионаж, легенды, паранойя, очарование и аромат дальних странствий, вот этот серый под солнцем океан из окна хорошего отеля, вот это все, этот запах сигарный! Ну и конечно, вообще запах моря, который в «V.» так ощутим. Ну и «Gravity’s Rainbow» — чего говорить, конечно, выдающийся роман. Пинчон меня временами страшно раздражает, особенно «V.», когда я начинаю читать эти бесконечные и несмешные шутки. Но вместе с тем все-таки вот эта атмосфера тайны мира, которая у Пинчона есть, она делает его романы великими.
«Моби Дик» заложил модель таинственного романа-странствия, в котором содержится энциклопедия наших знаний о мире. Знаете, я сейчас подумал: это попытка написать Книгу Иова в стилистике одиссеи, осмыслив все самые главные архетипы. Хотя, конечно, это скорее такая даже не столько Книга Иова, сколько это во многих отношениях фаустианская проблема. Но о ней, наверное, надо говорить особо. И возможность разных мифологических трактовок «Моби Дика», заложенная там — она грандиозна! Вы можете целый спектр трактовок прочесть, но при этом это останется увлекательной и вполне реалистической книгой о китобое. Вот это особенность большой, великой американской прозы.
Тут сразу же мне пишут:
«А есть ли у Фолкнера великий американский роман?»
Есть. «Притча». Хотя мне кажется, что это не типичный Фолкнер. А самый, конечно, в этом смысле его крупный роман из Йокнапатофского цикла — это «Свет в августе». Вот где действительно и миф, и все что хотите! «Шум и ярость»? Нет. Я думаю, нет. «Шум и ярость» — это вообще не совсем американский роман. «Шум и ярость» — это европейский роман на американском материале. Вот так бы я сказал.
Есть ли у Хемингуэя великий американский роман? У Хемингуэя есть «Старик и море» — наш ответ «Моби Дику». Это «Моби Дик», написанный средствами XX века. Очень любопытно, кстати… Спасибо, Глеб, за этот вопрос. Глеб всегда спрашивает точно. Видите, в чем дело? «Старик и море» — это наш «Моби Дик» XX века, в котором тоже масса деталей рыболовных, написано это все глазами профессионала и очень талантливо. И конечно, не будем забывать о том, что в XX веке Моби Дика удалось выловить, но его акулы обглодали. Понимаете, не важно какие, акулы ли это пера, фашисты ли это, общество ли это потребления. Важно то, что человечество поймало главную загадку, но ее съели, обглодали.
Очень любопытно, кстати, что именно этот же символ присутствует в конце «Сладкой жизни» Феллини. Помните, там выловили морское чудище таинственное в конце, как бы поймали смысл жизни, но оно сдохло, оно уже мертвое, оно воняет. И в этом-то весь ужас, что смысл-то жизни нашли, да он уже никуда не годится, и надо придумывать какой-то новый.