Ну, как предположил Кушнер: «Любимый наш поэт был, видно, гипертоник, страдавший от жары, о чем не ведал сам». Не любит человек лето, осень прохладней. Конечно, Пушкин был уж отнюдь не астеник; конечно, гипертония там читается и в темпераменте, и в налитых кровью арабских глазах. Ничего не поделаешь, видимо, ему осенью было комфортней. Так что «пышное природы увяданье» по контрасту может вдохновить вас как раз на гениальные тексты.
И потом, не забывайте, ведь что такое вся литература, как постоянное воспоминание о смерти? Мы все пишем только оттого, что мы смертны, и осень с ее действительно пышным, триумфальным распадом, она создает оптимальный фон для творчества. Хотя, конечно, осенние настроения, особенно когда дождь, они не бывают радостными. Но что делать?
Конечно, я могу вам напомнить: «Так пусть же он с отрадой, хоть печальной, тогда сей день за чашей проведет, как ныне я, затворник ваш опальный, его провел без горя и забот». Но это, знаете, палка о двух концах. Писарев, когда анализировал этот совет Пушкина, написал, что если несчастный друг будет следовать этому совету, то приобретет себе багровый нос, который и будет ему компенсацией за утраты и за безжалостность судьбы. Умел сказать Дмитрий Иванович. Ну, багровый нос так багровый нос. Я, в общем, ничего дурного не вижу в том, чтобы утешиться чашей. Сам я, к сожалению, закрыл для себя этот выход уже давно. Но тем не менее творчество остается тем безвредным наркотиком, который есть в распоряжении у каждого.
Потом, у меня были такие стихи, неопубликованные, наверное, потому что они мне казались довольно вторичными, что осень — еще и прекрасный фон для любви. Потому что на фоне обреченности общей эта любовь, она вспыхивает еще более ярким чахоточным румянцем. Про это гораздо лучше, естественно, есть у Пастернака: «Ты так же сбрасываешь платье, как осень сбрасывает листья, когда ты падаешь в объятье в халате с шелковою кистью». Есть определенный возбуждающий момент в том, чтобы заниматься любовью именно среди всеобщего распада, что замечательно показано в варыкинских главах «Доктора Живаго». Так что мой вам совет — активизировать занятия сексом. Но не только сексом, а любовь как таковая, она лучшее средство против ипохондрии.
И распад всеобщий, понимаете, то, что мы наблюдаем сегодня в России (ваш вопрос из Киева), то, что мы наблюдаем сегодня в России, да и в Украине тоже — это очень значительная интеллектуальная деградация. И вот на фоне этой деградации личностный рост и любовь — это единственное противоядие. Хотя я прекрасно понимаю, что наш распад внутренний моральный и ваши проблемы имеют совершенно разную природу.
«В эссе «Подозрительный» Ханна Арендт говорит, что Чаплина вытеснил Супермен, так что человечность маленького человека перестала быть востребованной. Значит ли это, что и трикстер был вытеснен постмодернизмом?»
Ну в каком-то смысле, наверное, можно назвать сверхчеловека, Супермена постмодерной фигурой. Но не потому, что постмодерн философски несет в себе что-то такое, нет. Постмодерна как философии никакого нет. Постмодерн — это когда просто достижения модерна осваиваются массовой культурой, когда они переходят в трэшак. Модернизм — это «И корабль плывет» Феллини, постмодерн — это Кэмерон с его «Титаником». При всем таланте Кэмерона, при всех выдающихся качествах этого фильма и его исполнителей, но ничего не поделаешь, это трэшак.
Соответственно, и в мире вот таких трикстерных героев, наверное, Человек-Паук и Супермен, комиксовые персонажи отчасти потеснили Чаплина, именно потому что стала диктовать массовая культура. Ну а почему Сэлинджер замолчал, а почему Хеллер молчал в шестидесятые годы 20 лет? Да потому что пришла страшная волна масскульта. Воннегут почему такой творческий кризис переживал в это время и писал отчаянные вещи — да потому что пришла именно волна вот этого засилья пошлятины. И реакцией на это у Воннегута стал, например, «Завтрак для чемпионов», книга совершенно отчаянная. Да, ничего дурного в этом нет, но это печально.
Кстати, я готов провести такой эксперимент легкий. Вот тут спрашивают про книгу «Июнь». Она вышла. Где ее получить? Получить ее можно в любом книжном магазине, но вы получите ее от меня с автографом, если угадаете автора следующего стихотворения, написанного как раз об этом высказывании Арендт.
Миру нужны перемены,
И не может он без перемен.
Чаплин ушел со сцены,
На сцену зашел Супермен.
Джентльменски подтянут, наряден,
И с улыбкою волевой,
И ослепительно зауряден,
Он ковбойски тряхнул головой.
Подмигнул изумленным народам —
Дескать, зрелищ уважим азарт.
Если Чаплин сто раз вами продан,
Значит, нужен вам я, Бонапарт.
И из всех Бонапартов я самый,
И глядите, как вооружен.
Но какие-то крики из ямы
Оркестровой, и падает он.
И другим Бонапартом ограблен,
Отстрелялся и в ящик сыграл,
Чтоб бесстрашный и маленький Чаплин
Снова праздновал свой карнавал.
