И вот «Марио и фокусника» я полюбил… Лена, если вы меня сейчас слышите, привет вам от меня горячий! Я неизменно, хотя двадцать лет прошло, продолжаю вас обожать, и прозу вашу, и критику. Но это при том, что, вы представляете, сейчас уже ваша дочь Надька Иваницкая, которая была тогда дитем, сейчас работает чуть ли не замом главного на «Дожде», ну или кем-то таким высокопоставленным. И вот я с радостью вспоминаю, как тогда я открыл для себя неожиданно в вашем пересказе эту странную, очень умную новеллу. Может быть, попробуем поговорить об этом.
Из событий, которые произошли за эту неделю, для меня, конечно, самым горьким был уход Лилианы Комаровой, о которой я так много говорил. Умерла Лилиана Сигизмундовна Комарова. Ей было почти 92 года, но она до последнего сохраняла удивительно ясный ум, сильную память, поразительный интерес к жизни. И вот я буквально за три дня до ее смерти у нее был, и мы разговаривали совершенно, как прежде, как когда-то в совете. Она была одной из создательниц этой передачи, которую многие помнят, «Ровесники». Она была, по сути дела, учителем в журналистике таких разных людей, как Евгения Альбац, как Владимир Вишневский, который тоже начинал в «Ровесниках» и тоже там вместе со всеми делал передачу, как Александр Бархатов, Андрей Шторх, ну и аз грешный, потому что я там… и Лена Исаева, замечательный поэт. В общем, мы все как-то через «Ровесники» прошли. И это было для нас удивительной школой профессионализма.
Не говоря уже о том, что это была школа разговора с очень умными и необычными людьми — Дубровицким и Комаровой — о главных проблемах в жизни. Никогда у них не было стандартных, глупых и таких, я бы сказал, общих фраз, которыми бы они отделались в разговоре с нами о главном. Это было всегда жутко интересно! И для меня, наверное, она была самым дорогим и самым важным учителем в этой довольно-таки склочной профессии.
Я прошу, кто сейчас меня слышит, наверное, на нашем сайте ru-bykov или еще из каких-то добрых помощников: пришлите мне, пожалуйста, ссылку на форум с вопросами, потому что я сейчас не вижу вот того файла… того сайта, где я должен видеть, по идее, вот эти вопросы, присылаемые на почту. У меня только есть огромное количество писем, на которые я и буду отвечать, соответственно, в первой половине эфира. А вот то, что на форуме висит, я, к сожалению, не вижу. Вся надежда на вас. И если вы пришлете, я поотвечаю.
Правда, там, на форуме, главным образом же не вопросы, там главным образом эмоции, а эмоции эти не всегда… прямо скажем, они не всегда выражаются в форме деликатной и умной. Ну, ничего не поделаешь. В конце концов, я уже привык к тому, что на почту dmibykov@yandex.ru пишут настоящие слушатели, надеющиеся на такой более или менее интимный разговор, а на форум — те, кому надо как-то публично повыделываться. Правда, среди них есть прекрасные исключения, такие как malgorzata, например, или замечательная совершенно eliza_liza. Привет вам, ребята, большой! Или, скажем, don_ballon чудесный. Но большая часть их преследует какие-то другие, не очень понятные цели. Поэтому я жду. Пожалуйста, присылайте. Я только с радостью на это все…
«Почему бы не поговорить о гопоте как явлении и ее психологии? Не настало ли время назвать вещи своими именами? Бороться с гопотой можно только силой, они не понимают другого языка».
Саша, не так легко, не так просто. С гопотой, безусловно, надо бороться силой. Вы, вероятно, знаете, что в «Педагогической поэме» (так все время тянет ее назвать «Педагогической комедией» почему-то), в «Педагогической поэме» Макаренко… Это интересный очень жанр (может быть, когда-нибудь мы о нем поговорим) — роман воспитания. Причем роман воспитания не героя главного, не протагониста, а добрых тридцати других персонажей, такой роман воспитания коллектива. Великолепная вещь, которая отсылается, кстати говоря, к очень многим текстам, в том числе особенно и прежде всего к Достоевскому, которым Макаренко был тогда чрезвычайно увлечен. Есть воспоминания Чуковского в его дневниках, что они в это время о Достоевском спорили очень интенсивно, в конце двадцатых — начале тридцатых, когда собственно Макаренко стал самым известным педагогом СССР.
Так вот, в «Педагогической поэме» Макаренко есть эпизод, который всегда является точки сшибки такой, точкой ломания копий в любом педвузе, когда вот заходит речь о методике. Он ударил там наглеца — наглеца, который был и выше, и шире его в плечах, и который мог бы при желании его, наверное, как муху прихлопнуть. Но он его ударил — и это само по себе произвело столь сильное впечатление и на наглеца, и на всех, что после этого Антона стали слушаться. Они его называли Антон. Антон Семенович понимал, что делает.
