ица Ада, которая не может забеременеть, которая всегда готова к любви и только свежеет от нее, и их безумная взаимная тяга, от которой гибнут невинные, такие как Люсетт. Это, конечно, идеальный мир или страшный мир, если хотите, но в любом случае это мир к реальности не имеющий отношения. Фаулз как вдумчивый и глубокий реалист, который действительно потратил много сил для того, чтобы реальность у него была выпуклой, убедительной, достоверной, конечно, он к этому роману относился как к экспериментальной площадке.
«Какая из книг трилогии Дяченок «Метаморфозы» вам нравится больше всего?»
По-моему, очевидно, что «Vita Nostra» лучшая — и не только из этой трилогии, а из всего, что они написали.
«Правильно ли я понимаю, что «Мигрант» противопоставлен «Vita Nostra» и «Цифровому»?»
Леша, абсолютно правильно, но в одном аспекте. В «Мигранте» человек — хозяин своей судьбы. И вообще «Мигрант» — это роман о социальной ответственности (так я его во всяком случае понимаю). И «Vita Nostra», и «Цифровой» — это история о человеке, которым играют обстоятельства. «Мигрант» — это роман о том, как человек учится брать ответственность. И для меня это, кстати, самый точный роман о будущем, потому что будущее наступит, в частности в России, а может быть, и в пространстве «Армагед-дома», как и описывают его Дяченки, будущее наступит тогда, когда человек перестанет быть игралищем страстей и станет хозяином судьбы, когда человек станет делать моральный выбор. Вот, если угодно, так.
«Я наконец понял, чем мне не нравится фильм «Убить дракона». Конечно, моя героиня — Ольга из «Дочки-матери».
Да, наверное. Но не надо забывать, что Ольга из «Дочки-матери», если брать сценарий Володина, а не фильм Герасимова, — это как раз одна из тех, кто аплодировал Дракону.
Услышимся через три минуты.
НОВОСТИ
Продолжаем.
«Где и когда можно прочитать роман «Июнь»?»
Спасибо за этот вопрос. Презентовать его я буду 6 сентября в 75-м павильоне ВДНХ во время первого дня книжной выставки-ярмарки, в половине второго. Но если кому-то лень… Да, там же, кстати, будет Ксения Букша презентовать «Рамку». Сложный роман, сложное мое отношение к нему, но все-таки это ослепительно яркий автор, и все, что она делает, всегда интересно.
Что касается, если кому-то лень ехать на ВДНХ, то 7 сентября, в четверг, как раз непосредственно перед нашим следующим эфиром желающие могут подойти, в 20:00 в книжном магазине «Москва» на Тверской я буду ту же самую книгу, как я им и обещал и как они обещали мне, презентовать уже на более близком расстоянии от центра. Желающие приглашаются туда. Но там уже Букши не будет. Кроме того, еще ряд презентаций в течение сентября пройдет, а 16–17-го я буду ее еще представлять в Новосибирске и читать там лекции о сибирском романе, о Сибири в русской литературе.
Вот я думаю — до чего же нас запугали! Вот я буду читать там, рассказывать о том, как происходит не просто промышленное, а прежде всего культурное и литературное освоение Сибири, и думаю — по какому тонкому льду все время придется ходить. Ведь это же, понимаете, все время будут обвинять в сибирском сепаратизме, и вообще сейчас разговаривать о том, что все территории имеют разный характер, о чем так много пишет, скажем, Алексей Иванов, о разном характере рельефа, промышленности, производства — чего хотите, вот всегда же будут говорить: «Да это расчленение, да это призывы к экстремизму, да это распад страны». Ну что за глупости? Вот как глубоко в нас во всех, в меня это вбили. Поэтому я буду читать очень осторожную лекцию о сибирском характере.
Но на самом деле мне давно хочется поговорить о сибирском романе, о сибирской саге, которая представлена в основном очень плохими образцами: романом Георгия Маркова «Сибирь», романом Анатолия Иванова «Вечный зёв», «Вечный зов», романами Мамина-Сибиряка, который при всем моем уважении все-таки писатель третьего ряда. Ну, не люблю ранжирование, но школьная привычка заставляет. Вот об этом я буду разговаривать, это будет главной темой нашего общения.
«В преддверии начала учебного года мне были по нраву педагогические взгляды Стругацких и Крапивина. Мне кажется, они сходны между собой, и казались весьма привлекательными. Потом Лукьяненко в некоторых своих книгах серьезно засомневался в пользе подобных педагогических систем. А как вы относитесь к ним как писатель, педагог и отец?»
Как писатель — с большим интересом, потому что для меня нет более интересных тем, чем любовь и педагогика, а любовь — это тоже в каком-то смысле педагогика: двое всегда доучивают, достраивают друг друга. Что касается педагогических приемов, по-моему, взгляды Крапивина очень резко отличаются от взглядов Стругацких. Но я не буду сейчас высказываться о Крапивине, дело в том, что я очень надеюсь во время своей поездки в Екатеринбург с ним увидеться. Я с ним однажды виделся, я приезжал к нам в школу, когда мне было девять лет, потому что Шабельник, главный художник «Пионера» жил у нас неподалеку, и его сын у нас учился. Поэтому к нам приехал большой десант «Пионера», и в том числе живой Крапивин. Я был совершенно потрясен, его увидев, потому что «Ковер-самолет» был моей любимой книжкой и остался.
