Что касается темы автоописания, например, у Тургенева, вот в «Отцах и детях» этого нет, а в «Нови» есть, это такой экфрасис, описание табакерки. Помните, когда на ней уже не видно ничего, но эти два старосветских старичка видят на ней картинку идиллическую.
«Что является условной «Илиадой» советской литературы семидесятых, раз условной «Одиссеей» является поэма Ерофеева?»
Я думаю, что «Илиадой» является все-таки военная проза, и в наибольшей степени это касается «Василия Теркина». Если уж брать эпические поэмы, то и «Москва — Петушки» поэма, и конечно, поэма «Василий Теркин» эпическая — это «Илиада» советского строя. Описание модуса операнди во время Великой войны. Гроссман, по-моему, не тянет на это, да и никто не тянет. Гроссман — замечательный писатель, но конечно, Твардовский создал более могучий эпос.
«Вы говорили о романе «Океан» как о своем следующем проекте. А как же «Абсолютный бестселлер» и книга об Ахматовой?»
Книга об Ахматовой не моя, я ее обрабатываю. Это записки человека, который возглавлял тайное общество, следившее за ней и всю жизнь ее опекавшее. Записки, которые были открыты по его указанию после 50-летия со дня ее смерти, и наконец они стали доступны исследователям. Это вскрывает очень много таинственных фактов и объясняет много таинственных фактов из ее биографии. Кто посылал карточки, кто ставил белую сирень перед ее домом, кто был осведомителем. Это довольно занятная, важная рукопись, и я ее привожу в порядок и комментирую. Но это не мой проект.
Что касается «Абсолютного бестселлера», то эту книгу я действительно пишу помаленьку. Это курс моих лекций на эту тему, но это не роман. Я говорю именно о прозаических больших проектах. Вот «Океан» — это мой главный замысел на остаток дней моих суровых, но дай бог, чтобы не последний, я очень на это надеюсь. Я думаю, что это будет главное мое сочинение. Но когда пишешь новую вещь, всегда так кажется. Во всяком случае, это новый жанр.
«В каком тексте русской литературы воплощается метасюжет самоубийства бога?»
В очень многих на самом деле, потому что своего рода жертвоприношение героя есть, конечно, и в «Москве — Петушках», его гибель. Да и вообще, понимаете, сюжет самоубийства бога больше характерен для такой мифопоэтической эпохи. А в XX веке он встречается довольно редко, там остаются «Илиада» и «Одиссея», или «Илиада» и «Одиссея» в одном лице, как у Швейка. А жертва такая христианская — вот Герман попытался это увидеть у Стругацких, и именно так закончил «Трудно быть богом». Но у самих Стругацких, я думаю, этого нет. Зато это есть у них в «ОЗ». Вот «Отягощенные злом», где Г. А. Носов (Иешуа Га-Ноцри) идет к обреченной вот этой тусовке, Флоре — это, наверное, некоторый момент самоубийства бога, и весьма символично, что Г. А. Носов тоже является учителем.
«В конце лекции о «Войне и мире» вы сделали объявление, что будете набирать группу для подготовки на журфак. Где можно узнать подробности?»
Нет, для подготовки на журфак — нет. Я набрал очередной литературный интенсив, и он будет заниматься, где — я вам не могу сказать, потому что это такой платный курс. Но это вы можете найти на этой схеме читательских интенсивов у Майи Кучерской. Для журфака я бы, кстати, с удовольствием набрал такую группу и подготовил. Я не очень знаю, кому это нужно, и многие ли люди хотят на журфак поступить.
«Предисловие «Дома листьев», «Это не для тебя», я понял трояко. Предостережение не читать, просьба не обращать внимания на предисловие, и эхо фразы, звучащей как «для тебя». Ведь все запретное привлекает».
Дэн, я очень рад, что вы читаете «Дом листьев», и спасибо, что вы думаете над этим сочинением (я имею в виду роман Данилевского), но Данилевский честно пытается предупредить читателя, чтобы он не поддавался этому наваждению. Действительно эту книгу лучше не читать людям со слабыми нервами. Вот и все. Я довольно много получаю писем, как забыть «Дом листьев», как излечиться от бессонницы после «Дома листьев». Ребята, вас предупреждали: я две недели не спал, и не потому что так хорошо написано, а оттого что придумано хорошо.
«Я вдохновился вашими рассказами в редком жанре производственного романа и решил попробовать написать что-то подобное, позвал в соавторы подругу. Она стала писать свою часть истории, а теперь мы постепенно сближаем две истории в одну. Собственно вопрос: какие существуют произведения, написанные в соавторстве, где бы две разные линии так сходились?»
Слава, это довольно трудно так называть, понимаете. Наверное, такие примеры были, но я их вот так навскидку не могу вспомнить. Когда получался бы такой, если угодно, бинарный заряд — один пишет одно, другой другое, а потом они вместе сходятся. Надо посмотреть, как работали Олди с Дяченками, когда писали совместные произведения. Но я не настолько хорошо знаю их профессиональные практики.
«Предполагаю, что автор этого стихотворения — Лев Лосев».
Ну что вы, Лосев гораздо, мне кажется, более книжный и более интеллектуальный».
«Если про Арал, то, может, и для меня прочтете «Ирпень» Пастернака?»