Вот кто угадает автора этого стихотворения, тот книжку от меня получит просто за милую душу.
«Посоветуйте роман для ориентирующихся на character study — не знаю, как это перевести».
Ну почему, нормально - «изучение характеров».
«Один из лучших романов, которые я прочитал за последнее время, было «Место» Горенштейна. Спасибо, что…» — да, вам тоже спасибо. «Есть ли в западной литературе что-нибудь такой сложности и глубины?»
Вам могу порекомендовать роман Уильяма Гэсса «Туннель». Это примерно то же, что у Горенштейна, такая же смесь желчи и уксуса. Я очень люблю «Место», но, пожалуй, «Туннель» люблю не меньше. Он такой же массивный, композиционно немножко похож, но он про другое. Там, где историк, автор исследования «Вина и ответственность в Третьем рейхе» начинает писать предисловие к этой работе, но оно постепенно превращается в такую авторскую исповедь, а потом по ходу он начинает в подвале своего дома рыть тоннель и прятать там сначала эти записки, а потом и прятаться сам.
Ну, я вообще как-то Гэсса очень люблю, но вот замечательный американист Оксана Панова лучшим его романом считает последний, «Middle C». Я с ней, пожалуй, солидарен — «Middle C» гораздо компактней и в каком-то смысле емче. Но «Туннель», 30 лет писал человек — это такой действительно masterpiece. Поэтому вам я его горячо рекомендую. Он довольно легко читается, кстати, по-английски, он не требует никаких суперпознаний.
«Ваше мнение о творчестве Бориса Корнилова. Почему его не пощадили?»
Ну, конкретных причин, я думаю, нет, а в принципе Корнилов, как все люди, сформированные двадцатыми годами, как его ближайшие друзья Смеляков и Васильев, просто не понимал, как себя вести. Самые большие проблемы, самые большие тюремные сроки — два ареста, второй закончился расстрелом — были у Васильева, самого талантливого, наверное, гениального. Корнилова расстреляли непонятно за что. Ну, в общем, понятно — потому что он тоже никак не вписывался в эту эпоху, за что его первую жену Берггольц посадили, выбили из нее ребенка на допросах. Потом вернули, совершенно спокойно восстановили в партии — живи, работай. Ну что, ну ошибка вышла. Кошмар!
Ну и Смеляков, который трижды сел, уцелел, вышел на волю, был товарищем по заключению у Дунского и Фрида в Инте. Я думаю, все-таки сломался он, потому что мне кажется, что некоторый стокгольмский синдром солидарности с этой властью, которого избежали Дунский и Фрид, есть в его последних стихах, типа «Петр и Алексей». Он как-то стал оправдывать тоталитаризм. До оправдания Сталина не дошел, но оставался все-таки стойким советским человеком. Смеляков, мне кажется, невзирая на некоторые проблески очень яркого таланта, в последние годы выродился в самопародию. А уж такие стихи, как «Трон», или особенно вот этот жуткий «Петр и Алексей» — это, на мой взгляд, падение полное. Невозможно поверить, что этот же человек написал «Манон Леско».
«Как вы относитесь к тому, чтобы вернуться к дореволюционному делению России на губернии?»
Не могу это комментировать. Понимаете, хотел бы на эту тему поговорить, но не могу. Это сразу же будет трактовано как призыв к нарушению территориальной целостности. И вообще административные и политические вопросы мы не можем с вами обсуждать, пока, во всяком случае. Понимаете, мы не можем с достаточной долей откровенности на такие темы говорить, пока нам хотя бы про литературу можно. Будет время, когда мы будем все это обсуждать, прожектерствовать, спорить — оно неизбежно. Но вот сейчас оно еще не настало. По этой же причине я не публикую некоторые свои книги. Ну, скажем, продолжение «Списанных» давно написано, но оно лежит у меня в столе, или, точнее, на рабочем столе, и нечего ему делать сейчас в печати.
«Я считаю главу «25 июля» из «Квартала» едва ли не лучшей вещью, что вы написали. Расскажите об обстоятельствах создания этой главы».
Я бы рассказал, но как-то мне не очень приятно рассказывать о своих обстоятельствах и занимать ваше время своим творческим процессом. Я согласен с вами в том, что «Квартал» — это, наверное, лучшее, что я написал. Я сейчас записываю аудиоверсию, чтобы инструкции доходили до вас не по мере чтения, а прямо чтобы в уши вы их получали, чтобы прохождение «Квартала» предельно упростить. И вот, записывая ее, я грешным делом временами восхищаюсь. Я очень рад. Ну, мне нравится эта книжка. Я так редко бываю собой доволен, знаете — а вот этим я доволен.
«Как вы считаете, можно ли назвать Кадырова Сталиным XXI века?»
Нет, конечно. Мне кажется, что скорее тут аналогия из каких-то кавказских руководителей тридцатых годов. Ну, в частности, из тех, с которыми дружил Бабель, чтобы уж не выразиться ясней. Ну что там, Бетал Калмыков — это, мне кажется, очень сходный тип. Но я все-таки надеюсь, что какие-то различия здесь будут. А типологически это очень похоже. Помните, когда Бетал Калмыков начал поправлять танцора, танцующего лезгинку, потому что на его взгляд, этот танцор привнес слишком много вольностей в классический танец?