ь, абсолютно сознательная позиция.
Вот замечательное письмо.
«Здравствуйте, Дмитрий Львович! Вы производитель текстов, такой же, как поэт-песенник или сценарист сериалов. Ваши советы и в «Квартале», и в вашей передаче базируются на узком опыте литератора, а не на научных исследованиях. Вам по ночам не снятся мальчики кровавые за бессмысленные советы?»
Нет, дорогой Дед Тэд, совершенно не снятся. И если я злю хамов вроде вас, то значит, мои советы осмысленные, они правильные. А на каком научном опыте они основываются — ну, «Квартал» не может основываться на научном опыте, потому что «Квартал» — это роман, и человек, который воспринимает его иначе, на мой взгляд, просто еще не вырос из коротких штанишек, простите. А что касается советов литературных, то они базируются на вполне себе научной работе, которой я занимаюсь довольно долго, я все-таки литературу, слава тебе господи, изучал. А вы не изучали, вас это раздражает. Вообще, когда беса крючит, это всегда очень приятно. Начинаешь себя чувствовать немножко ладаном.
«Как вы считаете, Бродский порвал с Мариной, чтобы оставить ее музой? Может быть, в сознании поэта муза не совмещается с женой и семьей? В такой жестокий поступок трудно поверить. Или могли быть другие, более прозаические мотивы?»
Да, собственно, рвал-то не он, это была ее идея.
«Что до меня, то моя невеста пятый год за меня ни с места, где она нынче, мне неизвестно; правды сам черт из нее не выбьет». Жестокие слова сказаны: «Спит она, видимо, там, где выпьет». Да, он довольно жестоко говорил о Марине Басмановой, это нормальная мужская месть. Это вам не Пушкин: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Но тем не менее продолжал писать ей стихи, но это все было, как вы понимаете, совсем не от хорошей жизни, и более того — совсем не для того, чтобы мы умилялись поэтической его судьбе. Конечно, он в идеале хотел быть счастлив с ней, и может быть, был бы, и может быть, его поэтическая судьба была бы другой. Но вот ничего не поделаешь, ему нужна была такая женщина: «Злую, ветреную, колючую, хоть ненадолго, да мою. То, что нас на земле помучило, и не даст нам скучать в раю», — как замечательно сформулировал небезызвестный, тоже страдавший много от Серовой, Константин Симонов.
«Огромное спасибо за «Записки из «Веселой пиявки», — роман Генкина, — они выпиты крупными жадными глотками. Одна фраза «Его ожидало блестящее прошлое» — универсальный рецепт от любой грусти темной природы. Что вы можете еще посоветовать в жанре последней книги? Не обязательно современных авторов».
Ну, Гэддиса «Agapē Agape», такой роман-завещание довольно серьезный, наверное, «Музыка для хамелеонов» Капоте, совершенно отчетливый роман-завещание. Ну, не роман, а цикл-завещание. Иногда автор пишет последнюю книгу, а потом пишет еще несколько, в основном повторяющих ее. В этом смысле, мне кажется, Лимонов, написав «Анатомию героя», деконструировал себя, а все остальное только добавляет к этому. Это в жанре последней книги, как в жанре последнего фильма выдержан фильм Балабанова «Я тоже хочу». Это определение Любови Аркус. Мне кажется, что и «Бессильные мира сего» — такой роман-завещание у Стругацкого, он явно выражал нежелание что-то после этого писать, хотя, думаю, писал, но просто мы этого не знаем. Можно повспоминать еще.
Да, конечно, «Зубчатые колеса» Акутагавы, безусловно, такая повесть в виде предсмертной записки. Наверное, была такая попытка у Акунина, когда он хотел закончить цикл о Фандорине, написав «Коронацию, или Последний из романов». Но пришлось пойти дальше. Кстати говоря, более поздний Фандорин, Фандорин после этой книги, мне представляется и менее мрачным, и менее серьезным. Хотя другие книги Акунина я ценю весьма высоко. Думаю, что такая прощальная книга — это «Билли Бадд» у Мелвилла. Думаю, что «Автобиография» Марка Твена, конечно, такой роман-завещание, незаконченный, состоящий как бы из кусков.
Ну, обычно же автор всю жизнь готовится к этой книге и оставляет, как Павел Корин, огромный загрунтованный холст. Нужно обладать очень большим мужеством, чтобы написать последний. «Slapstick» Воннегута, «Балаган, или Больше я не одинок». Вот такие вещи. Это не обязательно самое масштабное произведение, оно может быть и маленьким, но самым откровенным. Убежден, что «Старик и море» у Хемингуэя. Потому что все, что было после этого, уже… Может быть, «Праздник, который всегда с тобой», но тоже думаю, что нет. Скорее всего, конечно, вот этот замечательный «Старик и море», ведущий такой.
Ну, прервемся, а потом поговорим о Лиле Брик.
РЕКЛАМА
Тут еще несколько вопросов пришли на форум, которые я должен осветить, после чего поговорим о Лиле.
«Как вы думаете, зачем Гоголь написал «Тараса Бульбу»? Вокруг этого произведения ломаются копья. Дима».
Ну, Дима, естественным образом это такая попытка изобразить жестокий мир, жестковыйный мир отца, который ломают сыновья. Попытка как бы реинкарнации Гоголя — это Бабель, тоже на южнорусском материале, который написал ровно такую же историю Тараса Бульбы, только в функции Тараса там Мендель Крик, а вместо Остапа и Андрия там Беня и Левка. Это два сына, один из них более сентиментальный, другой более брутальный, которые пытаются в жестковыйный мир отца, довольно страшный, привнести какую-то человечность. Но ни у того, ни у другого это не получается, и они оба обречены.