Я много раз по-разному высказывался о Крапивине, о некоторых его педагогических взглядах я думаю не слишком уважительно, поэтому, может быть, он обиделся. Но я очень бы его просил все-таки через эту обиду перешагнуть, принять мои уверения в совершенной любви к нему и почтении. И мне думается, что сорок лет спустя нам увидеться и поговорить было бы очень интересно, тем более что я у него почти все читал. Мало людей, все читавших у Крапивина, таких, по-моему, кроме Данилкина, нет, и Лукьяненко, но штук двадцать его произведений я читал и знаю их хорошо. Поэтому если бы он нашел возможным со мной увидеться в Екатеринбурге, я был бы счастлив. Но если нет — ну что поделаешь, придется мне высказываться о нем заочно, полемизировать заочно.
Педагогические взгляды Стругацких я уже много раз характеризовал: человека воспитывает непонятное, человек формируется при столкновении с непостижимым — инцидент в Малой Пеше. По-моему, подчеркивание мира как жестокого чуда — это главная задача педагога.
Лекция о Крапивине, Саша, будет, когда мы с ним встретимся. Если нет — то все равно будет, ну что делать. Ну, наша встреча никак не повлияет на мою оценку его как очень спорного педагога и очень значительного прозаика.
«Что вы можете сказать о прозе Корчака?»
Мне кажется, Корчак — великий писатель, и я его как писателя ставлю как минимум не ниже, чем как педагога, и для меня «Король Матиуш Первый» — тоже вы правы, спасибо вам, что вы об этом пишете, тоже одно из величайших художественных свершений. Она просто написана очень хорошо, это абсолютно великая книга. Трагическая книга.
Но ведь, понимаете, об этом мало говорят (у нас сегодня такой педагогический эфир, учитывая, что наступила осень и 1 сентября) — педагогика вообще дело довольно трагическое. Понимаете, она не слишком веселая, она, как бы вам это сказать, это всегда трагедия разрыва, потому что ученик всегда уходит от учителя, это всегда трагедия борьбы, потому что ученик в какой-то момент перерастает учителя. Вот мне повезло: ни Дубровицкий, ни Комарова, старея, не становились глупее и слабее, то есть они оставались для меня на недосягаемой высоте. А сколько учителей впадает в маразм, в глупость, в самовлюбленность, начинают пасти народы… Это трагическая профессия, она жрет человека целиком, как балет, поэтому здесь — ну как служба в армии. Поэтому я бы не стал относиться к педагогике как к чему-то легкому, радостному.
Конечно, это, как говорил знаменитый учитель Тубельский, профессия радостная. Почему — да мы же всегда с молодежью, мы всегда веселимся, мы всегда окружены юностью, окружены энергией, вокруг нас люди, которые решают действительно серьезные проблемы — первая любовь, первое предательство, первая дружба и так далее. Но при всем при этом это профессия трагическая. Поэтому все учителя ревут коровами всегда на последнем звонке — не потому, что кончается наша власть над ними и эти дети уходят от нас, нет, мы продолжаем видеться. А потому что кончается кусок нашей жизни всегда.
Поэтому я считаю, что трагическая проза Корчака с ее предельно серьезной интонацией — ее, по-моему, понимал по-настоящему один великий Александр Шаров, который был автором первых энциклопедических статей о Корчаке в России и в «Новом мире» их напечатал Твардовского. Мне кажется, трагизм Корчака понимать — это значит понимать как-то очень глубоко сам педагогический процесс.
«Перечитал «Трудно быть богом», испытал душевный подъем. Была в этой книге уверенность в том, что коммунистическое общество, свобода и творчество не сводятся к верности партии и правительству. Но что же происходило с АБС потом? Они изуверились, изверились, пришли к тупику? «Поиск предназначения» — тому подтверждение?»
Нет, совершенно, как раз «Поиск предназначения» — это самая оптимистическая вещь Стругацких, потому что там главный герой отказался участвовать в колбасе из человечины, отказался поддерживать страшный проект. И хотя он и погиб, но он нашел в себе силы отказаться от вот этого, помните, от этой страшной шеренги синих людей. Там мне кажется, что глубочайшая правда этой книги как раз в том, что Стак, Станислав Красногоров, оказался сильнее Виконта, не побоялся смерти.
И фильм Германа — он вовсе не пессимистический, фильм Германа у меня вызвал, помню, колоссальный прилив, наоборот, энергии и счастья при первом просмотре, что очень удивило остальных, потому что мало того что был как бы вскрыт нарыв самый болезненный, но там идея-то ведь та же самая — прогрессорство остается, просто цена его становится другой. Ты не можешь воспитать этих людей, но ты можешь умереть у них на глазах, ты можешь стать для них Христом, и тогда они будут преобразованы. Вообще никакого пути воспитания массы нет, кроме как стать Христом для этих людей. Это жестокая правда, да, но это такая правда, ничего не поделаешь.