отел бы возразить.
Знаете, была история. Мужичок один, собираясь выйти из дому, уже сел в машину — и вдруг почувствовал, что ему надо срочно вернуться в свою комнату, в свой кабинет и там переставить местами две книги. Он это сделал. А когда вернулся и выехал, оказалось, что если бы этого не произошло, он бы попал в страшную аварию на железнодорожном переезде. Вы прислушивайтесь к своим обсессиям и компульсиям.
«Как вы относитесь к изданию полного собрания сочинения Стругацких в ДНР?» Очень хорошо. Может быть, после этого в ДНР воцарится разум. «Как бы вы относились к изданию ваших книг в ДНР?» Мои книги лежат в свободном доступе в Интернете, каждый может их взять и издать. Я за авторскими правами не гоняюсь.
«Не хотели бы вы посвятить лекцию Солженицыну по „Красному колесу“?» Почему нет? Когда-нибудь — обязательно.
Пропускаю уже, к сожалению, некоторые вопросы.
«Не могли бы вы сказать пару слов о Михаиле Успенском?» Михаил Успенский был блистательным писателем, на которого наклеивали то ярлык юмориста, то ярлык сатирика. Сейчас выходит уже посмертно, к сожалению, их с Лазарчуком последний совместный роман, «[Весь этот] джакч» он называется, — вариация на тему «Обитаемого острова» в рамках этой же серии. Задумана была, помните, в мире «Острова» новая фантастическая серия. По-моему, блистательная вещь. Лучший роман Успенского, на мой взгляд, — это «Райская машина», довольно мрачная, с эпиграфом: «Чёрную игрушку сделал я, Ассоль!». И, конечно, их совместная с Лазарчуком (и потом ещё при участии Иры Андронати) трилогия о Гумилёве, по-моему, блистательная абсолютно.
Я много говорил об Успенском, у меня есть лекция о нём подробная. Видите ли, Успенский — мой любимый друг, человек необычайно мне близкий, с которым нас связывала, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, настоящая дружба, когда не надо было разговаривать, когда всё было понятно. Я с ним много раз выезжал то в Крым, то в Черногорию, я ездил с ним в «Литературном экспрессе», несколько раз гостил у него и Нелли в Красноярске. Это был человек, с которым мне просто рядом было очень приятно находиться; кладезь фантастически интересных сведений, блистательный знаток западной литературы, оккультизма, истории, каких-то удивительных биографий.
Успенский был гениальный спутник в путешествии. Вот когда едешь в машине ночью, очень важно не заснуть. Вот как брали с собой бахаря, чтобы он рассказывал рыбакам байки, так и я всегда брал Успенского в долгие поездки, потому что с ним заснуть было невозможно — он рассказывал колоссально интересно! И особенно было интересно, когда он импровизировал на моих глазах. Он так сымпровизировал однажды целую русскую «Божественную комедию» — с русским раем, с русским адом. Он был феноменальным человеком феноменальной глубины. Кстати, он очень интересно выступал апологетом толщины. Он говорил: «Ведь известно же, что человек думает всем телом. Поэтому я так много знаю, так много помню». И вообще самоирония, шутки великолепные Миши… Абсолютно великое счастье, что я его знал.
«Где, по-вашему, должны найти себя бесталанные и ленивые (по-обломовски) людены? Или вам как талантливому и энергичному человеку, — спасибо, — кажется, что таких нет?» Почему? Я думаю, что вообще людены будут более ленивы, чем обычные люди, потому что они не будут отвлекаться на механический труд, а будут понимать вещи гораздо более высокого порядка. И, конечно, они будут ленивы в быту. Они, как набоковский Фальтер, будут только главному уделять внимание.
«Представьте, что вам предстоит войти в Историю в одном качестве, а остальные стороны вашей деятельности будут забыты. Какую ипостась вы бы выбрали?» Я думаю, что писатель — это и есть одна такая ипостась. Я же пишу буквы, а проза это, журналистика, пьесы или стихи — по-моему, неважно. Я работаю более или менее в одном жанре.
«Мережковский в своей работе „Толстой и Достоевский“ назвал Спинозу „маленьким жидом“. Будьте любезны, прокомментируйте издевательское оскорбление великого философа и человека». Надо посмотреть контекст. Я думаю, что у Мережковского, который антисемитом не был никак, этот контекст был скорее или ироническим, или он цитировал чужое мнение.
«Подскажите псевдоним Латыниной». Забыл. Когда-то помнил. У неё под псевдонимом вышло несколько книг.
«Вы высказали мысль, что в основе русской культуры лежат не только православные корни, но и языческие, и атеистические. Насколько велик, на ваш взгляд, был элемент язычества и атеизма?» Очень велик. Давайте посмотрим, каков элемент язычества в русском христианстве. Он огромен. И ритуализация русской жизни — это тоже языческие вещи. Вы знаете, про русское христианство есть очень хороший анекдот. Троица решает, где провести отпуск. Бог Отец говорит: «Надо, наверное, посетить Израиль — всё-таки избранный мною народ». Святой Дух говорит: «Надо, наверное, в Европу — там зажрались». А Христос говорит: «А я, пожалуй, в Россию. Кажется мне, что я никогда там не был». Вот у меня есть ощущение, что христианство в Россию ещё только придёт по-настоящему, что христианство — это ещё наше будущее. У меня есть ощущение, что оно по-настоящему не освоено.
Лекцию про Киплинга? Давайте с удовольствием. «Хотела бы поблагодарить за „Орфографию“». Спасибо, я вас тоже.