Саша, не могу. Это много времени займет. Я очень люблю «Ирпень — это память о людях и лете», но просто не успеваем. И потом, это стихотворение не про Арал, а про другое.
«Посмотрел «Левиафана» и пришел к недоумению, почему из-за этого фильма было столько шума, в чем глубокий смысл. Причем тут левиафан? По мне, это неплохая драма с хорошими актерами. Что вы думаете об этом фильме?»
Я высказывал много раз, что я думаю об этом фильме. Насколько я люблю «Любовь» и «Нелюбовь», «Любовь» Тодоровского и «Нелюбовь» Звягинцева (по-моему, одинаково великие картины), настолько я не люблю «Левиафана». Потому что его минимализм кажется мне эмоционально недостаточным, слишком претенциозным, где-то непродуманным. Но это неважно. Важно то, что чувство чудовищной беспомощности эта картина передает хорошо. И именно поэтому она так попала в нерв, в резонанс. Другое дело, что правы кинокритики, говорящие, что такой герой, как Серебряков, уж конечно, стал бы бунтовать, а терпеть не стал.
«Никак не могу себя найти. Образован, добиваюсь нового дела, работы, но очень скоро пропадает интерес. Ищу нового. Кто я, ищущий, который должен найти свое, или лентяй, неспособный довести дело до ума?»
Ну, видите, друг мой, проблема в том, что сегодня, в сегодняшней России, вообще очень трудно с мотивациями, с мотивировками. Как трудно было у Обломова в первой половине 1850-х годов, исчез сюжет существования, как называл это Искандер, исчезла идея, зачем жить. И я знаю сейчас очень много талантливых, и образованных, и прекрасных людей, которые не знаю, зачем им работать, потому что это работа имитационная. Как говорила Лидия Гинзбург: «Нам платят за то, чтобы мы не делали свое дело, чтобы мы занимались чем угодно, кроме того, что нам нужно и нас интересует». Да, есть такое дело, действительно.
«Нужно ли уважать страну и себя, если в группе «ВКонтакте», посвященной памяти русских солдат в Чечне, 7 тысяч человек, а в группе «Эмиграция — США, Канада» — 77 тысяч человек? Я, кстати, вхожу в обе группы».
Илья, а кто вам сказал, что хорошего должно быть много? Хорошего всегда немного, и людей, которые чтут память погибших, всегда будет меньше, чем людей, которые ищут, где глубже. Совершенно это нормально, и ничего здесь ужасного нет. Считайте, что вы принадлежите и к меньшинству, и к большинству, и радуйтесь этому. Мне кажется, что здесь совершенно, понимаете, это же очень важная эмоция, хотя и не очень чистая и не очень честная — уважать себя на фоне остальных плохих. Давайте уважать себя на фоне плохих. Я, кстати, ни в одну из этих групп не вхожу, но я вообще ни в одну группу не вхожу.
«Недавно, перечитав «Щелкунчика», я поймал себя на мысли, что с легкостью могу себе представить Дроссельмейера-старшего участником процесса Кафки, причем с любой стороны. Недаром же он у Гофмана является старшим советником суда. Есть ли здесь связь?»
Володя, есть, конечно. Дело в том, что немецкая бюрократия в одинаковой степени мучила и в одинаковой степени вдохновляла и Кафку, и Гофмана, и оба они были ее жертвами. Вообще романтическая ирония, которой так много у Кафки и которая пропитывает все творчество Гофмана, это довольно надежный художественный метод, и в нем вечная актуальность. Кстати, мы сейчас ведем переговоры о том, чтобы один из известнейших российских артистов выступил тоже в Большом зале консерватории под музыкальную программу с чтением Хармса и Кафки, удивительно друг другу близких. Я надеюсь, что это в ближайшее время произойдет.
«Дочитав вашу статью о Бродском в «Собеседнике», — ну тут всякие добрые слова, спасибо, — поймал себя на желании возразить, причем банально и даже пошло. Литературоведение всегда напоминало мне психоанализ. Сознание ведь просто отражение, марионетка подсознательных импульсов. В общем, оппозиция сомнения и подозрения по отношению ко всему картезианскому, ясному и отчетливому мне присуща», — мне тоже.
«Литературоведение выражается как превалирующий интерес скорее к тому, что у автора в его багажнике, и что налипло на колеса машины, нежели на мотор и маршрут. Я-то думаю, что движет нами все же сознание, и именно его ориентиры определяют смысл. Я верю, что в подстрочнике у Бродского может быть и «русский мир», и имперство, да хоть народничество — кто без греха. Но для меня важнее, что на уровне сознательных высказываний он все это отрицал».
Нет, Бродский — классический умный поэт. Об этом писал еще Виктор Ерофеев в довольно точной о нем статье. Я редко с ним соглашаюсь, но здесь не могу не согласиться. И Бродский отлично знал, что делал. Да, у него есть взаимоисключающие высказывания, это определяется тем, что он, как классический ритор, говорит не то, во что верит, а то, что хорошо звучит. И в этом смысле и «Гимн народу», и «Пятая годовщина» написаны одной рукой, но совместить этих авторов в душе, в уме чрезвычайно трудно. Ничего дурного, конечно, в этом нет, но тем не менее здесь есть, как это сказат