Это такая попытка христологического мифа, попытка переписать христологический миф на материале Запорожской Сечи. Для меня, конечно, ключевая история здесь — отношения Бульбы с сыновьями, особенно с Андрием. Я помню замечательную статью Бориса Кузьминского «Памяти Андрия», в которой очень интересно этот вопрос рассматривался.
«Дмитрий Львович, какой смысл вы вкладываете в выражение «к советскому проекту»? Надеюсь, это не следует понимать буквально?»
Буквально — нет, но очень многое из советского проекта нам придется вернуть, ко многому вернуться. Понимаете, когда телега откатывается, то едучи назад в гору, она многое проезжает во второй раз.
«Допустима ли формулировка: «Одно и то же лицо не может занимать должность президента Российской Федерации более двух сроков подряд»? Допустимо ли при этом нахождение одного лица в должности президента в четвертый раз?»
Отвечаю вам, дорогой Нелл: допустимо все, что вы позволяете. Человек может воротить все, что он хочет, пока общество предоставляет ему такую возможность. Допустимо ли убийство, допустимо ли насилие, допустим ли культ ненависти? Все допустимо, если вы допускаете. В этом смысле я, кстати, думаю, что в воскресенье у нас есть пусть минимальный, но шанс повлиять личной волей на ситуацию и пойти проголосовать, ведь это пока не запрещено. Нам стараются всеми силами ужать информацию на эту тему, но ведь пока еще, знаете, как говорил Шарлемань в шварцевском «Драконе»: «Но ведь любить детей — это пока еще можно, это не запрещается». Но ведь пойти проголосовать — это пока еще конституционное право. Поэтому давайте в воскресенье проголосуем. А так — одно лицо может творить все, что вы, как другое лицо, ему разрешаете.
«Возможна ли женщина-президент в России, какой она должна быть?»
Умной должна быть. Я думаю, что это вполне возможно, но для этого нужны серьезные перемены — перемены такие, как бы сказать, принципиальные в мнении общества.
«Прочитал «Звезду Соломона» Куприна. Правильно сделали. Увлекательно, но внешний вид Тоффеля напомнил булгаковского Коровьева».
Нет, скорей всего, вам это напомнило какой-то общий образец. Но, в общем, это, конечно, профиль Мефистофеля. И то, что он Мефодий Исаевич Тоффель, умный читатель понимает сразу. Другой вопрос, что его там спрашивают: «Вы Мефистофель?» — «А, нет, что вы! Я мелкая сошка». Так что, может быть, Мефистофель, кстати говоря, как и в «Фаусте» Гете, из духов отрицанья не главный. «Ты всех мене бывал мне в тягость, плут и весельчак», — говорит ему господь в переводе Пастернака.
Ну, из духов отрицанья он, наверное, действительно не главный. Но то, что он похож на классический лик Мефистофеля, который, кстати, на одном известном русском золотом самородке так четко отпечатан — этот профиль, козлиная бородка, узкое лицо — это все восходит к классическому изображению фаустовского Мефистофеля во множестве гравюр, хорошо доступных. Да и вообще историческая традиция рисует Мефистофеля таким. А Куприн просто элегантно издевается над этими штампами.
Теперь что касается Лили Брик. Понимаете, мне кажется, я в книге попробовал об этом написать, образ этой героини в контексте Серебряного века и вообще русского модерна претерпел некие трансформации. Ее роль сильно преувеличена. Во-первых, тройственную семью, семью втроем, не она придумала. Ее навязал этой семье, этой паре Маяковский. Он налетел на них как ураган и заставил их пустить его в семью. Хотя Лиля и Ося до этого уже давно спали поврозь, и каждый имел отдельную личную жизнь, никак не контролируемую партнером, Лиля более бурную, Ося менее, но конечно, не она придумала тройственную конструкцию.
Эта тройственная конструкция вообще очень свойственна русским модернистам, и Шелгуновым и Михайлову, о чем подробно писал Евгений Богат — «Странный русский роман», такой у него был очерк, и Некрасову, Панаевой и Панаеву. Кстати говоря, ситуацию с треугольником, в который Некрасов ворвался, абсолютно точно копирует ситуация Маяковского. И, конечно, опыт Ленина не должен быть забыт, потому что их совместное возвращение в одном купе — это лишь верхушка айсберга, а на самом деле, конечно, треугольник Ленин — Крупская — Арманд показывает жизнь людей, которые оказались выше собственнического инстинкта. И, безусловно, учитывая этот опыт, и Коллонтай строила свои многочисленные связи, и Лариса Рейснер, типичный человек русского модерна, и Лиля Брик.
Кстати говоря, Лиля Брик на этом фоне была скорее существом целомудренным. Я думаю, что ее ум, ее знаменитый демонизм — все это точнее всего описал Пунин, сказавший в дневнике: «Муж оставил на ней сухую самоуверенность». В огромной степени она всему, и прежде всего пониманию литературы, научилась у мужа. Ося Брик был духовным центром и ОПОЯЗа, и ЛЕФа, и любовного треугольника Брик — Маяковский — Брик. Он был, безусловно, духовным отцом, вдохновителем и теории факта, литературы факта, и большинства лефовских установок. И, конечно, он был очень тонким знатоком