«Что прочитать, чтобы выйти из похмелья после „Тошноты“ Сартра?» Как вам сказать? Что-нибудь крайне жизнерадостное — «Убить пересмешника».
«Нравится „Пётр I“ Толстого. Как оцениваете его вы?» Как абсолютно эпигонскую книгу, слизанную процентов на 60 с «Петра и Алексея» Мережковского. Просто Алексей Николаевич уже решил, что Мережковского никогда в СССР печатать не будут, — и немного ошибся. Это хорошая книга, яркая. Но, конечно, лучшие вещи Толстого те, где он описывает всякие массовые безумия: гениальный «Союз пяти», потрясающая «Аэлита». «Гиперболоид инженера Гарина» — лучшая книга о Ленине, по-моему, когда-либо написанная. Я люблю раннего Толстого. А Толстой 30-х годов почти весь плох, если не считать «Буратино».
«Каково ваше впечатление о „Насморке“ Лема?» Высказывался.
«Ваше мнение о конфликте между Шаламовым и Солженицыным?» Этот конфликт давний и естественный. Это спор о природе человека. Жаль только, что в этом конфликте оба перешли на личности.
«Прочёл „Это я — Эдичка“, очень понравилась. А „Дневник неудачника“ еле до середины дочитал. Что бы вы посоветовали почитать из Лимонова?» Конечно, «Дневник неудачника» лучше. Это настоящая поэма, собрание лирических блистательных отрывков. Хотя и «Это я — Эдичка» — тоже прекрасный роман.
Вообще, Лимонов — прекрасный писатель. Даже его нынешние чудовищные колонки очень хорошо написаны — ярко, убедительно. Никто от меня не дождётся плохих слов о Лимонове. Я своих литературных мнений не меняю. А что он часто безобразно себя ведёт — так это часть его литературной стратегии. Знаете, он, как ракета, которой для того, чтобы взлететь, надо отбросить ступени. Вот он был близок с Дугиным — отбросил его. Был близок с Летовым — отбросил. С Жириновским — отбросил. Женщин всех отбрасывает, друзей. Естественно, что на этом пути он отбросил и меня, с которым у него когда-то были неплохие отношения. Лимонов — это такой реактивный двигатель, который живёт отбрасыванием, выбрасыванием людей. Это довольно мучительно, это страшная биография, но при этом он хороший писатель.
«Расскажите о Леониде Мацихе, вы ведь были знакомы». Я могу только сказать, что главная задача богослова, как и задача искусства, — свидетельствовать о Боге. Мацих свидетельствовал. Помню, я его спросил: «Лёня, вы ощущаете присутствие Бога?» И он сказал: «Если вы о разговорах со стариком, о голосе старика, то даже не сомневайтесь». Он немножко был похож на Володю Вагнера, тоже друга моего близкого, замечательного казахстанского немца, занесённого судьбою в Караганду, а потом в «Артек». Гениальный Вагнер, в присутствии которого всегда верилось в добро. Вагнер не говорил о добре — Вагнер был добром. Вот и Мацих не говорил о Боге, а он был свидетельством бытия Божия.
«Нигде и никогда не слышал от вас о Семёне Кирсанове. О нём мало слышно, хотя был масштабный поэт, и неплохой». Он был блистательный поэт. Михаил Гаспаров вообще считал его гением по разнообразию стиховых форм. Если хотите, сделаем лекцию по Кирсанову. Один из моих любимых учеников, как раз Костя Ярославский, меня недавно потряс тем, что прочёл «Смерти больше нет…». Я был тронут до слёз. Это одна из моих любимых вещей Кирсанова.
Кирсанов — жертва такой вечной русской болезни, когда человек является виртуозом стиха. Его называют «пустоватым», «поверхностным». Вот про меня тут некоторые пишут: «Вы поверхностны, потому что вы слишком быстро говорите». Вот любят люди медлительность и неотёсанность. Кирсанов был виртуозен, но это не значит, что у него было слабое содержание. Лучшее стихотворение о Маяковском — «Бой быков» — написал он. Последнее книга «Зеркала» (которую, кстати, Вагнер очень любил и наизусть её знал) вообще была большим утешением для советских детей.
Хоть бы эту зиму выжить,
пережить хоть бы год,
под наркозом, что ли, выждать
свист и вой непогод,
а проснуться в первых грозах,
в первых яблонь дыму,
в первых присланных мимозах
из совхоза в Крыму.
А помните вот это:
Кричал я всю ночь.
Никто не услышал,
никто не пришёл.
И я умер.
Я умер.
Никто не услышал,
никто не пришёл.
И кричал я всю ночь.
— Я умер! —
кричал я всю ночь.
Никто не услышал,
никто не пришёл…
Абсолютно гениальный текст! И вообще больничный его цикл (вы знаете, что он умер от рака горла, Царствие ему небесное) — это потрясающий памятник страданию. Нет, он, конечно, грандиозный поэт.
«Поделитесь мнением о творчестве Айрис Мёрдок, в особенности о „Чёрном принце“». Вот в особенности о «Чёрном принце» я и могу сказать, потому что «Чёрный принц» — прекрасный роман. Это роман, разоблачающих самовлюблённых девочек, любующихся собой, красующихся; роман о влюблённости стареющего тонкого прекрасного человека в самовлюблённую дуру. Это очень глубоко и тонко. Немножко это такая лолитская история, но, конечно, у Мёрдок она гораздо реалистичнее написана. Мёрдок мне кажется немножко всё-таки занудным писателем, но «Под сетью» — хороший р