У меня с Соловейчиком была довольно бурная дискуссия по этому поводу в его газете «Первое сентября». Соловейчик сказал: «Никогда нельзя, ни в коем случае! Это признак слабости, поражения». У него была, кстати, известная такая история, когда к нему на урок пришел хулиган в противогазе, и Соловейчик выбрал, наверное, самую правильную тактику — он его не заметил. Этот сидел в противогазе, мучился, пыхтел, а этот вел урок как ни в чем не бывало. Изящный ход, но не всегда срабатывает. В «Географе» — скорее у Велединского, чем у Иванова, потому что у Иванова этот эпизод не такой ключевой, не такая большая на нем нагрузка — Хабенский лучше всего сыграл ту сцену, когда тряпкой, вымоченной в моче, он в конце концов Градусова-то выставил. Это такая тоже довольно спорная сцена. Вообще Хабенский сыграл довольно злого Служкина, более злого, чем он там написан.
Нет окончательного ответа, как можно поступать с гопником. Конечно, в идеале гопника надо ломать силой, но только, во-первых, в тех обстоятельствах, где вы абсолютно уверены в себе, потому что малейший привкус слабости тут же гопнику покажет, что он может вами вертеть. Второй аспект: понимаете, все-таки главное, чему нас учит христианство — это не быть хуже врага, хуже врага быть легко, а это быть лучше врага, умнее, сильнее, если угодно, да, в каком-то смысле бесстрашнее, безбашеннее, как угодно. Поэтому одной силой гопника сломать нельзя. Ему можно продемонстрировать другую высоту духа — вот то, что у Толстого названо «наложена рука сильнейшего духом противника». Вот, мне кажется, это.
Спасибо, Юра Плевако, добрая душа, прислал мне ссылку на форумные вопросы. Юра, спасибо вам огромное за томик из Academia, который вы мне подарили. Я собираю это дело. И ужасно счастлив, что вы мне подбросили такого Диккенса хорошего, тем более что это, наверное, все-таки если не самый известный, то самый актуальный его роман. Не буду говорить какой.
«Что такое фанатизм? Хорошо это или плохо? Что такое религиозный фанатизм? За какую идею сражались фашисты? Неужели за гедонизм? И что такое немецкий «орднунг»? Как он сочетается с распущенностью, отказом от морали и с тезисом «Если Бога нет, то все дозволено»?»
Вы совершенно правильно делаете, voxhumana дорогой, что вы цитируете меня в этом вопросе. Да, я действительно считаю, что фашизм — это эйфория, это все-таки культ радости, прежде всего. Для коммунизма характерен такой скорбный лик, такой культ жертвы, аскезы, отказа. В фашизме этого нет. Посмотрите «Олимпию». Какая ликующая плоть! Как много радости! Какие заливистые смешки и широкие улыбки! Это ликование — ликование плоти, сбросившей оковы разума и чувства. А орднунг — он же заключается не в морали и не в упорядоченности. Орднунг — это торжество силы абсолютной. «Триумф воли», помните? А триумф воли — это же не торжество порядка, это триумф эго, своего эго. Поэтому я категорически против того, чтобы видеть в фашизме торжество какого-либо порядка. Это торжество над порядком.
Что касается фанатизма, то он к фашизму не имеет никакого отношения. Среди фашистов было не так уж много фанатиков. Ранний фашизм, и особенно нацизм… Вот Рём — может быть, он был фанатиком. Рем? Не знаю, как правильно. Он был фанатиком. И все, кто погибли в «Ночь длинных ножей», они, конечно, имели некоторые убеждения, в отличие от более поздних. Это были карьеристы. Это были ребята, типа Геринга. Мне вообще представляется, что… Ну, вот Геринг — образец гедониста, да? «Настоящий фашист должен быть белобрысым, как Геббельс, — вы помните, он был чернявым, — сдержанным, как Гитлер, и стройным, как Геринг». Вот вам, пожалуйста. Это такой замечательный лозунг из советских карикатур.
Так вот, что касается фанатизма. Никакого фанатизма они не проявляли. Они довольно легко кололись, попадая в плен. Они перестраивались. Они становились довольно покорными. Вот Самойлов приводит замечательный совершенно эпизод с немецким асом, таким ледяным немцем, который, попав в плен, думал, что его расстреляют сразу. А когда его не расстреляли, он как-то очень удивился и как-то сразу подобрел, смягчился и, более того, испугался, и смиренно просил, можно ли ему «пи-пи», что очень удивило его охранявших: только что такой был ледяной, приготовившийся к гибели — и тут вдруг сразу так размяк. Среди них… Я не знаю, насколько эта история достоверна. Но я знаю то, что среди них фанатизма настоящего, вот этой абсолютной преданности идее не было. Там своя жизнь значила очень много.
Обратите внимание, как быстро перековывались немцы, которые только что, еще месяц назад, оголтело приветствовали фюрера и которые в апреле 45-го года смиренно сдавались на милость победителя. Ничего подобного, во всяком случае в таких масштабах, на российской территории не было.
И конечно, в Германии партизанского движения в тех масштабах тоже не было. Вы можете мне сейчас сказать, что все эти партизаны направлялись из центра, что партизан ненавидели местные, потому что за действия партизан истребляли местных, и так далее. Об этом и Василь Быков много писал. И много всего было в партизанском движении, чего говорить. Но все-таки если среди советских людей была некая и достаточно распространенная все-таки убежденность в своей правоте, в том, что наша идея выше, и в том, что наш образ жизни правильнее, то в Германии этого вов